на наш Телеграм
Все ли мы знаем о древнерусских святых? Почему-то монахи иногда были яркими общественными деятелями, князья чуть ли не массово канонизировались, страстотерпцы Борис и Глеб стали наиболее почитаемыми, а в лике мучеников, напротив, не был прославлен почти никто. О загадках и ребусах древнерусской святости рассказывает церковный историк протоиерей Константин Костромин — кандидат богословия, кандидат исторических наук, проректор по научно-богословской работе Санкт-Петербургской духовной академии. Смотрите ролик или читайте расшифровку:
Сегодняшний наш разговор о древнерусской святости пойдет об одном из самых пререкаемых и необычных типов святости — о древнерусском юродстве. Надо сразу сказать, что в нашем расхожем представлении, как правило, термин «юродивый» сходен с понятием «блаженный». Это не совсем верно. Вообще в принципе понятие «юродивый» — урод (это в современном русском языке аналог этого слова) отличается от понятия блаженство как счастье. И поэтому, скажем, блаженная Ксения Петербургская не является в чистом виде юродивой, она не ведет себя как типично юродивый, вызывающий.
В то же время не всякий юродивый в прямом смысле является блаженным, блажен человек, который ведет достаточно спокойный образ жизни. Юродивый, как правило, человек с очень активной жизненной позицией, или, по крайней мере, предполагается таковая. И здесь одна из главных проблем и загадок, связанных с этим типом святости, поскольку о юродивых известно достаточно мало, а жития их лаконичны и не имеют каких-то ярких подробностей. Зачастую это только несколько эпитетов, которые показывают, кто перед нами. Они его обозначают. Георгий Петрович Федотов обращал внимание на то, что преподобные очень часто зовутся юродивыми, а юродивые преподобными, но прежде всего в ту эпоху, в которой оскудевает святость благоверных князей. Он посчитал, что это некое преемство, когда потребовался своеобразный социальный протест, в тот момент, когда княжеская власть перестала проявлять себя в прежнем виде.
Думаю, что здесь можно увидеть нечто несколько иное, показывающее другие формы взаимоотношения между народом и властью с одной стороны, между народом, Церковью и истиной с другой стороны, и само по себе восприятие сведений, говоря по-современному, информации или мнения, которое нужно донести до другого.
Обычно писали и пишут о том, что юродивый — это человек, занимающийся социальным обличением. В значительной степени это, конечно, так. Но нужно иметь в виду то, что в ситуации с юродством важно наличие обличаемого, а в обличаемых никогда недостатка не бывает, необходим обличающий, соответственно желающих обличать тоже всегда достаточно, и обязательно нужны зрители. Не слушатели, а именно зрители. Те, которые будут видеть форму обличения во всех ее мельчайших подробностях. Это не значит, что они ее должны передавать. Это не значит, что они должны подражать. Они должны ее понять. И должны понять ее не в том смысле, что они должны вместе с осуждающим осудить обличаемого, а в том, что они должны понять, в чем была неправда, и применить этот урок к себе.
Итак, в ситуации с юродивыми обязательно есть обличаемый, очень часто князь, но не обязательно, это может быть и народ, есть обличающий, это юродивый, и есть народ, который принимает активное участие в этом своеобразном спектакле. Юродство как спектакль, юродство как активное действо, в котором обязательно есть много участвующих лиц, очень удачно описал академик Александр Михайлович Панченко. Но можно к этому добавить, по крайней мере, ту деталь, очень важную деталь, что потому-то и недостаточно словесного осуждения, обличения, а необходимо именно действие, что юродивые действуют через символы, понятные окружающим.
И здесь очень важно подчеркнуть, что этот символ должен быть очень легко прочитываем теми, кто видит этот незримый, очень часто даже бессловесный или странный, эпатажный спектакль. Иными словами, мы должны говорить о том, что отчасти XIV, в большей степени XV, наиболее всего XVI и первая половина XVII века — это эпоха символизма в Русской Церкви, и в русском обществе, и в русском государстве. Чтобы понять природу этого символизма, мы должны сопоставить его с той эпохой, которая нам с точки зрения символизма более понятна. Это эпоха Серебряного века. И, соответственно, мы можем сказать, что по сравнению с эпохой преподобного Сергия Радонежского, по сравнению с эпохой святителя Алексея Московского, по сравнению с эпохой святого благоверного князя Александра Невского, который можно назвать Золотым веком русской святости, эпоха юродства — XV, особенно XVI и первая половина XVII века, это эпоха Серебряного века русской святости. И они, соответственно, ее Серебряный век, его воплощение.
Именно поэтому символизм столь пронизывает наши представления о юродивом, в то время как, еще раз повторю, его житие, как правило, очень лаконично. Он только юрод, наг, похаб. И дальше, перед тайной того, как это происходит, замирает древнерусский писатель, поскольку он оказывается в ситуации практически неразрешимый. Его задача — описать святость, но люди могут это не понять. Ему нужно описать эпатаж, но так, чтобы он был предельно символичен и наименее биологичен или наименее живописуем, чтобы не ввести читателей в искушение. Именно по этой причине жития юродивых столь кратки, лаконичны и только одним словом намекают на форму обличения этого человека.
Очень ярок и показателен в ситуации с юродством его закат. Александр Михайлович Панченко обрисовал образ юродивого Афанасия, который был близок к протопопу Аввакуму, одному из лидеров старообрядческого раскола. И то, как этот человек, занимавшийся обличением в эпоху, когда символизм был воспринимаем людьми после того, как царь и общество перестали его слышать, снял себя подвиг юродства, и тут выясняется, что это маска, которая надета сознательно и которая может быть снята тогда, когда она не работает, и он становится писателем. Этот переход показывает, что юродство — это не болезнь. Юродство — это тот самый понятный людям, воспринимаемый ими символический язык, который становится средством общения людей друг с другом. В конце концов, житийная литература этой эпохи также наполнена прежде всего символизмом. Смена символизма на реализм в середине XVII века болезненная, связанная с реформой патриарха Никона и с остальной реакцией на нее, показала, что юродство больше не воспринимаемо и больше не нужно.
Таким образом, юродство — это инструмент, это способ донесения евангельской истины для людей, которые воспринимают форму эпатажа лучше, чем форму обычного, обыденного, рутинного, линейного повествования. Эта форма возбудит в них такое острое ощущение, которое действительно побудит их какому-то действию. И поэтому юродивые — это не закрытая страница в истории русской святости. И очевидно, что при новом взлете символизма, который, думается, не очень-то и за горами, будет снова востребован в русском обществе и в русской святости. Возможно, что тогда, когда наши нервы будут максимально обнажены, когда мы вновь начнем видеть знаки в нашей жизни, в том числе воспринимаемые через различные формы искусства, в тот момент, когда Церковь окажется перед острой необходимостью обличать общественную неправду, тогда мы вновь увидим на наших улицах юродивых, поскольку люди будут прекрасно понимать их.
Данный цикл роликов является совместным проектом с Санкт-Петербургской духовной академией.
