Воспоминания о Георгии Великанове.

Мы познакомились на вступительном по французскому. Гоша был в белой футболке, и дальше я ничего не помню – мы болтали и болтали, это сразу был рай.

Он был немного «тормоз», и при этом постоянно куда-то бежал и к кому-нибудь неожиданно забегал и всегда у него неожиданно оказывалось какое-то угощение, и непременно в рюкзаке яблоки. Яблоки были домашние, неформатные, и откуда он их брал в любое время года, я не знаю.

Обретение сотовых телефонов курсе на четвертом стало настоящим бедствием. Мы трепались круглосуточно.

Он был не ангел. Я бы даже не сказала, что у него хороший характер – хотя он действительно никогда не проявлял раздражения. Он был сложный человек, людей он видел насквозь и это ему было часто тяжело. Он был одиночка, ему часто становилось неуютно, особенно в компании, даже среди любимых людей, он никак этого не показывал, просто тускнел и как бы отдалялся.

Но Христа он любил абсолютно, был с ним на короткой ноге, и это все решало. Он один из немногих людей, которые действительно живут Евангелием, оно было для него не набором правил, которому надо соответствовать, а вечным открытием, и он всегда старался претворить в жизнь то, что открывал. Он не был лицемером, он вообще ни разу не был «благотворителем» и «правильным». Он бросался помогать, угощать, тратил на это кучу сил, предлагать какой-нибудь план спасения, не «по заповеди», а как бы внутри нее, вместе с ней, и чем серьезнее была беда, тем больше ему хотелось, чтобы и на этой улице был праздник, ему так было весело.

Он вообще был веселый.  Он прямо похахатывался, шутил, как никто, особенно над самим собой, когда он шутил, он делал выпад, выпрыгивал, он вообще был всегда в движении.

С Богом он был свободен. Я не знаю больше таких людей. Он решил быть послушным и жил так. Исполнял поручения, часто избыточные, и веселился – тут не было внутреннего насилия, он правда решил так, и был свободен. Пошел учиться не туда, куда хотел, такова была воля отца – и сколько я ни прыгала и ни убеждала, не переходил. Хотя ему там было неуютно. Он решил так. Зато он приходил к нам в универ «в гости», проникал неведомыми путями, и это каждый раз был праздник. Он вообще любил «ходить в гости» – и если уж он дружил с человеком, то дружил и с мамой, и с бабушкой и дедушкой, каждому был свой разговор и свой подарок.

Он учился, сначала на историческом, бродил, но ему как будто не было места, все больше. Через несколько лет он понял, что это не настоящий его путь, – и стал поститься. Близкие нервничали. Он голодал долго – вообще ничего не ел – просто голодал, молчал и молился, как апостолы. Потом что-то понял, наедине с Богом, и ушел из дома, как святой Алексей. Мама ужасно переживала, духовник потребовал, чтобы он вернулся – он отказался. Он кочевал, ночевал то тут, то там. Мне он сказал тогда же: знаешь, я сейчас не могу общаться с тобой.

О`кей. Да будет тако.

И года два-три мы не общались совсем. Я иногда плакала в подушку и говорила себе: хорошо, что он хотя бы живой.

Года через три я тоже прыгнула в открытое море. И решилась позвонить ему и говорю с ходу: Гош, привет, а я тут подумала, почему «вы не из овец моих»!

Это была цитата, одна-единственная наша с ним на тот момент евангельская цитата. Я была некрещеной, мне было больно даже подумать о церкви. Но однажды, давным-давно, он привел меня в «Косьму» на евангельскую группу. Просто так, захотел поделиться, он вечно чем-то делился. Там разбирали момент из Евангелия от Иоанна, где Иисус говорит ученикам: вы это понимаете, потому что вы из овец моих, а вот те не понимают и не поймут, потому что они не из овец моих. Я прикопалась. Почему, как так, что за разграничение на безнадежных и нет, это же Иисус? Народ смутился, все постарались как-то «замять».  Только Гоша посмотрел серьезно и повторил вопрос, но он остался без ответа.  Это было году в 2002-м.

И вот, в декабрьской питерской ночи 2008 года я, дрожа, после огромного перерыва набираю его номер. «Привет, помнишь овец моих»? Он сразу вспомнил. «Из Иоанна! Ну, рассказывай!!!»

Он ехал на электричке в Удельную. Колеса стучали. Он сказал: «Мне хочется никогда не класть трубку».

После долгих странствий он вернулся домой и пошел учиться в Свято-Тихоновский на священника.

В последний раз я его встретила в метро. Я была с двумя своими мальчиками, в очередной раз без дома и в полной растерянности. Гоша расхохотался, посмотрел на меня, на мальчиков, сказал про них что-то точное и всучил тысячу рублей. Как он догадался, что это ровно то, что нам было нужно, не знаю, вернее, знаю.

Он жил, как герои Евангелия, как мандельштамовский вольноотпущенник – это была «свободная игра Отца с детьми, жмурки и пряталки духа». И Бог ему ответил полностью – Он подхватил его и дал ему жить и умереть так же чудесно, как жил и умер Сам.