на наш Телеграм
Восстание декабристов принято вспоминать как романтический порыв «лучших людей эпохи». Но если всмотреться внимательнее, за красивыми мифами проступает куда более сложная и тревожная картина.
О власти и тайне, реформе и заговоре, страхе элит перед народом. О том, почему освобождение крестьян упиралось в землю, почему проекты будущей России колебались между диктатурой и социальной иллюзией, как культ сильной воли эпохи Наполеона толкал образованных людей к насилию. И какую цену страна заплатила за игру в революцию — в разговоре с протоиереем Александром Рябковым.
Контекст и истоки
— Каков был реальный контекст восстания декабристов? Какие процессы внутри российской элиты и государственной власти к этому привели — помимо войны 1812 года?
— Часто можно услышать объяснение, что после войны 1812 года русские офицеры «увидели Европу» и захотели перемен, но это слишком упрощенная схема. Русская аристократия была хорошо знакома с Европой и до Наполеона — через путешествия, образование и книги. Карамзин в «Письмах русского путешественника», Денис Фонвизин в переписке с графом Паниным описывали европейскую жизнь без идеализации: грязные города, поборы, нищету. Сам по себе контакт с Западом не мог породить революционную повестку.
Гораздо сильнее на умы подействовал опыт Французской революции — якобинский террор, крах старого порядка и фигура Наполеона как символа решительной, волевой власти. Это был пример радикального слома политической системы, за которым внимательно следили и в Европе, и в России. Именно он показал, что историю можно пытаться ускорить насильственным путем.
Важно учитывать и внутренний российский контекст. Восстание декабристов было не столько первой «революцией», сколько продолжением уже знакомой для XVIII — начала XIX века практики дворянских переворотов. В 1801 году дворянская элита свергла и убила Павла I. Его политика — ужесточение служебной дисциплины, попытки ограничить барщину, запрет принудительных работ по воскресеньям и праздникам, воспринималась многими помещиками как угроза их привычному укладу. Переворот стал для части элиты способом защитить свое положение.
Александр I, придя к власти, подал немало сигналов возможных перемен. Он подтвердил «Жалованную грамоту дворянству», облегчил выезд за границу, создал Негласный комитет. Его воспитание у республиканца Фредерика де Лагарпа и вольтерианская культура екатерининского времени делали разговоры о конституции допустимыми в высшем обществе. Дополнительным сигналом стало учреждение Царства Польского в 1815 году. С собственной конституцией, армией и сеймом. Для многих это выглядело как эксперимент, который со временем мог быть распространен и на всю империю.
Первые тайные общества — «Союз спасения», затем «Союз благоденствия», а позже Северное и Южное общества, изначально воспринимались частью участников как способ поддержать и ускорить реформы «сверху». Однако по мере того как ожидания не оправдывались, а политика Александра все больше уходила в закрытость, тайные комитеты и религиозный мистицизм, вера в постепенные преобразования ослабевала. На смену ей пришла идея «короткого пути» — заговора как инструмента исторического ускорения. И это уже была не салонная игра, а серьезная конспирация, где на кону стояли власть, человеческие жизни и судьба страны.
Александр I и крепостной вопрос
— Александр I подавал сигналы возможных перемен. Но если разговоры о конституции оставались во многом на уровне проектов, то самый болезненный вопрос — крепостной — требовал практических решений. Что можно сказать об Указе о вольных хлебопашцах 1803 года?
—Указ вырос из обсуждений в ближайшем круге Александра, Негласном комитете 1801–1803 годов: куда входили Строганов, Новосильцев, Кочубей, Чарторыйский. Сперанский формально не член, но активно участвовал.
Рассматривали три направления:
— разрешить купцам, мещанам и государственным крестьянам покупать землю без крепостных;
— ограничить торговлю «душами» без земли (всеобщего запрета не ввели: ярмарочную торговлю и объявления пресекали, но практика в целом сохранялась);
— предусмотреть механизм выкупа дворовых людей.
Итог: указ 1803 года позволял помещику по взаимному договору отпускать крестьян с наделом на условиях выкупа или оброка. Это был не общий закон об освобождении, а точечный механизм, зависимый от воли владельца.
— Сработало?
— Почти нет. За все правление Александра по этому указу получили свободу около 47 тысяч человек вместе с семьями — это меньше одного из тысячи жителей империи (население было около 50 миллионов).
Почему так мало? Важно помнить устройство самой системы. В империи были государственные и помещичьи крестьяне. Государственные числились за казной, платили налоги и могли свободнее торговать и уходить «на заработки». Помещичьи принадлежали частным владельцам и отрабатывали барщину (несколько дней в неделю бесплатно на поле хозяина) или платили оброк (деньгами или продуктами). При таком порядке указ работал только там, где помещик добровольно шел на сделку. Поэтому он стал скорее символом намерений, чем переломом крепостничества.
А чья земля?
— Что по крепостному вопросу предлагали сами декабристы и как на это реагировало государство?
— Декабристы говорили не только о «вольности для крестьян»: ключевым узлом оставалась земля. Иван Якушкин вспоминал, как еще до восстания объявил своим крестьянам свободу, и услышал в ответ: «А земля чья?» Узнав, что земля остается у хозяина, люди попросили сохранить прежний порядок. Этот эпизод показывает простую вещь: свобода без надела оборачивалась нищетой, поэтому благие намерения неизбежно разбивались о право собственности и практику землевладения.
Государство предпринимало отдельные шаги — пыталось ограничить продажу людей без земли и не поощрять разрастание дворни, но системной реформы не получилось. Аристократия последовательно тормозила перемены, и часть будущих декабристов разделяла страх «воли без земли». Балтийский опыт (Лифляндия, Курляндия) наглядно показал, что «воля без земли» рождает батрачество.
Существовал и другой страх. Часть дворян опасалась, что Александр I может решиться на резкое освобождение крестьян и опереться на них как на политическую силу, минуя дворянство. В этом случае элита теряла бы не только землю, но и влияние на власть. Именно это ощущение угрозы «реформы сверху» подталкивало некоторые кружки к радикальным выводам — вплоть до обсуждения цареубийства как способа предотвратить потерю контроля над переменами.
Архитекторы будущего: Север против Юга
— Какую страну хотели построить декабристы — и чем именно различались планы Севера и Юга?
— Общее для обоих лагерей очевидно: ликвидация крепостного права, ограничение личной власти монарха и создание представительных институтов.
Различия — в архитектуре. Север под руководством Никиты Муравьева предлагал конституционную монархию и федеративное устройство с имущественным цензом для избирателей; крестьян предполагалось освобождать с небольшим гарантированным наделом, остальную землю оставляя предметом договора между бывшим владельцем и крестьянином, что грозило быстрым ростом сельского пролетариата в стране без мощного городского рынка труда.
Южане во главе с Павлом Пестелем видели унитарную республику и жесткий переходный период диктатуры, после которого только должны были заработать представительные учреждения. Административная карта перекраивалась в «державы» при сильном центре, национальная политика шла по якобинской модели «одного политического народа», а минимальный надел каждому обеспечивался через общий фонд. Государство становилось главным распорядителем земли и труда.
Тексты обеих программ были не окончательны, а мысль о физическом устранении Александра в 1818 году звучала и у тех, и у других.
День икс
— Почему 14 (26) декабря все сорвалось — и почему пролилась кровь?
— Срыв был практически предопределен и объясняется сочетанием нескольких факторов, которые сошлись в один день.
Во-первых, ключевую роль сыграла тайна престолонаследия. Александр I оставил ситуацию юридически двусмысленной, и это дало заговорщикам удобный и, главное, понятный солдатам лозунг: «за Константина — против узурпатора Николая». Части выводили на площадь не как мятежников, а как защитников законного порядка, что резко повысило риск массового столкновения.
Во-вторых, восстание оказалось плохо организованным. Единого плана действий не было, руководители колебались, приказы запаздывали. Назначенный «диктатор» князь Трубецкой на площадь не явился, связь между группами отсутствовала, и уже в первые часы инициатива полностью перешла к правительству.
В-третьих, события очень быстро перешли в силовую фазу. Попытка мирных переговоров сорвалась, когда Каховский смертельно ранил Милорадовича; последовали и другие нападения на начальников. После этого для власти вопрос решался уже не политически, а технически: к вечеру были подтянуты верные войска, развернута артиллерия, и разгон картечью стал неизбежным.
Если говорить о шансах, то на Сенатской площади их практически не было. Восстание было стихийным, несогласованным и не имело устойчивой поддержки ни в армии в целом, ни в обществе. История Черниговского полка подтверждает это же: после пролития крови Сергей Муравьев-Апостол оказался втянут в цепь событий, которую уже не мог остановить, и все закончилось бессмысленным маршем и разгромом.
Не случайно Василий Ключевский сформулировал жесткий, но трезвый вердикт: «Декабристы — историческая случайность, обросшая литературой». В применении к 14 (26) декабря это означает одно: сочетание тайны власти, элитных амбиций и организационной слабости сделало иной исход практически невозможным.
Последствия есть всегда
— Какие последствия имело восстание декабристов помимо прямой политической развязки?
— Самое долговременное последствие заключалось даже не в политике, а в технологии действий. Декабристский заговор задал модель подпольной организации, которая потом многократно воспроизводилась в XIX веке. Речь идет о вербовке с неполной информацией, когда вступающему говорят лишь часть правды; о втягивании по служебной и дружеской вертикали — «ты же свой, полковой», «неудобно отказаться»; о психологическом давлении на тех, кто колеблется. Именно эта схема позднее станет основой нечаевщины и других радикальных кружков.
Важно и то, что заговор закрепил представление о допустимости насилия как инструмента «ускорения истории». Даже там, где изначально говорили о реформах и благе государства, практика тайного действия быстро приводила к мысли, что цель оправдывает средства. Это существенно понизило порог морального сопротивления насилию в образованной среде и стало опасным прецедентом для следующих поколений.
Наконец, уже после поражения начал жить и работать миф о декабристах. Он формировался не сразу и не только внутри России. За границей образ «кристально благородных борцов с мраком самодержавия» оказался чрезвычайно удобным: он укладывался в привычную европейскую схему противостояния «прогресса» и «деспотизма». Так возникла своего рода фабрика смыслов, где сложная и противоречивая реальность движения была заменена романтической легендой. Этот миф надолго пережил самих участников заговора и во многом определил то, как декабристы воспринимались — и до сих пор воспринимаются в культуре и общественном сознании.
Сибирь: долгая жизнь после
— После приговоров история для декабристов не закончилась. Почему именно сибирский период оказался тем, за что их до сих пор вспоминают с уважением?
— Потому что в Сибири многие из них впервые перестали играть роли — заговорщиков, реформаторов, «спасителей Отечества» и просто начали жить. И в этой жизни оказалось больше подлинного содержания, чем в их политических проектах.
Прежде всего, это просветительство и повседневное служение. Самая яркая фигура здесь — Иван Якушкин. Он занимался ланкастерскими школами взаимного обучения — не на словах, а на практике. Это была попытка дать образование там, где его не было вовсе, и сделать это не через лозунг, а через терпеливую работу.
Во время эпидемий, особенно холеры, Михаил Фонвизин и Бобрищев-Пушкин лечили не только своих товарищей по ссылке, но и местных крестьян, не боясь заразиться. И это очень показательный момент: строгий православный Бобрищев-Пушкин и гораздо более свободомыслящий Фонвизин действовали одинаково по-христиански, без деклараций, без расчета на эффект.
Большинство остальных жило тихо и неброско. Волконский и Трубецкой запомнились скорее странностями быта, чем какими-то великими делами. Братья Муравьевы занялись огородничеством. Лунин много писал, спорил, ждал отклика, иногда, кажется, даже ждал наказания — как подтверждения собственной значимости. Никакой «героической эпопеи» здесь не было.
И именно это важно. Уважение к декабристам в Сибири возникло не из-за восстания и не из-за их программ. Оно родилось из того, как люди приняли поражение, как они прожили долгую, трудную жизнь без иллюзий, без власти и без возможности что-либо переустроить.
В этом смысле Сибирь стала для них нравственным экзаменом. И многие сдали его лучше, чем экзамен истории на Сенатской площади.
Христианские уроки
— Что в истории декабристов сегодня важнее всего понять с точки зрения христианской совести?
— Прежде всего эта история показывает, что крупные потрясения почти всегда начинаются как конфликт внутри элит, а расплачиваться за них приходится простым людям. Политические лозунги легко обещают свободу и счастье «для всех», но решения принимают немногие. И именно те, кого никто не спрашивал, первыми платят за последствия. Опасность здесь в появлении образованного радикала, уверенного, что он знает, как устроить жизнь лучше, и потому готов жертвовать чужими судьбами ради идеи.
Во-вторых, опыт декабристов ясно показывает, что стремление решить все быстро почти неизбежно приводит к новому принуждению. Проект Пестеля предполагал жесткую диктатуру «на переходный период», где судьбы людей подчинялись государству ради великой цели. Проект Муравьева предлагал свободу без прочной экономической основы, что вело бы к бедности и новой зависимости, пусть и в иной форме. В обоих случаях речь шла не о реальной свободе человека, а о ее замене другими механизмами давления.
В-третьих, эта история напоминает, что устойчивые перемены невозможны без ясного закона и ответственности власти. Тайна престолонаследия, закрытые решения и управление «в узком кругу» при Александре I создали почву для кризиса и стали прямой причиной крови на Сенатской площади. Когда ключевые вопросы решаются скрытно, общество неизбежно расплачивается за это насилием и хаосом.
И, наконец, главный христианский вывод заключается в том, что нравственное возмущение само по себе не оправдывает насилие. Совесть призывает человека различать добро и зло, но она не дает права брать на себя роль судьи над историей и людьми. Подлинное христианское свидетельство проявляется не в заговоре и не в мятеже, а в верности, служении и личной ответственности. Именно поэтому судьбы декабристов в Сибири — их повседневная помощь людям, женская верность, школы и больницы при острогах — говорят о достоинстве человека убедительнее любых политических программ.
Двухсотлетие восстания — это повод не романтизировать бунт, а всерьез задуматься о цене перемен и о том, как соединить стремление к свободе с законом, ответственностью и милосердием.
Что читать по теме:
Николай Лорер «Записки».
Иван Якушкин «Записки» (в т. ч. об опыте «освобождения» и школах взаимного обучения).
Михаил Лунин «Письма из Сибири».
Письма Бобрищева-Пушкина — подлинная православная интонация ссылки.
Никита Муравьев — проекты и записки (современные переиздания).
Дмитрий и Ипполит Завалишины — записки (полезны для понимания хлестаковщины эпохи).
Сергей Мироненко «Страницы тайной истории самодержавия».
Вадим Парсамов «Декабристы и русское общество», «Декабристы и Франция», новая книга о Жозефе де Местре и России.
Оксана Киянская — монографии о Пестеле и лидерах движения.
Анастасия Латонова — «Религиозные взгляды декабристов».
Что смотреть:
«Союз спасения. Время гнева» (2022)
«Союз спасения» (2019)
«Звезда пленительного счастья» (1975)
«Декабристы» — немая ранняя экранизация истории Анненкова и Полины.
Записано по стриму «Декабристы: фанатики или фантазеры? Куда повернул Россию 1825 год».
