на наш Телеграм
Почему Набоков упоминал о Боге только в ранних стихах, и как ему удавалось улавливать мир ангелов.
К 120-летию со дня рождения писателя
Говорить о Владимире Набокове блаженно и страшно. Гений его – как тонкие стеклянные нити оптического волокна, передающие световые сигналы и обладающие эффектом «полного отражения». Полностью распознать эти сигналы удается не сразу – завораживающий, гипнотизирующий ритм набоковского языка приводит читающего в состояние оцепенения; стилистический рисунок, в котором слова словно подталкивают друг друга, образуя длинные периоды, изымают, парализуют читательскую волю, полностью передавая ее во власть повествования. Образный строй языка, его метафоричность выхвачены из всех возможных низших и высших бытийных сфер. Многомерный масштаб его личности – феноменальная память и начитанность, увлечение шахматами, живописью (пейзажист и театральный художник М. Добужинский был его учителем), борьбой, коллекционированием – всё так или иначе нашло применение в литературе.
Владимир Набоков, издавший 17 романов, 2 повести и 13 сборников рассказов, вошел в литературу с первыми юношескими стихами, которые опубликовал на свои деньги в возрасте 17 лет и снискал колкие отзывы за «сентиментальность, слащавость и несоответствие духу времени».
Его молодая поэзия «глаголет от избытка сердца» – она насыщена религиозными переживаниями, стихи витальны и восторженны, наполнены благодарением, восхищением и славословием Богу («Боже! Воистину мир твой чудесен!» или: «Как светозарно день взошел! Ну не улыбка ли Господня?»). Радость приятия мира, выражающая в прямых и открытых высказываниях, исходит из его детских впечатлений: дворянское петербургское воспитание, лето в усадьбе, благородное окружение семьи, традиционный уклад – во всём Бог и родительское благословение: «Я слышу над собой: Господь тебя храни!». Дар обостренного чувствования и наблюдения, видения людей и природы, поддерживаемый счастьем детства, аккумулировал его дальнейшую поэтику – то, что Набоков нажил в детстве, он в течение жизни раздавал своим персонажам.
К концу 20-х годов слова Набокова, манифестирующие религиозное сознание, исчезли из прямого высказывания и больше не появлялись. Это не говорит о том, что у зрелого писателя произошло изменение мировоззрения или наступил кризис веры, это свидетельствует, что прямое высказывание перешло в другой формат – в контекст, в метафоры, в пейзажи, во впаянные и передвижные мифы, создающие ощущение потусторонности – основного свойства набоковского письма. «Потусторонность – это главная тема, ею пропитано всё, что он написал», – говорила о муже Вера Набокова. Любопытно отметить, что дух инобытия, присутствующий в произведениях Набокова, никак не ощущают его герои – большинство из них живет в «естественной установке сознания» и не подозревает о происходящих вокруг них мистических перевоплощениях.
«И ангелов я чувствую дыхание на поднятом челе»
Инобытийность Набокова в поэзии проявляется в отсутствии зазора между видимым и невидимым. Кажется, для него не существует границ выхода из одного мира и входа в другой, эти миры соединены, и ангелы в них – воинство, «защитный пояс». Они населяют его мир, как птицы или бабочки: весь стихотворный корпус его ранних стихов наполнен ангелами – наблюдающими, вмешивающимися в происходящее, преображающими.
Его статус энтомолога, в коллекции которого собрано около пяти тысяч экземпляров бабочек, вполне может быть дополнен званием ангелолога.
Говоря об ангелах Набокова, невозможно не вспомнить имя шведского ученого, мистика-теософа Эммануила Сведенборга (1688–1779). В возрасте пятидесяти шести лет Сведенборг, занимаясь духовной практикой, обратился к невидимому миру, и его описания мистического опыта общения с ангелами вошли в книгу «О небесах, о мире духов и об аде» («De Caelo et Ejus Mirabilibus et de inferno: еx Auditis et Visis», 1758). Как и Сведенборг, Набоков живет в ощущении ангельского присутствия, которое проявляется не только в «невидимой тактильности», но и обнаруживается во всем окружающем мире, где «ангелом реет сиреневый дым». Любимые цвета Сведенборга в изображении ангелов – красный и белый, у Набокова – пурпурный и блистающий серебряный. (Кстати сказать, блистательный, сиятельный – характерные для поэзии и прозы Набокова эпитеты, определяющие его стиль, который некоторые критики определяли как «разблёстывающийся».)
Можно возразить, что описание мистического опыта богообщения или созерцания сил бесплотных вообще свойственно высокой поэзии, так как истончившийся «нус» (греч. «νοῦς»), духовный ум поэта способен улавливать мельчайшие движения бестелесного мира, и в этом случае не обязательно испытывать влияние теософских работ Сведенборга. Действительно, явное или неявное воздействие другого имени на поэзию Набокова видится более убедительным. Так, в цикле «Ангелы» угадывается некоторое влияние известного труда «О небесной иерархии», приписываемого ученику апостола Павла Дионисию Ареопагиту, где он выделяет 9 небесных сущностей.
Через «блистающую лестницу в раю» Набоков вводит в иерархию чинов ангельских, вестников Бога.
Ближе всего к Богу шестикрылыеСерафимы. Сотворенные из пламени, одни из них горят над миром человеческим как символ вечности, а другие – с «высоты упали в этот мир, и на земле их много: / живые отблески небесной красоты, хвала, предчувствие сияющего Бога».
Тайнообразующие держатели знания – Херувимы, всепонимающие заступники человека, чье знание безгранично и распространяется на всё сущее: «и мысль над мыслями людскими, / и смерти сумрачный приход – всё им понятно».
«Высочайшие и превыспренние» Престолы, как пишет Ареопагит, «совершенно изъяты от всякой земной привязанности». Возвышаясь над всем дольним, они располагаются перед Богом. Набоков изображает ангела Престола поющим на фоне пейзажа, и песнь его, тающая в лучах, наполняет мироздание: «величие Творца и красоту создания он славит в небесах».
Господства – это средняя степень в иерархии небесных умов. Сохранители Божьей мощи, они управляют ангелами и человеческими чувствами, ограждая душу от порабощения страстей. «Когда ж нетерпеливо мы предадимся гибельным страстям, …/ слетает в мир поклонник чуткий Бога, и в небеса указывает нам».
Силы способны наделять человека божественной благодатью, умерять скорби. Читаем у Ареопагита: «Наименование сил означает
могущественное и необоримое мужество». Набоков вводит в текст перефразированную историю, описанную Сведенборгом, который умел общаться с душами умерших. Чтобы испытать это свойство и убедиться в подлинности его проявлений, некоторые знавшие Сведенборга люди просили его связаться с их умершими родственниками, чтобы передать для них «послания» или даже выполнить «поручения».
Так, ведя разговор от имени ангела Силы, Набоков рассказывает историю о неверной жене, у которой умер обманутый муж. Переживая его смерть, раскаявшаяся вдова обращается к Богу с мольбой о прощении. Бог, в свою очередь, призывает Силу совершить чудо – воскресить умершего, который исполняет просьбу Бога:
«Земля растрескалась. Могила опустела.
Передо мной стоял недавний труп – теперь
Широкоплечий муж; и я, взмахнув крылами,
«Иди!» – сказал ему, и твердыми шагами
Он к дому подошел, раскрыл бесшумно дверь,
Вошел – как некогда – высокий, тихий, стройный,
Благословил ее, в чело поцеловал –
И вновь ушел во мрак с улыбкою спокойной».
Ангелы Власти усмиряют слуг сатаны, укрощают бесов, отгоняют злые помыслы, будят сонные души – «летят они, всё грешное губя»…
Начала сохраняют между ангелами единение, направляют низшие ангельские чины. Они стоят на четырех горных вершинах, и «тысячи очей у них горят на крыльях нежно-черных». Один из них поднимает, как чашу, твердь, второй – повелевает морем, третий внимает земле, четвертый властвует над огнем.
Иерархия Архангеловравна Началам, от высших чинов они получают знания и доносят их до низших чинов и людей. Архангелы – носители благой вести, пророки. Герой Набокова в этом пронзительном тексте, испытывая страшные минуты небытия, неуверенность в себе и тревогу богооставленности, обращается за помощью к Архангелу: «Я верю, ты придешь, наставник неземной, / на миг, на краткий миг восстанешь предо мной».
Самый низший чин, который в небесной иерархии наиболее близок человеку, – Ангел-хранитель, спутник яснокрылый и «огорченный, кроткий друг», который знает бездны «земного, темного неверья, и светлые роняет перья, и робко в душу мне глядит», днем и ночью разгоняя «кощунственные сны».
Таким образом, в цикле об ангельской иерархии Набоков переосмысляет, дополняет, домысливает ангелологию Дионисия Ареопагита. Следует заметить, что Набокову, как человеку дворянского происхождения, презиравшему всякое «низкое равенство», идея иерархии была очень близка.
Стихотворный цикл «Ангелы» был написан Набоковым в 19 лет, тексты датированы сентябрем 1918 года, за несколько месяцев до эмиграции, в которую он уезжает вскоре после унаследования миллионного состояния – сначала в Англию, чтобы учиться в Кембриджском университете, а затем в Берлин, во Францию и в США. Через четыре года, в 1923 году, «ангельский цикл» был опубликован в книге «Горний путь» в издательстве «Грани» в Берлине под псевдонимом В. Сирин.
«Мы – гусеницы ангелов»
Тогда же, в 1923 году, Набоков пишет стихотворение «Нет, бытие не зыбкая загадка». И сейчас мы совершим некий герменевтический кульбит: вынем строку «мы – гусеницы ангелов» из контекста этого стихотворения и рассмотрим ее как вполне самостоятельный моностих.
Уже одна эта строка, вмещающая весь путь восхождения от чувственного к интеллектуальному, достойна развернутого комментария и отдельного богословского исследования. Ключевым в понимании пути этого восхождения будет понятие морального напряжения (как разделения) между миром тварным и нетварным. После того, как мир ангельский и мир человеческий вступили в состояние морального напряжения – а произошло это после грехопадения – перед человеком встал вопрос: возможно ли преодолеть это напряжение, чтобы дотянуться до высоты ангельской, вновь стать ей вровень?
Вопрос о роли ангелов в жизни человека волновал христианские умы с древних времен. Помощь ангелов после крещения состояла не только в защите от атак демонических сил, но в первую очередь в том, чтобы в духовной жизни человека происходило развитие. Одним из первых христианских богословов, высказавшихся о преображении человека посредством передачи божественных благ через иерархию ангелов, был Климент Александрийский. Он писал: «Человек благоговейный – это лучшее, что есть на земле, ближайшим к нему и столь же чистым является ангел, участник вечной и благословенной жизни». Ангелы участвуют в управлении всем мирозданием: «…на высших ступенях видимого мира поставлены легионы блаженных ангелов, а под ними и вплоть до нас расположены те, кто от Единого и через Него спасаемы Им и другим несут спасение» (Строматы 7.2). Ангелы есть помощники человека в его восхождении к Богу и восстановлению утрачиваемого подобия, но только человек может предпринять путь обожения по своей собственной воле.
Построить свою жизнь по ангельскому образцу не означает слиться с ангельским миром, раствориться в нем. Онтологические различия в тварном мире, в том числе между человеком и ангелами, не могут быть преодолены, так как природа человека и ангелов разная. Подражая ангелам, человек преодолевает моральное разделение между его миром и Горним, приближаясь к тому, что наиболее близко к Богу.
Что имеет в виду Набоков, отодвигающий «зыбкие загадки бытия» и сравнивающий человека с гусеницей, содержащей в себе «ангельский геном»? Вряд ли в утверждении «мы – гусеницы ангелов» он подразумевает обретение человеком некой бесплотной ангельской формы. Это выглядит как оксюморон: какие гусеницы могут быть у ангелов? Гусеницы прожорливы, живут внутри стволов и плодов, где строят коконы и скрываются в них, плетут защитную паутину – шелковую нить, которая спасает их от гибели и падений, линяют и окукливаются – ведут свою маленькую биологическую жизнь.
Плотоядное и чувственное сравнение человека с гусеницей Набоков оформляет в императив, в приказ и призывает «рядиться в шипы, ползти, сгибаться, крепнуть», что следует прочитывать как призыв к преодолению, прорыв к познанию. Может быть, речь идет об определенной аскетике, нужной для того, чтобы приблизиться к ангельскому состоянию. Нужно ползти и сгибаться, чтобы увидеть мир горний, закрытый для нас, если мы пребываем в состоянии гусениц, не способных поднять голову и увидеть ангельский свет. Может быть, всё гусеничное движение с прижатым к земле разумом нуждается в освобождении, которое предполагает фигурально выраженную Набоковым аскетику. Оставаясь земной тварью, у нас есть возможность обрести внутренние крылья, чтобы взлететь от этого мира, посмотреть на него из перспективы мира вечного, в присутствии света и пения ангелов, прославляющих Творца. Таково возможное прочтение одной строки, вынутой из контекста.
«Я знаю больше»
Конечно, давать богословский комментарий к тексту Набокова, написанному им в поре ученичества, означает принять на себя риск и готовность к большим возражениям. А если вспомнить «Лолиту», вышедшую во французском порнографическом издательстве, то праведного гнева не избежать. «У Набокова среди ранних есть много весьма фальшивых стихотворений на религиозные темы (очень трогательных иногда), – писал литературовед Г. Струве, – но религиозности в нем никогда ни на йоту не было».
Действительно, говорить о «внешней» религиозности Набокова означает искусственно втягивать его в несвойственный для него контекст.
Эти оценочные суждения можно иметь в виду, но по большому счету они не важны – так же как в данном случае не важны обнаружения в его стихах заимствований – интонационного цитирования Фета, Бунина, Блока, Теннисона или Йейтса: аллюзии любого рода были свойственны письму Набокова. Важно то видение и та «чистая» идея, которая, согласно утверждениям Платона, запускается навеки в «тот» мир – мир тонких волокон с эффектом полного отражения, и способна существовать сама по себе – одной строкой, одним словом, вне зависимости от автора.
Вспомним известный случай – когда Набокова в интервью в 1963 году спросили, верит ли он в Бога, он ответил:
«Я знаю больше, чем то, что я могу выразить словами. Но то немногое, что я могу выразить словами, не было бы выражено, если бы я не знал большего».
Знание большего – того, что невозможно передать с помощью слов «прямого высказывания», в прозе Набокова выражается с помощью мистификаций («Возвращение Чорба», повесть «Соглядатай»), видений и превращений (ранние рассказы «Слово», «Удар крыла», автобиографические романы «Дар» (1938) и «Другие берега» (1954).
Инобытийность прозы входит через окна и зеркала, дверные щели, подслушанные разговоры героев. Ангельское присутствие выражается у Набокова в ощущении непостижимой рассудком тайны, в которую человек погружен с момента рождения. В воронку тайны закручивается иррациональное, неподвластное объяснениям рассудка.
Встречаются утверждения о мрачности Набокова – однако это лишь первый, наружный слепок его письма, потому что тьма может быть сгущеньем света, скрывающейся красотой. Созерцание красоты болезненно – «будь то особым образом расцвеченный закат, светящееся лицо или произведение искусства – оно заставляет нас бессознательно оглянуться на собственное прошлое, сопоставить себя, свою душу с недостижимой совершенной красотой, открывшейся нам». Ангелы в этой скрывающейся красоте не обязательно прекрасны – они могут быть ужасающе некрасивы, уродливы, принимать образы мышей или – что чаще всего у Набокова – являться в виде бабочек:
«…по стене быстро ползет вверх черное сморщенное существо величиной с мышь. Оно так долго ожидало этого и вот теперь медленно и чудесно росло. Медленно разворачивались смятые лоскутки, бархатные бахромки, крепли, наливаясь воздухом, веерные жилы. Оно стало крылатым незаметно, как незаметно становится прекрасным мужающееся лицо. И крылья – еще слабые, еще влажные – всё продолжали расти, расправляться, вот развернулись до предела – вместо комочка, вместо черной мыши – громадная ночная бабочка, индийский шелкопряд. И тогда… простертые крылья, загнутые на концах, вздохнули в порыве нежного, восхитительного, почти нечеловеческого счастья».
Потому что «где ангелы – там райскость», а в райскости – тесное приближение к невыразимости тайны, в которой, как птица, вздрагивает нечто непостижимое, задетое касанием набоковского логоса, или даже точнее – его метафизической интуицией.
