на наш Телеграм
Антрополог Тодд Уитмор десять лет работал в лагерях перемещенных лиц угандийской народности ачоли, куда их согнали после кровопролитного конфликта. Он не только проникся их миром и помогал им — что уже вполне норма для антропологов; не только жил реальностью христианина, но и обратил христианскую рефлексию на самого себя и превратил ее в критику академического капитала, поля науки и собственного положения в нем.
Публикуем перевод выдержки из книги Тодда Уитмора, выполненный Артемом Космарским.
Наша теология — теология антропологическая, и ее отправная точка — Иисус из Назарета, Христос, в Своем социальном положении. Мы начинаем именно здесь: антропология смотрит на конкретное (particular), и поэтому мы подчеркиваем значимость того факта, что Бог решил спасти человечество через конкретное лицо в конкретном месте и времени. Мы начинаем, теологически, с признания человечности Христа — точнее, Его человечности-в-социальных-отношениях. Начать с другой точки будет лишь поощрением докетического (1) соблазна богослова — желания, пусть даже слабого или скрытого, предположить, что Христос лишь выглядел человеком.
Я попытаюсь доказать, что главное служение (primary mission) Иисуса — среди нищих и грешников. Мы лучше поймем, где Он ставит себя в мире, если обратим внимание на тех, с кем Его главное служение не связано, — богатых и праведников (Мк 2:17; ср. Мф 9:13 и Лк 5:32). Толкователи Библии, стремящиеся увести внимание от бедняков и расширить проход в Царствие Небесное для богачей, обычно используют одну из двух стратегий. Первая, которую выбрал Макс Вебер, делает акцент на словах «все возможно Богу» (Мк 10:27) и игнорирует сам диалог с богатым юношей и следующий за ним ответ Петру: те, кто оставят все, следуя за Иисусом, будут иметь жизнь вечную, и «многие же будут первые последними, и последние первыми». Вторая стратегия — отметить, что у Иисуса были хорошие отношения с некоторыми богатыми людьми. В конце концов, Он говорит, что лишь «многие» из первых будут последними, не все. Ярким примером тут выступает Закхей. Ему не нужно продавать все свое имущество, он только предлагает раздать нищим половину своего имения, и Иисус обещает ему спасение (Лк 19:1–10).
Но как объяснить присутствие в Евангелиях богатых людей, которые все же добились своего? В свете истории богатого юноши, истории Закхея и других перикоп (2) возможно принимать высказывания Иисуса, не искажая их — если принять, что, наряду с категориями нищих и грешников, с одной стороны, и богатых и праведников, с другой стороны, в тео-социальном мире Иисуса есть важная пятая сила — настойчивые. Евангелия повествуют о людях, к которым Иисус изначально не обращал Свое служение, однако благодаря своему упорству они добились Его внимания. Наверное, наиболее яркой является история сирофиникиянки (то есть язычницы), которая просит Иисуса исцелить свою дочь от нечистого духа (Мк 7:24–30; Мф 15:21–28). Его ответ едва ли можно трактовать как приглашение в Царство Божье: «Дай прежде насытиться детям, ибо нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам». Однако женщина не сдается: «так, Господи; но и псы под столом едят крохи у детей». Иисус резко меняет Свое отношение, восхищается верой сирофиникиянки и исцеляет ее дочь. Есть и другие истории упорства: центурион, признающий себя недостойным Иисуса (Мф 8:5–13), начальник синагоги Иаир, «усильно» умолявший Иисуса исцелить его дочь (Мк 5:22–43; Лк 8:41–56), безымянная и поначалу невидимая — «кто прикоснулся к Моей одежде?» — женщина, которая пробивается сквозь толпу народа, чтобы не просто услышать, но и прикоснуться к Иисусу (Мк 5:25–34; Лк 8:43–48).
Несмотря на очевидную разницу в требованиях к богатому юноше и Закхею (раздать все или только половину имущества), обе истории становятся более понятны в свете упорства. Богатый юноша, упав на колени, настойчиво спрашивает Иисуса, как наследовать жизнь вечную (а не высмеивает слова Иисуса, как делает большинство богатых и влиятельных персонажей Евангелий). Услышав основные заповеди Декалога, юноша не уходит и продолжает искать истины. Однако, услышав о жестких условиях следования за Иисусом, он перестает упорствовать и уходит. Закхей же показывает свою настойчивость, во-первых, забираясь на дерево, чтобы увидеть и услышать Иисуса. Тот замечает его усилия — подобным образом Он реагировал на первые вопросы богатого юноши — и приглашает его к дальнейшему общению, что интересно, желая быть гостем Закхея: «сегодня надобно Мне быть у тебя в доме». Закхей же не просто «поспешно сошел» с дерева и «принял Его с радостью», но предложил сам, без побуждения со стороны Иисуса, отдать половину своего богатства. Иными словами, хотя условия вступления в Царство Божье — другие, чем у богатого юноши, они все же достаточно драматичны, чтобы показать настойчивость Закхея.
Разница между призывом к богатому юноше (раздать все имущество нищим) и принятием обета Закхея (отдать половину имения) соответствует социологически выстроенной двухуровневой этике Иисуса: один уровень относится к тем, кто последовал за Ним в странствиях, другой — к тем, кто продолжает жить своей жизнью, но материально поддерживает апостолов. Хотя Иисус разрешает ученикам достаточно вольно относиться к иудейским законам — например, срывать колосья пшеницы в субботу — Его экономические требования весьма строги (о чем свидетельствует краткий список того, что можно взять с собой в дорогу, когда Он посылает учеников благовествовать и исцелять). Зато Иисус дает апостолам больше полномочий подражать Его служению (Мк 6:6–13; Лк 9:1–6, 10:1–16; Мф 9:35–10:16). У тех, кто остается на своем месте в обществе, меньше свободы действий в ритуальных вопросах; но и в экономическом плане от них требуется не так много. Однако раздать половину имущества — это тоже серьезная перемена в жизни, и из истории Закхея понятно, что от него ожидается также гостеприимство: к Иисусу, нищим и грешникам, с которыми Он общается.
Важно понимать, что проявить щедрость Закхея подвигли обвинения в греховности, высказанные окружающими: «И все, видя то, начали роптать, и говорили, что Он зашел к грешному человеку». Именно тогда, оправдываясь, Закхей приносит обет: «Господи! половину имения моего я отдам нищим, и, если кого чем обидел, воздам вчетверо». Иисус не оспаривает представление о Закхее как о грешнике. Он заканчивает разговор так: «ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее». Иными словами, история Закхея не учит богачей проходить сквозь игольное ушко, но указывает на их место среди грешников, в одном ряду с мытарями и блудницами. Это толкование согласуется с выводами антропологов о том, что в древних культурах Средиземноморья накопление богатств считалось постыдным делом.
Итак, история Закхея стоит в одном ряду с притчами о блудном сыне, заблудшей овце и потерянной драхме, также занимающими важное место в Евангелии от Луки. Но вряд ли она позволяет утверждать, что богатые люди с легкостью входят в Царство Божие. Закхей, отдав половину своего богатства нищим и воздав вчетверо всем, кого он обманул, вряд ли останется богачом. В противном случае не имеет смысла показывать его человеком, заблудшим до момента принесения обета и обретающим спасение после этого обета. Да, может возникнуть соблазн увидеть грех Закхея не в его богатстве, а его профессии — он был начальником мытарей, и налогах, которые он собирал, Рим угнетал народ Израиля. Однако Закхей не предлагает отказаться от своей профессии — только то, что он делает со своими доходами; и Иисус все равно обещает ему спасение.
Богачи, даже будучи грешниками, не входят в главное служение Иисуса потому, что, как показал Вебер, с социологической точки зрения они, в отличие от бедняков, редко считают себя нуждающимися в спасении. Иными словами, большинство богачей причисляют себя к праведникам, а Иисус пришел не к праведникам (Мк 2:17). Те немногие богачи, что проявляют настойчивость в общении с Ним — иначе говоря, не считают себя праведниками, — добиваются внимания Иисуса и, после покаяния и яркого религиозного обращения, имеющего экономические последствия, получают обетование Царства Божьего.
* * *
«Что ты сделаешь для нас?»
Это моя последняя ночь в лагере Паббо, и я провожу ее в обществе мужчин, в месте, которое я в своих полевых заметках назвал «Питейный клуб учителей». Паббо — самый крупный из лагерей для внутренне перемещенных лиц (там проживает 65 тысяч человек). Он появился так же, как и другие: военные поставили небольшой блокпост, очертили периметр и объявили, что все жители окрестных деревень должны сюда переселиться. Людей становилось все больше, места для новых домов становилось все меньше — и сейчас соломенные крыши хижин буквально касаются друг друга. Соломенные стебли торчат, как копья, поэтому люди ходят, постоянно наклоняясь, чтобы не пораниться. Крыши покрыты ооновским огнестойким брезентом порошково-синего цвета (пищу готовят в хижинах — и если загорится одно жилище, то сгорят все четыреста).
Каждый вечер после работы мужчины из «Питейного клуба учителей» садятся на скамейки вокруг глиняного сосуда, наполненного забродившим суслом, и попивают напиток через метровые бамбуковые соломинки. Большинство мужчин — учителя средней школы. Лагерь не подвергался нападениям повстанцев уже два года, но сгоревший школьный автобус в трех километрах к северу напоминает людям, что мятежники предпочитают поджигать их, а не расстреливать. «Мы знаем, что у тебя есть свое исследование. Но что ты сделаешь для нас?»
Олум — самый большой теоретик среди учителей. Для него проблема шире, чем повстанцы, сражающиеся с правительством. «Белый человек дает нам оружие, чтобы мы продолжали убивать друг друга». Остальные учителя смотрят в сторону или делают еще один глоток своего пойла, но никто не возражает. Возможно, им неловко, потому что они могут потерять потенциального заступника. Я обещал посмотреть их школу завтра, прежде чем отправиться в Гулу. Олум не отступает. «Потом приходишь ты и воруешь наши знания. Ты воруешь нашу культуру. Ты приходишь и говоришь с нами о наших знаниях и нашей культуре, а потом все это увозишь с собой. И у нас ничего не осталось. Посмотри на нас. Ты видишь, как мы живем. Что ты сделаешь для нас?»
* * *
В США много спорят о том, не слишком ли высокие зарплаты у профессоров. Но внимание к нашему ежегодному доходу явно излишне, если самое важное — то, что мешает нам идти за Христом. Рассмотреть практику академической жизни в перспективе подражания Евангелию (gospel mimesis) помогает введенное Пьером Бурдьё разграничение между экономическим и культурным капиталом. Бурдьё настаивает, вопреки Марксу, что последний — не просто эпифеномен первого. Охота за обоими типами капитала происходит в «полях» соревнований и борьбы; если капитал экономического поля представлен деньгами, то в культурном поле он принимает облик символических благ, очевидных знаков статуса — в частности, почетной «вечной» должности на кафедре, оплачиваемой из специального фонда (endowed chair). Различные формы капитала конвертируются друг в друга. Например, обеспеченный бизнесмен может пожертвовать средства университету, чтобы построить новый корпус, и открыть там новый институт или школу каких-нибудь исследований, носящие его фамилию. Хотя бизнес этого человека может не иметь никакого отношения к предмету исследований новой школы, благодаря связи своего имени со зданием он зарабатывает символический капитал в академическом поле. И наоборот: уходя с государственной службы и передавая свое имя и влияние лоббистской фирме, политик может конвертировать свой символический капитал, заработанный в правительстве, в экономический капитал. Бурдьё без колебаний развернул свой анализ борьбы за культурный капитал и символические блага на академическом материале. Хотя он писал о ситуации в сфере высшего образования Франции, введенные им категории помогают понять и ставки профессоров американских колледжей и университетов, особенно престижных учебных заведений, регулярно попадающих в рейтинги US News and World Report.
В этой среде главной формой культурного капитала выступают статьи в элитных журналах и книги, опубликованные в престижных университетских издательствах. Цель младших профессоров — накопить достаточно академического капитала, чтобы через шесть лет обменять его на постоянную штатную должность (tenure). Бурдьё нередко использует позаимствованные у религии термины для описания практик в самых разных социальных полях. Например, он называет конвертацию капитала одного типа в другой «преосуществлением». В американском контексте не будет некорректным назвать tenure «академическим рукоположением»: будучи освященным tenure, профессор может лишиться сана лишь вследствие того, что в кодексе профессиональной этики называется «аморальным поступком». До помазания постоянной должностью жизнь ученого представляет собой последовательность испытаний по принципу «пан или пропал»: попасть в престижную магистратуру, сдать экзамены, закончить диссертацию, занять должность, предшествующую получению бессрочного контракта, идти к нему и, наконец, получить. Бурдьё часто описывает конкуренцию в различных полях, экономических или культурных, пользуясь аналогиями из сферы спорта — отсюда его высказывания о поле соревнования. И динамика академического поля требует только побед. Если проиграть на любом из ключевых переходных пунктов, то ученый выбывает из игры (или, в лучшем случае, выбрасывается в академический лимб — внештатным преподавателем). Ставки повышены еще и за счет того, что начинающий игрок уже пожертвовал немалым количеством экономического капитала — стоимость образования, потеря времени на малооплачиваемую или вовсе неоплачиваемую деятельность, кредиты — чтобы вообще начать свою академическую игру. Мои друзья из мира бизнеса завидуют комфорту академической жизни под сенью tenure, но они забывают о том, что мы, ученые, вынуждены идти на все карьерные риски в начале пути. Бизнесмены могут восстановиться после мощных убытков, даже банкротств; научные работники — почти никогда. С учетом бескомпромиссной динамики ранних стадий накопления академического капитала, аспирант и младший преподаватель неизбежно оказываются в положении богатого юноши: чтобы в полную силу солидаризироваться с нищими и грешниками, ему придется рискнуть всеми своими накоплениями.
Здесь можно возразить: почему бы ученому не использовать, собственно, свой академический капитал в интересах нищих и грешников? Однако в современном научном мире три фактора работают против такого решения. Первый и основной — это уход нынешней академической среды от традиции практического разума в сторону «чистого», или теоретического разума (эту тенденцию критиковал уже сам Бурдьё). Как с излишним оптимизмом выразился в 1884 г. Ф. Г. Брэдли, практический разум наука «поставила на полку занятных иллюзий». Аргументы, утверждающие, что подкрепленные теорией научные книги и статьи со временем окажут, пускай и непрямое, но воздействие на жизнь нищих и грешников, — это лишь усеченная теория академического капитала, меняющая жизнь не больше, чем та же теория в области экономики. Второй фактор, производный от первого, но более ощутимо присутствующей в жизни младших преподавателей, — это требование публиковаться в элитных журналах и издательствах; основной упор делается на создании текстов для узкого круга читателей, считающихся экспертами — тех, кого уже посвятили в сан. Онлайн-журналы с более широкой аудиторией находятся под подозрением; неуниверситетские издательства считаются «коммерческими» и лишены необходимого престижа. В-третьих, для завершения основанных на этнографической работе исследований обычно требуется больше времени. Ученый должен не только мастерски овладеть теорией, но жить, и анализировать сложно устроенную жизнь сообщества в конкретном контексте. Однако младший преподаватель вынужден выдерживать жесткий график продвижения по карьерной лестнице и тратить время на жизнь с нищими и грешниками в поле — вместо того, чтобы извлекать нужную информацию из книг — почти во всех научных полях (кроме антропологии и некоторых направлений социологии) означает рисковать карьерой. С учетом этих факторов, а также ситуации «пан или пропал» вплоть до получения бессрочного контракта, вероятность развития научного проекта (даже теологического), движимого и определяемого подражанием Евангелию, в высшей степени мала — и реализуется максимально героическими людьми или в максимально необычных обстоятельствах.
Все меняется с получения tenure — таково лично мое тео-социальное место в научном мире. У профессора с бессрочным контрактом есть три основных варианта действий. Первый — продолжать вести себя как раньше: накопление культурного капитала в академической игре остается основной мотивацией. Введенное Бурдьё понятие габитуса успешно объясняет, почему так много «пожизненных» профессоров ведут себя таким образом. Габитус — это одновременно укоренившаяся привычка воспринимать мир определенным образом и склонность реагировать на происходящее в соответствии с таким восприятием. Хотя сам термин восходит к Аристотелю и Фоме Аквинскому, Бурдьё акцентирует внимание на том, как классовое положение и статус в том или ином поле борьбы определяют мировоззрение и поведение. Такая трактовка габитуса помогает объяснить, почему профессора, несмотря на изменение статуса, продолжают считать, что любая трата времени и усилий на практики за пределами академической игры представляет собой угрозу их накопленному капиталу. Ученый формируется в аспирантуре и работая младшим преподавателем — это как минимум десять лет, а нередко и все пятнадцать. Склонность видеть мир как максимально рискованную академическую игру и поле конкуренции укрепляется. По выражению Бурдьё, габитус — это «воплощенная история, интернализированная как вторая натура». Приходящие стимулы — повышение зарплаты, продвижение по службе до штатного профессора — способствуют дальнейшему закреплению этой второй природы.
Второй вариант предполагает восприятие поля науки как естественного, и, следовательно, с необходимостью устроенного так, как оно устроено — «неузнавание», в терминологии Бурдьё (3). Однако такое осознание происходит без мысли о возможных альтернативах. Этот вариант связан, буквально, с разочарованием в науке. И профессор просто перестает писать (или, по крайней мере, писать так много, как раньше). Проблема здесь в том, что профессор продолжает жить на средства, которые он (или она) считает нечестно полученными в ходе неравной конкуренции (или, по крайней мере, «неузнанными»). Бессрочный контракт в таком случае функционирует лишь как постоянное средство конвертации накопленного в ходе карьеры символического капитала в экономический капитал. Tenure работает как траст-фонд лично для ученого.
Третий вариант — попытаться конвертировать хотя бы часть академического капитала в капитал, который можно использовать иными способами. Сюда я и отношу попытки практиковать теологию как подражание Евангелию. Цель такого мимесиса — подражание Христу в Его двойном служении, к нищим и грешникам. Однако Олум из лагеря ВПЛ Паббо утверждает, что я поступаю иначе: «Ты приходишь и воруешь наши знания. Ты воруешь нашу культуру. Ты приходишь и говоришь с нами о наших знаниях и нашей культуре, а потом все это увозишь с собой. И у нас ничего не осталось. Посмотри на нас. Ты видишь, как мы живем. Что ты сделаешь для нас?» Он буквально говорит мне, что, если научная работа не будет конвертирована в капитал, который могут использовать он и его близкие, исследования нищих — это всего лишь очередное проявление колониального извлечения ресурсов: только собираются и вывозятся не полезные ископаемые, а культура. Без сильной и упорной любви, а также солидарности с героями исследований, научная работа в таких обстоятельствах — просто грабеж, очередной раздел Африки (4).
Чтобы последовать за Христом по пути, который Он показал богатому юноше, профессору потребуется отказаться от бессрочного контракта и зарплаты, которая к нему прилагается. Если это единственный образец поведения, то шансов ученому с его культурным капиталом пройти сквозь игольное ушко — не больше, чем у богача. Конечно, проведение полевых исследований, связанных с высоким риском для жизни, указывает на готовность пожертвовать чем-то большим, чем бессрочный контракт; да и значимость самого факта присутствия среди людей в отчаянном положении не стоит недооценивать. Многие обитатели лагерей для перемещенных лиц говорили мне, что мое нахождение там дает им надежду — их, жертв «самого забытого гуманитарного кризиса в мире», мир не совсем забыл. Однако все равно остается вопрос, ради чьего блага ученый идет на риск. Сам по себе риск, с точки зрения подражания Евангелию, не имеет ценности. Если исследователь рискует только для накопления академического капитала, то эта мотивация неверна. Иисус предлагает богатому юноше и Закхею проявить верность, раздав свой капитал нищим. Такого рода верность может быть связана с риском для жизни, но сам риск здесь не главное.
Если, как в моем случае, ученый не готов отказаться от бессрочного контракта — и подражает богатому юноше, отказавшемуся от предложения Христа раздать все свое имущество, — то не будет ли возможно проявить упорство, следуя примеру Закхея, предложившему отдать нищим половину своего накопленного капитала? С точки зрения социального института, где капиталом считаются только книги и статьи в рецензируемых журналах, вариант Закхея — конвертация половины академического капитала в формы, которые могут быть полезны сообществу нищих, а не среде профессионалов, — мало чем отличается от варианта разочарованного профессора: оба оцениваются как всего лишь дефицит адекватного производства. Академический Закхей, как и Закхей экономический, — выполнивший данное Иисусу обещание, человек небогатый. Такого рода конвертированный капитал может принимать любые формы. Поскольку в этом тексте я пытаюсь определить свое собственное тео-социальное местоположение относительно моей работы в северной Уганде и Южном Судане, сейчас я просто опишу свой опыт религиозного обращения (игра слов вполне осознанна) (5).
Несмотря на всю недавнюю историю, жизнь и труд ачоли (6) связаны главным образом с сельским хозяйством, и главные мои усилия, наряду с написанием этой книги, — это попытка, пусть и несовершенная, заниматься теологией в режиме, подходящим экономике и культуре ачоли больше, чем моей. Когда люди спрашивали меня, «что ты сделаешь для нас?», я отвечал — «а что вам нужно?» И часто мне говорили: «нам нужны волы». Похищение скота «Движением/армией национального сопротивления» Мусевени (7) в сочетании с недостаточной защитой со стороны правительства от угоняющих стада карамоджонгов (8) с востока привели к сокращению поголовья скота ачоли в середине-конце 1980-х годов на 98%. Вооруженный конфликт блокировал восстановление поголовья вплоть до прекращения огня в 2006 году. Все это время те ачоли, что вообще рисковали выезжать за пределы лагерей, обрабатывали землю мотыгами или даже палками-копалками. В 2008 году я прослушал курс по управлению некоммерческими организациями, прошел обучение на пастуха и стал соучредителем небольшой НКО PeaceHarvest, которая раздавала скот, а также давала образование в области сельского хозяйства и миротворчества. Мы провели десять одно- и двухнедельных тренингов, организуя совместное обучение тех, кто часто конфликтовал друг с другом, — угандийцев с суданцами, христиан с мусульманами, женщин с мужчинами. Развитие культурных и экономических отношений между этими группами мы считали путем к снижению уровня насилия при возникновении конфликта.
Я создал НКО в соответствие с социальным учением Католической Церкви — основной темой моих учебных курсов и многих научных текстов — учением, ставящим акцент на мир как «правильные отношения с ближними», и на слова Павла VI «Развитие — это новое имя для мира». Также я осознанно выстроил PeaceHarvest так, чтобы следовать декларируемому Католической Церковью принципу субсидиарности (9): наряду с лучшими практиками из других стран, мы использовали местные ноу-хау. Кроме того, все тренинги, после первых двух, вел исключительно местный персонал. Иными словами, я взял интеллектуальные навыки и знания, полученные в аспирантуре и за восемнадцать лет преподавания в университете, совместил их с ориентированной на собеседника полевой работой — и так конвертировал свой академический капитал, участвуя в создании того, что улучшит жизнь не абстрактному человечеству, а конкретным людям.
Такого рода деятельность не признается за академический капитал в университетской среде (несмотря на все рекламные ролики [моего университета] Нотр-Дам о его помощи бедным). Поле науки не считает эту деятельность капиталом. Между тем основание и управление PeaceHarvest замедлило написание этой книги на три или четыре года, что отсрочило мое назначение штатным профессором на тот же срок — с соответствующим повышением оклада. Я произвел подсчеты и увидел, что общий убыток за оставшуюся часть моей карьеры от этой задержки исчисляется шестизначной цифрой ежегодно (и это не считая денег, которые я вложил непосредственно в PeaceHarvest). Использование академического капитала в иных, не научных целях, стоит денег в прямом смысле слова. Однако нужно четко понимать, что эта шестизначная цифра не составляет даже половины моей зарплаты за тот же срок. Я, может быть, и двигаюсь в направлении Закхея, но до его уровня еще очень далеко.
(1) Докетизм — еретическое учение, отрицавшее реальность страданий Христа и Tго воплощение как противоречащие представлениям о бесстрастности и неограниченности Бога. Название связано с древнегреческим глаголом δοκεῖν («казаться») для описания «иллюзорности» вочеловечивания Бога.
(2) Библеистический термин, обозначающий совокупности фрагментов текста, объединенных одним смыслом, сюжетом или богословской идеей.
(3) Согласно П. Бурдьё, неверное понимание агентами социальных отношений истинного принципа функционирования капитала. «В отличие от циничной (но и экономичной) прозрачности экономического обмена, в котором эквиваленты одномоментно переходят из одних рук в другие, сущностная неоднозначность социального обмена, предопределяющая неузнавание (иными словами, некоторую форму доброй или дурной веры, понимаемой как самообман), предполагает гораздо более тонкую экономику времени». (Бурдье П. Формы капитала // Экономическая социология. Том 6. № 3. Май 2005. С. 69).
(4) Имеется в виду конкуренция Британии, Франции, Германии и других европейских держав, подчинивших себе большую часть Африканского континента во второй половине XIX в.
(5) В английском языке слово conversion означает и конвертацию, и религиозное обращение.
(6) Нилотский народ (группа луо), обитающий в районах Гулу, Китгум и Падер на севере Уганды (так называемый Ачолиланд), и в районе Мегве в южном Судане. Среди них и проводил свое исследование Т. Уитмор.
(7) Й. К. Мусевени — угандийский политический, государственный и военный деятель, президент Уганды с 1986 года. «Движение национального сопротивления» — правящая партия страны, «Армия национального сопротивления» — ее военное крыло.
(8) Нилотский народ, обитающий на северо-востоке Уганды.
(9) Решение проблем на как можно более низком уровне.
Тодд Уитмор — доцент теологии и доцент антропологии в Университете Нотр-Дам (штат Индиана, США). Он является автором книги «Подражание Христу в Магви: антропологическая теология» (2019). Сейчас он работает в центре реабилитации наркоманов в Индиане.
Первая публикация: Imitating Christ in Magwi: An Anthropological Theology by Todd Whitmore (London: Bloomsbury T&T Clark, 2019). P. 16–24.
