на наш Телеграм
Толерантность — понятие, которое камнем преткновения застряло несколько лет назад между так называемыми «консерваторами» и «либералами». Кажется, что первые используют его в качестве ругательства, а вторые — в качестве микроскопа для забивания гвоздей. Каков же истинный смысл этого слова в христианском контексте? Что такое толерантность — попустительское отношение ко греху? Или проявление любви к ближнему? С опорой на Евангелие и святоотеческую литературу в этом вопросе пытается разобраться монахиня Елисавета (Сеньчукова).
Для начала — экскурс в историю термина.
Толерантность, как сообщает «Новая философская энциклопедия», это отношение к другому человеку как к равнодостойной личности. Что выражается в сознательном подавлении чувства неприятия, если таковое имеется и вызвано какими-то отличиями от нас — во внешности, манере речи, образе жизни, убеждениях. Латинское слово tolerantia — терпимость, семантически связано с добровольным перенесением страданий, что уже наводит на мысли о христианском происхождении термина.
Однако в Новое время значение понятия «толерантность» сместилось в сторону равнодушия: сдержанность, допустимость, разрешение быть — и чаще стало использоваться в теме отношений государства и религии. Связано это не в последнюю очередь с соперничеством между конфессиями: молодым протестантизмом и традиционным католицизмом. Если на одной ладони находился принцип «чья власть, того и вера», который утверждал государственную конфессию на основе подавляющего религиозного большинства, то на другой оказывался принцип веротерпимости, гарантирующий стабильность в сильном централизованном государстве, где под властью монарха или суверена находились представители разных вероисповеданий. В дальнейшем термин плотно вошел в словарь мыслителей эпохи Просвещения.
Что же это за веротерпимость такая, если один из главных ее идеологов, Вольтер, призывал «раздавить гадину» (подразумевая Католическую Церковь)? Ответ прост: задача просветителей состояла в том, чтобы все конфессии были равны, и ни одна не претендовала на эксклюзивность.
Итак, изначально понятие «толерантность», хоть и происходило из религиозного корня, относилось к политической проблематике. Это была своего рода секулярная модель классической византийской «симфонии властей». Принципа, в соответствии с которым государь и патриарх при необходимости поддерживают друг друга, но в целом не вмешиваются в дела другого. А в переложении на межконфессиональную проблематику это означает, что государство не мешает всем имеющимся религиям, а религии, в свою очередь, не мешают государству. И все вместе это способствует мирному существованию людей — носителей разных религиозных взглядов — и процветанию государства.
Однако сейчас все не совсем так, если не сказать «совсем не так». Понятие «толерантность» стало достоянием либеральной философии. Теперь она означает терпимость и готовность к диалогу по самым разным вопросам — образа жизни, семейных отношений, политических убеждений и т. д. Что для носителей крайне консервативных взглядов как минимум спорно.
Слово «толерантность» в наши дни вызывает стойкое раздражение у людей ортодоксальных, настроенных серьезно в религии вообще и в церковной жизни в частности. Оно ассоциируется с примиренческим отношением ко греху, бездумным экуменизмом и ревизией Священного Предания, а то и Писания.
В самом деле, какая толерантность (то есть терпимость) может быть к заблуждениям, ведущим человека в погибель, да еще и вечную? Это вам не дорогу в неположенном месте перейти. А еще и других в заблуждение вводить. «Горе тому человеку, через которого соблазн приходит» (Мф 18:7) — эти слова Евангелия можно вышить на знамени, с которым мы имеем полное право идти на еретиков и извращенцев!
Впрочем, в другом месте уточняется: «Невозможно не прийти соблазнам (ага! то есть это все же неизбежно, всех не перебьем), но горе тому, через кого они приходят; лучше было бы ему, если бы мельничный жернов повесили ему на шею и бросили его в море, нежели чтобы он соблазнил одного из малых сих» (Лк 17:1–2). Вот это «бы» несколько смущает: но он уже соблазнил, он уже выдвинул искусительный тезис, и «горе» ему совершенно не равно постулату «а теперь мы его утопим». По крайней мере, в других местах, где Спаситель восклицает: «Горе!» — никаких казней не происходит.
Зафиксируем еще раз. Христос говорит фарисеям и книжникам, что они лицемеры, и потому им «горе», но Сам при этом никак это «горе» не осуществляет. Что с ними произойдет? Накажет Отец? Нападет сатана? Отомстят люди? Сами себя съедят? Непонятно. В любом случае, никакого призыва уничтожать негодяев на месте Христос не озвучивает. Более того, когда ученики, возмущенные поведением еретиков самарян, хотят их покарать немедленно, Иисус решительно останавливает этот порыв нетолерантности. «Не знаете, какого вы духа; ибо Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать» (Лк 9:55–56), — говорит Он.
Легко представить ортодоксального собеседника, который, набрав воздуха в легкие, громко цитирует: «Еретика, после первого и второго вразумления, отвращайся, зная, что таковой развратился и грешит, будучи самоосужден» (Тит 3:10–11), «Какое общение праведности с беззаконием?» (2 Кор 6:14) и, наконец, пространное о том, какова должна быть нетолерантность к осознанно грешащему собрату. «Я писал вам в послании — не сообщаться с блудниками; впрочем не вообще с блудниками мира сего, или лихоимцами, или хищниками, или идолослужителями, ибо иначе надлежало бы вам выйти из мира сего. Но я писал вам не сообщаться с тем, кто, называясь братом, остается блудником, или лихоимцем, или идолослужителем, или злоречивым, или пьяницею, или хищником; с таким даже и не есть вместе. Ибо что́ мне судить и внешних? Не внутренних ли вы судите? Внешних же судит Бог. Итак, извергните развращенного из среды вас» (1 Кор 5:9–13).
Переведем дух и попробуем разобраться. Почему Новый Завет дает настолько разные ответы на одни и те же вопросы? Осторожно предположу, что когда Христос ведет Себя «толерантно», Он демонстрирует более общий принцип отношения к греху и грешнику (Бог «повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф 5:45), чем апостол Павел, рассуждающий гораздо более жестко в приведенных выше цитатах. И, нет, апостол не противоречит Спасителю — он решает конкретные задачи: не допустить развращения в христианской среде или не плодить бессмысленных споров (святитель Феофан Затворник толковал первый фрагмент следующим образом: если еретику «капать на мозги» больше двух раз, он только ожесточится и будет еще настойчивее в своем заблуждении).
Тут наш воображаемый нетолерантный оппонент одобрительно кивнет и скажет: «Ну да, вот приходят сторонники апокатастасиса, скажем, или вообще адепты религии нью-эйдж и развращают нашу христианскую среду. А ведь есть еще гомосексуалисты»…
Последнее слово, как показывает практика, является сильнодействующим триггером и вызывает у собеседников желание кидаться друг в друга обвинениями: «Ты развратник и растлитель малых сих! — А ты вообще фашист, по колено в пепле убитых!» Но это только внешняя реакция: глубоко внутри примерно такие же эмоции клокочут в качестве реакции на любой раздражитель — попытку оправдания грешника, инакомыслие, переходящее в ересь, и т. д.
Стоп. Мы где и когда живем? У нас нет ни Священного Писания, ни Символа веры, как у современников апостолов? Почему мы запрещаем своим единоверцам самим оценивать опасность или истинность утверждений и убеждений нашего собеседника? Мы боимся за их бессмертную душу? Честно? А может, мы просто хотим продемонстрировать власть, сорвать злость, потешить гордыню? Вопрос ведь именно в этом. Не мы ли становимся теми самыми соблазняющими малых сих, позволяя проявляться в себе самым дурным и низменным страстям, да еще и утверждая их в качестве стояния за веру?
«Уж лучше быть гневным, чем мужеложцем (ох уж эти триггеры) или еретиком!» — скажет нетолерантный ортодокс. И будет глубоко неправ.
Мужеложец знает, что написано в Писании и сказано отцами Церкви о его грехе или недуге (вот тут разница как раз невелика), и либо согласен, либо нет. Еретик (допустим, неонесторианин, считающий, что почитание Божией Матери — рецидив язычества) знает или может прочитать постановления Соборов и всю богословскую полемику по вопросу, в котором заблуждается, и либо согласится с Отцами, либо нет. Сторонник безудержного творческого самовыражения, считающий допустимым вольные изображения святых фигур и событий, либо искренне не считает их святыми, либо столь же искренне считает допустимым такое выражение почтения к ним, предлагая новое прочтение.
А вот человек «праведно гневающийся» глубоко убежден в своей «традиционности» и в принципе не может согласиться с собственной неправотой, потому что он уверен в своей праведности. В этом смысле он гораздо больший еретик. Но к себе он почему-то очень и очень толерантен.
