на наш Телеграм
Период самоизоляции очень изменил мою жизнь. К сожалению, в моем случае похвастаться большим количеством свободного времени не получается. Как оказалось, теперь мне нужно работать гораздо больше, чем раньше, хоть и дистанционно. Однако вынужденное домоседство поневоле заставило обратить внимание на человека, долго жаждавшего общения со мной. Я говорю о самой себе.
Оказалось, выжить в ситуации, когда работаешь целыми днями, не выходя при этом из дома, для меня возможно только одним способом: находить время для себя. Читать, думать, играть любимые песни на гитаре. Бороться за эти хотя бы полчаса в день, когда я могу побыть собой настоящей, занимаясь тем, что люблю с детства.
Всю свою жизнь я старалась быть послушным ребенком. В общем-то, как старшей из пятерых детей, мне это давалось несложно. В том смысле, что трудиться, нести за кого-то ответственность и бесконечно подчиняться другим, отодвигая свои потребности на задний план ради общего блага — все это стало моей второй натурой. Взрослые регулярно транслировали мне, что нужно слушаться, что быть послушной девочкой необходимо для успеха в жизни и т. д.
Самоизоляция, с ее жестким режимом вынужденного затворничества и зависимости от воли других людей, встряхнула меня, заставив снова задуматься над актуальными вопросами детства: а действительно ли послушание такая уж хорошая вещь? И что это вообще такое — послушание? Какими методами мы его добиваемся, что движет нами в стремлении контролировать свое и чужое поведение?
Очарованы послушанием
Почему слово «послушание» имеет на нас такое магическое воздействие? Почему «хорошим ребенком» часто называют именно послушного, а не, скажем, живого, непосредственного, любящего, честного и т. д.?
Послушание, когда его понимают как готовность быстро и точно исполнять приказы, сильно упрощает жизнь. И пусть эта простота очень поверхностная, и не для всех, а лишь для тех, кто приказы отдает, — нам часто хватает и этого. В обществе, где постоянно присутствует страх хаоса или нападения внешнего врага, есть потребность в четко организованной структуре жизни.
Людям кажется, что строгая субординация, подчинение нижестоящих вышестоящим, неизбежность наказания за нарушение правил спасут их в критический момент, помогут избежать хаоса. Иногда, действительно, так и бывает. Мобилизация сил, отлаженность действий иногда помогает в чрезвычайной ситуации. Проблемы начинаются, когда желание избежать трудностей в дальнейшем толкает человека к упрочению системы выживания вместо того, чтобы осмелиться выйти из укрытия и принять новое решение. Страх повторения критической ситуации парализует, заставляя крепко держаться за старые шаблоны поведения.
Известен случай времен Великой Отечественной войны, хорошо иллюстрирующий эту закономерность. Жителям одной из оккупированных фашистами деревень пришлось спасаться бегством, захватив с собой лишь детей и немного продуктов. На пути к партизанам людям нужно было пройти через окруженный немцами лес. Вел селян один из партизан. Медленно, в молчании, в страшном напряжении люди крались через лес в надежде спастись. Внезапно закричал ребенок на руках у одной из женщин. Унять плачущую девочку никак не удавалось. Поняв, что из-за шума, поднятого ее ребенком, может погибнуть вся деревня, сломленная паникой женщина приняла единственное, как ей казалось, правильное решение — она начала душить ребенка.
Сейчас страшно читать о таких вещах, пугает сама мысль о том, на что шли люди, чтобы выжить. Малышку спас партизан. Взяв ее у матери, парень несколько часов нес девочку на руках, кормя ее маленькими кусочками хлеба до тех пор, пока ребенок смог успокоиться и заснуть. В итоге жители деревни спаслись, выйдя из окружения к партизанам. Выжили все, включая испуганную малышку. Позже, когда девочка выросла, она искала своего спасителя, чтобы отблагодарить его, и рассказала свою историю журналистам газеты, где ее и напечатали.
К сожалению, в истории нашей страны таких страшных моментов было слишком много.
Едва ли найдется хотя бы одно поколение, прожившее спокойную, размеренную жизнь — без войн, кризисов, потрясений, эпидемий и т. д. Именно поэтому в сознании людей послушание с детства закрепляется как безоговорочная покорность распоряжениям.
Сказали молчать — молчи, приказали сидеть — сиди, велели бежать — беги. Здесь нет места добровольному, радостному, полному уважения сотрудничеству с другим человеком. Только страх. Ребенок делается источником неудобств и потенциальной угрозой, ведь он может ненароком не то сказать, не туда пойти, не вовремя подать голос. Недостаток жизненного опыта становится серьезным прегрешением, ибо он приводит к небезопасной ситуации, разрешить которую некому и некогда: нужно бежать, спасаться. Страх застилает все вокруг мутной пеленой, сквозь которую не видно другого человеческого существа, видна только опасность.
Частенько люди пенсионного возраста с опаской и недоверием смотрят на молодых родителей, слишком много, по их мнению, разрешающих своим детям: бегать, кричать, петь, выбирать еду, игрушки и одежду. Они помнят, чего могло стоить подобное поведение в детстве им самим или их родителям, слишком хорошо усвоив урок ужаса, парализующего ум и сердце.
Поскольку самому ребенку необходимость слепого послушания не очевидна, его следует, по мнению некоторых адептов современного домостроя, с детства методично приучать к покорности. И здесь мы встречаемся с другой проблемой.
Договориться нельзя заставить. Насилие и покорность в воспитании
Абсолютная покорность не свойственна маленьким детям просто в силу их физических и психических особенностей. У ребенка есть потребности, которые он не может удовлетворять по часам, как бы ни желали того взрослые. Нет никакого злого умысла в том, что ребенок ходит в туалет не только на горшок, но порой и в штаны: так устроен его организм.
Плакать от голода или одиночества, рыдать от желания получить игрушку, в гневе вопить, когда что-то не поделил с другим ребенком, разобрать дорогую машинку, чтобы посмотреть, что внутри, убежать в соседний двор, чтобы поиграть там, залезть на дерево, преодолевая страх высоты, — все это нормально и естественно для маленького человека. И только искаженное постоянной боязнью мышление взрослых может усмотреть в таком поведении преднамеренный бунт, который следует жестоко подавить.
Пораженное тревогой мышление строит примерно такую цепочку: раз жизнь трудна и опасна, то нужен жесткий контроль за всем и вся.
Для осуществления контроля требуется абсолютное послушание каждого с малых лет. Раз ребенок не способен к абсолютному послушанию, его следует к нему приучить, научив бояться, так же, как боятся взрослые. Нужно, чтобы страх сделал свою работу по превращению Маленького принца в оловянного солдатика. Эта логика, конечно, ошибочна, ведь бывают обстоятельства, неподконтрольные никому, бывают ситуации, где гибкость гораздо важнее выученной реакции, а выживание и эффективное взаимодействие зависят от креативности, решимости взять ответственность и способности автономно мыслить. Но чтобы это понять, нужно освободиться от сковывающего и ослепляющего страха хоть на минуту, хоть на мгновение очистить мысли от липкого тумана тревоги за себя и близких.
Кристиане Бассиюни, психоаналитик, чье детство протекало в условиях гитлеровского режима, изучая последствия насилия в воспитании и его роль в инициировании Второй мировой войны, позже напишет:
…В любой ситуации мне казалось, что могло произойти нечто невыносимо ужасное, разрушительное, против чего я была бессильна. Только через много лет мне … стала понятной связь между «внутренним состоянием войны» … и его неизбежным последствием — реальной войной во внешнем мире, когда все нормальные чувства оказываются вытесненными.
В своей книге «Воспитание народоубийц» Бассиюни анализирует роль насилия в воспитании и рассматривает образ мира, являющегося, по мнению живущих в нем взрослых, результатом послушания как основной добродетели. Она говорит о двух принципиально различных отношениях к теме «любви и власти»:
Суть этого различия — в отношении к нуждающемуся, маленькому, беспомощному, слабому — к ребенку, к его оригинальности, креативности и жизнерадостности. Если осуществляется идентификация с силой, то индивидуум страшится «бессилия» и борется против него, потому что оно когда-то создавало «угрозу для жизни»… Тому, кто идентифицируется с силой (властью), становится трудно сочувствовать тому, кто бессилен, кто нуждается в помощи.
В поздние советские времена идея «волевого воспитания» доморощенными методами у себя на кухне породила не борцов за правду, а людей, организовавших банды в 90-е. Воспитанные с помощью силы и принуждения научились использовать силу в своих интересах, и тогда их наивным воспитателям пришлось не очень сладко. Естественное для ребенка ощущение радости жизни рассматривалось воспитателями как «озорство», нуждающееся в сдерживании, «обуздании». Сдержать то, что не поддается контролю, обезопасить непонятное и потому столь пугающее было основным мотивом воспитания, сродни дрессировке опасного животного.
Ключевое слово в нашей жизни сегодня — «безопасность». Закрытые дворы, где все равно нельзя гулять без взрослых, школы с металлическими рамками и идентификационными браслетами для детей, скрытые камеры в квартирах — любые меры хороши, лишь бы справиться с невыносимым, гнетущим страхом перед собственным бессилием.
В обстановке постоянного напряжения мы не можем позволить расслабиться ни себе, ни другим; послушание, прозрачность, предсказуемость — вот наше тройное «П», дающее иллюзию контроля над происходящим.
Я часто видела на площадках мам и бабушек, бегавших за детьми и снимавших их с лесенок, горок, запрещавших им кататься на качелях или висеть на турнике. Страх повреждения, травмы, болезни так велик, что мы готовы вовсе запретить детям двигаться, бегать, прыгать. Страх заблуждения или ошибки еще сильнее — и вот я начинаю жестко отслеживать круг общения ребенка, его занятия, усиливать наблюдение за ним, отсеивая «вредное». В категорию же вредного, дабы не утомлять себя разбирательствами, записываю все подряд: книги, которых не читала, места, где не бывала, увлечения, которых не понимаю, чувства, которых боюсь.
Не важно, применяется ли насилие физически — с помощью побоев, запугивания, подзатыльников и затрещин, или эмоционально — в виде унижений, обесценивания, угроз, оскорблений, запрета на общение с друзьями и т. д. Оно все равно остается насилием. Воспитанный подобным образом в детстве человек будет передавать эстафету своим детям, осуществляя негласный договор поколений, пока это не приведет к новой вспышке хаоса, лишь только накопится достаточное количество сердец и умов, до краев налитых страхом. Основной катализатор этого процесса — слепой ужас, диктующий бездумное послушание, слепую покорность младших старшим, нижестоящих вышестоящим. Страх опасности делает мнимую безопасность идолом, в жертву которому приносятся мечты, радость жизни, непосредственность и свобода выбора.
Современные дети, по мнению Людмилы Петрановской, не столь агрессивны, как предыдущие поколения, они совсем иначе сопротивляются внешнему воздействию, реже скандалят, дорожат хорошими отношениями с родителями, и это служит им дурную службу. Сегодняшние подростки не убегают в темные подъезды пить портвейн из горлышка и украдкой курить на лестнице, слушая Егора Летова. Они тихо и незаметно сползают в чатики, группы, онлайн-игры, позволяющие отключиться от атмосферы всеобщей тревоги. И бесполезно гневно взывать к ним, таща их оттуда за уши, пока здесь и сейчас нам нечего им предложить, кроме своего страха.
Мне все это стало особенно очевидно сейчас, после месяца вынужденного празднования «дня сурка».
Я спрашиваю себя: какой я хотела бы видеть свою жизнь, что в ней стало на сегодня самым главным? И ответ на мой вопрос — свобода.
Прежде всего — от страха и попыток контролировать в своей жизни всех и вся. И если для этого нужно перестать быть «хорошей» и послушной всем, что ж — придется попробовать. Ради Маленького принца, который все еще жив во мне.
