на наш Телеграм
День за днем проживаем Страстную седмицу вместе с библеистом Владимиром Сорокиным.
Как и почему люди становятся предателями? Как и почему стал предателем Иуда? В Евангелии нет четкого и однозначного ответа на этот вопрос. Ясно лишь одно: никакой предопределенности, никакой неизбежности или злой судьбы тут не было. Иуда не родился таким, каким стал, и едва ли Спаситель принял бы его и ввел бы в круг ближайших учеников, если бы предательство было ему суждено или предопределено.
Конечно, падший человек рождается со склонностью ко греху, потому и суждено греху, по слову Евангелия, войти в мир, но это не снимает ответственности с тех, через кого грех в мир проникает: ведь в каждом конкретном случае у того, через кого это происходит, есть выбор, и от этого выбора в конечном счете зависит, войдет ли грех в мир здесь и сейчас.
Входя в отравленный, испорченный грехом мир, Мессия был обречен на гибель, и Он прекрасно это знал, что, однако, не снимает ответственности с предателя, из-за которого Он погиб.
Иногда, впрочем, приходится слышать, что смерть Христа была необходима для нашего спасения, что, не будь ее, мы никогда не получили бы возможности освободиться от власти греха и войти в Царство, которое Он принес в мир. Между тем это все же не совсем так. Царство должно было войти в мир, так же, как должен был прийти в мир Мессия, через Которого оно входит. Падение человека тут ничего не изменило кардинально, оно лишь усложнило задачу: ведь теперь человека, прежде чем вести в Царство, приходится вытаскивать из той ямы, в которой он оказался после падения.
Убивает Христа в нашем падшем мире наш грех, а не Царство, которое Он нам принес. Не будь падения, Царство вошло бы в мир без борьбы, а Тому, Кто его принес, не пришлось бы умирать мучительной смертью.
Конечно, Он знал, на что идет, и пошел на это добровольно, но смерть в падшем мире оттого не была для Него менее мучительной.
Но что же Иуда? Почему именно он становится предателем? И много ли мы вообще о нем знаем?
Надо признать, не так уж много. Он казначей общины, он распоряжается общинной кассой. Вероятно, распоряжается не всегда и не вполне добросовестно — в одном случае, по крайней мере, в Евангелии он прямо назван вором. Сделав то, что сделал, он затем глубоко сожалеет о содеянном и, не в силах вынести этого сожаления, кончает с собой, завершив свой земной путь самоубийством. Что связывало его с Храмом, неизвестно; как бы то ни было, это не помешало ему предложить свои услуги предателя храмовой верхушке, желавшей избавиться от совершенно неподконтрольного ей Проповедника.
Что еще? Если перейти в область предположений и допущений, можно было бы предположить, как это делали многие, что Иуда был связан с самыми крайними представителями еврейской общины своего времени, с теми, кого прозвали «ревнителями», или, по-гречески, зилотами. Точно это, к сожалению, неизвестно, и судить можно лишь по косвенным признакам. Впрочем, среди двенадцати прозвище зилота носил еще один из учеников, Симон, а это заставляет задуматься о том, сколько же всего представителей этого движения могло быть в окружении (в том числе ближайшем) Иисуса.
Оно и понятно: зилоты были мессианистами, а в Иисусе Мессию видели довольно многие, хоть и не такого, каким Он был на самом деле. Учитывая, что зилотам было нечего терять и они действовали без оглядки на Храм или на синагогальные авторитеты, неудивительно, что они могли проявить интерес к необыкновенному Пророку и Его проповеди, ожидая, что Он вскоре раскроется и как Мессия, за Которым можно и нужно будет пойти.
Возможно, Иуда, если он действительно был зилотом, ждал именно этого, ждал с нетерпением и, как все зилоты, с готовностью ринуться в бой по первому приказу.
Ждал — и не дождался. Время шло, шансы появлялись и пропадали зря, не будучи использованными, возможности так и оставались возможностями. Никакого восстания, никакой мессианской войны.
И вот теперь, накануне Пасхи, Иуда понял, что и на сей раз никакого восстания не будет, что мессианская война в очередной раз не начнется. Так что же дальше? Мессия Он все-таки или нет? Если нет, то кто же Он тогда такой? А если Мессия, то что же Он делает, чего хочет, чего ждет? Для зилотов ожидание бывало обычно нестерпимым, потому они и были зилотами.
Мессию ждали и вполне законопослушные фарисеи тоже, но они готовы были ждать, чем и отличались от зилотов, которых считали (и не без основания) иудейскими экстремистами своей эпохи. Такие люди не могут ждать, им нужно действовать. Но что можно сделать с вождем восстания, который не хочет быть таким вождем и вообще не хочет никакого восстания?
Надо признать, что в таком положении среди учеников был не один Иуда. В сущности, никто из учеников Иисуса не понимал своего Учителя до конца и по-настоящему, не понимал до самого конца. Даже в день Вознесения ученики все еще ждали наступления того земного мессианского царства, которого так хотели: Господи, не сегодня ли Ты восстановишь Израильское царство?
Все ясно и понятно им стало лишь после Пятидесятницы, когда реальность подлинного Царства они пережили на собственном опыте. Но это непонимание не мешало им доверять Учителю и идти за Ним.
В их головы не вмещалось то, что Он им говорил, но сердце вело учеников за Учителем вернее головы. Они чувствовали всем существом: здесь, у этого Человека, слова вечной жизни, и больше идти не за кем и некуда.
Доверие вообще вопрос больше сердца, чем головы, больше отношений, чем идей и концепций. Но для Иуды, похоже, это было не так.
Впрочем, для людей крайних воззрений идеи часто оказываются важнее отношений, а голос сухого рассудка сильнее голоса сердца. Оттого и вернуться Иуда не мог: ведь покаяние всегда начинается в сердце и лишь после охватывает всего человека, со всеми его идеями и концепциями. Иуда этого пути пройти не смог, ему оставалось лишь уйти. И он уходит.
