В этот раз Андрей Десницкий обращает внимание на такой очень спорный подход к пониманию Священного Писания, как консерватизм. Верен ли он? И в чем это схоже с фундаментализмом?

Мы когда-то следили за спором воображаемых друзей, Скептика и Ретрограда. Что ж, пришла пора им поговорить о фундаментализме.

Скептик (С): Скажите, вы фундаменталист?

Ретроград (Р): Ну вот зачем сразу обзываться?

С.: Да при чем же тут обзывалки? Просто вы воспринимаете библейский текст буквально, строго следуете собственной традиции. Разве это не называется фундаментализмом?

Р.: Нет, это здоровый консерватизм. Так его воспринимает всякий верующий.

С.: А вот я слышал, что это не одно и то же.

Р.: И в чем же разница?

С.: Понимаете, консерватор – тот, кто не торопится принять что-то новое без достаточных на то оснований. А вот фундаменталист упирается в старое и без конца его повторяет. Еще точнее – он реконструирует воображаемое прошлое, в этом смысле он радикал похлеще любого реформатора.

Р.: Слушайте, но вы ведь тоже не изобретаете каждый день новый алфавит и новую таблицу умножения. Значит, и вы фундаменталист? Если оно работает, не надо его трогать.

С.: А если не работает?

В ответ на атаку атеистов и примкнувших к ним радикальных агностиков в век просвещения и рационализма, а особенно в XIX веке, возник фундаментализм. Теперь это слово применяют к любой религиозной группе, которая настаивает на безукоризненном исполнении правил своей религии и нередко активно навязывает ее всем остальным, но фундаментализм в строгом смысле слова возник на рубеже XIX–XX вв. среди протестантов в США.

Само название восходит к серии книг «The Fundamentals», опубликованной в 1910 г. М. и Л. Стюардом. Как нетрудно понять из названия, сторонники этого движения настаивали на некоторых фундаментальных истинах христианской веры: девственном рождении Христа, Его телесном воскресении, достоверности сотворенных Им чудес. В принципе, это естественная позиция любой группы христиан, придерживающихся своей традиции. Чтобы исповедовать ее, не нужно писать отдельных книг – достаточно Символа веры.

Но есть в фундаментализме и нечто такое, что превосходит этот Символ, что разделяется уже далеко не всеми традиционными христианами – это, прежде всего, принцип буквальной непогрешимости Писания: поскольку оно есть Слово Божие, то каждое его высказывание истинно в прямом и непосредственном смысле. Писание следует толковать буквально, если только сам текст Писания не призывает к обратному (например, не называет текст притчей).

Эта позиция тоже кажется традиционной, но на самом деле она таковой не является, ведь для отцов церкви, да и вообще практически всех средневековых толкователей аллегорический и иные непрямые смыслы Писания имели ценность никак не меньшую, а обычно даже и большую, чем смысл буквальный. Фундаментализм, напротив, настаивает на безусловном первенстве и непогрешимости именно буквы Писания, которую отцы церкви нередко оставляли в стороне.

О фундаментализме и его опасности мне уже доводилось говорить, здесь повторю только основные тезисы. Основная проблема фундаментализма для православных верующих в России заключается в том, что XX век библеистики прошел по вполне понятным причинам мимо них: в советские времена читать Библию было крайне сложно, а когда она снова вернулась к нам, показалось вполне естественным взять за основу фундаменталистский подход как самый консервативный.

Так что фундаментализм – протестантское по своему происхождению течение – вдруг начинает восприниматься в России как некое чуть ли не святоотеческое учение, якобы единственно возможное для православных. Но на самом деле он скорее разрушителен, нежели полезен для российской библеистики, которая только начинает у нас складываться.

Как отмечает западный библеист Дж. Данн, фундаменталист жаждет уверенности. Он должен точно знать, что некие важные для его веры положения остаются незыблемыми и никто не дерзает на них посягнуть. Но такая уверенность исключает доверие. Если я в чем-то уверен, это значит, что я знаю всё наверняка, я всё контролирую сам и никому не позволю на этой территории распоряжаться. Но если я доверяю человеку или Богу, я готов принять любой поворот событий и ничего не предрешаю. Именно такой была вера Авраама и вера апостолов.

Данн говорит, что фундаментализм отказывается от трех вещей, и я с ним в этом согласен. Из них первая – это представление об ограниченности человеческого слова, условности наших формулировок. Для святоотеческого подхода как раз всегда был значим апофатический подход: мы просто не в состоянии словесно выразить всю полноту Истины, мы можем лишь указать на нее, определить те пределы, за которыми ее нет. Но фундаменталист начинает претендовать на то, что словесные формулы вмещают всю ее полноту.

Во-вторых, фундаментализм отказывается от ситуативности и контекстуальности текстов Библии. Мы видим в ней множество человеческих историй, и то, что говорится одному человеку в его ситуации, не обязательно может быть применено к другому в другой – но при фундаменталистском подходе текст бронзовеет в виде законченных догматических формулировок, изреченных единожды и на все времена. Из него уходит личное измерение, он уже становится не свидетельством о жизни людей, а правилами, по которым людям следует жить.

Наконец, фундаменталист утрачивает разнообразие стилей и приемов, становится нечувствительным к поэтичности библейского текста. Все, что может быть понято буквально, должно для него пониматься буквально, вплоть до метафор и образных выражений.

Также Данн говорит о трех практических последствиях фундаментализма. Во-первых, это отказ от интерпретации текста, в православном варианте он может оформляться как «отцы за нас уже всё сказали». В любом случае, это представление о том, что существует очень ограниченный набор правильных толкований, который уже исчерпывающим образом перечислен в немногих книгах, и что нам достаточно их просто повторять. Но это значило бы сдать Библию в архив, перестать видеть в ней Слово Божие, обращенное не к древним толкователям, а к каждому из нас.

Второе последствие – гомогенизация текста, то есть его приведение «к виду, удобному для логарифмирования». В свое время примерно по тем же мотивам Татиан составил сводную версию четырех Евангелий, «Диатессарон», но церковь его отвергла – ей важно было сохранить свидетельства четырех евангелистов, пусть они в каких-то мелких деталях расходятся меж собой (и это как раз свидетельствует о подлинности свидетельств, поскольку никогда четыре человека не могут сообщать совершенно одно и то же, если предварительно не сговорились меж собой).

А третье следствие – это гармонизация, стремление к устранению любой ценой всех формальных противоречий, не только между разными книгами Библии, но и, к примеру, между всеми ними и данными естественных наук. Книгу Бытия при таком подходе обязывают быть заодно учебником по космологии, астрофизике, геологии, палеонтологии, ботанике и десятку других дисциплин. Но зачем?

Шире говоря, фундаментализм приводит к утрате в Библии человеческого элемента. Она понимается как Слово Божие, и это кажется вполне правильным и благочестивым – но при этом отрицается, что она содержит в себе и нечто человеческое. Но ведь библеистика как наука и может изучать только человеческую сторону этого текста, сверхъестественное науке не подвластно.

По каким же путям идет современная православная библеистика в России? Фундаменталистов у нас, пожалуй, не так уж и много, но оглядываться на них приходится едва ли не каждому, кто пишет на эту тему: а вдруг обвинят в неправославности?

Самый простой путь заключается в том, чтобы, опираясь на упрощенное понимание 19-го правила Шестого Вселенского собора, повторять сказанное отцами. Если мы видим среди них полное согласие (что, вообще говоря, встречается нечасто), ответ на интересующий нас вопрос найден; если же между несколькими отцами существуют противоречия, то необходимо следовать более авторитетным из них. Самостоятельный анализ текста при таком подходе только усложняет задачу: если он приведет исследователя к другим выводам, их все равно придется отвергнуть, а если они подтвердят сказанное отцами, то они ничего не добавят. При таком подходе задача кардинально упрощается: нам осталось только в каждом конкретном случае просто определить, какие отцы оставили толкование на то или иное место Библии, то есть снять с полки нужную книгу и найти ответ. Это прекрасная и нужная задача, но она чисто источниковедческая. Исследователь при таком подходе – не библеист, а библиограф, который должен систематизировать и ввести в оборот накопленный прежде материал, не добавляя ничего от себя.

Второй подход допускает и самостоятельный научный анализ, но при этом тщательно отбирает наиболее консервативные и созвучные традиции современные комментарии. Остальные взгляды более или менее обоснованно игнорируются, и в результате исследователь приходит к тому выводу, с которого он и начал свою работу: оказывается, традиция права. Этот подход тоже не удовлетворяет требованиям, предъявляемым к научному методу с его объективностью и доказательностью. Скорее, стоит называть этот способ не научным, а апологетическим: он приводит аргументы в защиту традиционных ценностей.

Третий подход заключается в том, чтобы применять обычные научные методы анализа, учитывать все факты и все доказательные гипотезы, делать самостоятельные выводы и лишь затем стремиться согласовать их с церковной традицией (причем именно согласовать, а не переписать). Пожалуй, только такой подход может называться подлинно научным, но не означает ли он отказ от церковности? Есть ли здесь вообще некая золотая середина, возможен ли синтез научности и церковности?

Русская христианская наука и русское богословие принесли богатый урожай во многих областях знания – например, в литургике и византинистике. Но про библеистику этого никак не скажешь, она вообще занимает очень скромное место и в нашем богословском образовании и вообще в нашей жизни – достаточно сказать, что на Рождественских чтениях, самом представительном православном форуме в России, лишь дважды или трижды за всё время их проведения действовала секция, посвященная Писанию.

Казалось бы, всё должно быть наоборот: именно Библия как Священное Писание стоит в центре христианской жизни, на нее должен ориентироваться каждый христианин. Но именно тут лежит, на мой взгляд, и главное препятствие на пути библейских исследований.

Возьмем, к примеру, жития святых. По-видимому, для верующего ученого вполне допустимо ставить под сомнение историчность того или иного эпизода конкретного жития, считая его, к примеру, литературным заимствованием. И для литургиста, полагаю, ничего скандального нет в том, чтобы утверждать: тот или иной текст прошел разные этапы своего развития и вовсе не был дан изначально в готовом и окончательном виде.

А вот допустимо ли сказать нечто подобное о библейских текстах? Я прекрасно знаю по опыту, что для многих православному вероучению противоречат, например, следующие утверждения:

• Моисей не записывал всего Пятикнижия в том виде, в котором оно до нас дошло.
• Численность израильтян, принимавших участие в сражении при Гиве Вениаминовой, никак не могла составлять 400 000 пехотинцев, как повествует 20-я глава Судей.
• Упоминание Троицы в 1 Ин 5:7–8 отсутствует во всех древних рукописях и явно было добавлено в текст в более позднее время.

В то же время практически для любого ученого, занимающегося исследованием библейского текста, каждое из трех высказываний выглядит не просто справедливым, но прямо-таки очевидным. И об этом мы поговорим дальше.