Недавнее выступление Патриарха о выводе абортов из системы ОМС подняло очередную волну бурления и холиваров и дало повод еще раз заговорить об этой вечной теме.

Споры вокруг абортов носят характер тупика – бесконечного холивара, в котором стороны принципиально не могут прийти к согласию и потому быстро переходят к оскорблениям. «Эмбрион – это человек!» – «Нет, это просто кучка клеток!» – «Он живой, его нельзя убивать!» – «Нет, это часть тела женщины, и только ей самой решать, что делать со своим телом!» Кажется, что никакая срединная позиция или достижение общей почвы здесь невозможно. Первые вторых считают маньяками-детоубийцами, вторые первых считают мракобесами, покушающимися на чужие тела – на том, осыпая друг друга проклятиями, и расходятся.

Перед нами классический пример «токсичной» дискуссии, которая ни к чему не приводит и привести не может, а используется только для самоутверждения, выражения взаимной праведной ненависти, да еще в качестве «шибболета» – опознавательного знака для отличия «наших» от «ненаших». А кроме того, помогает отвлекать, спускать пар и направлять общественный темперамент граждан в безопасное для властей русло – друг против друга.
Однако в данном случае «роковая неразрешимость» проблемы мнимая.

В сетевых дискуссиях регулярно видишь одну и ту же картину: оба собеседника согласны, что аборты – это очень плохо, это общественное бедствие, с которым надо бороться… но это может подождать, а гораздо важнее вцепиться друг другу в глотку по вопросу, человек ли эмбрион. Он-то человек, но что толку?
Однако попробуем вынести эмбрион за скобки и поговорить о том, что означает аборт для того участника событий, в чьей субъектности и правах обе стороны не сомневаются. Кто в этой истории для одной стороны выглядит «злодеем», для другой – тем, кого надо оставить в покое и не мешать делать свободный выбор. Для беременной женщины.

«Ее тело – ее дело?» Но история аборта начинается с того, что тело женщины перестает быть «ее делом». С ее телом уже произошло нечто такое, чего она совершенно точно не хотела. Либо она забеременела, совсем не желая этого; либо готова была и беременеть, и рожать, но дальше произошло нечто такое, что нарушило ее планы. Возможно, она стала жертвой прямого или косвенного насилия. Возможно, случилась какая-то беда, и теперь на нового ребенка нет ни времени, ни сил, ни денег. Возможно, к аборту ее принуждают близкие – муж или родители (если это молодая девушка).
Возможно множество вариантов; но нет ни одного, в котором беременность была бы «ее личным делом», а аборт – произвольным, совершенно невынужденным решением.

Невозможно забеременеть без участия мужчины. Невозможно родить и вырастить ребенка в одиночку, без помощи других людей. И невозможно (по крайней мере, для психически здорового человека) «хотеть сделать аборт» в прямом смысле, так же, как мы хотим мороженого или посмотреть сериал. Это болезненная, травматичная, физиологически и психологически тяжелая операция. Подвергать себя такому никто не «хочет». Женщина, идущая за «направлением», воспринимает свою ситуацию как безвыходную, аборт – как единственный выход из тупика.

И вот пролайферы и прочойсеры, друг друга люто ненавидящие, удивительным образом сходятся в одном: эта безысходность, толкающая под нож, – оказывается, «ее личное дело»! Сугубо личная проблема, решать которую она должна в одиночку, собственными волевыми усилиями, ни в коем случае не обременяя общество собой или, не дай Бог, своим никому не нужным ребенком!
Только одни считают, что теперь она обязана проявить чудеса материнского героизма; а другие, более «гуманные» – что героизм не нужен, достаточно просто лечь под нож. Главное, тихо, где-нибудь в укромном уголке, никого не напрягая.

Стоит об этом задуматься – это начинает звучать дико. Говорить о «праве» и «личном выборе» здесь так же странно, как о «праве быть изнасилованной» или, допустим, о «свободном выборе просить милостыню».

Но не менее дико считать, что борьба с абортами должна начинаться на пороге женской консультации и состоять исключительно в запретах или «отговаривании». Это все равно, что довести онкологического больного до хосписа и только там начать ВНЕЗАПНО бороться с раком.

Именно представление, объединяющее прочойсеров и пролайферов – представление, что женщина одна беременеет, одна рожает и должна одна решать «эти свои женские проблемы» – является ярким воплощением «абортной культуры» ХХ века. Культуры, в которой от женщины требуется быть секс-игрушкой и безотказной работницей, удобной и всегда готовой к эксплуатации; а нежелательные последствия пользования женщиной, в том числе беременность и материнство, оказываются «ее проблемой», которую она должна как-то тихо решить сама. От общества в целом ждут, что оно организует «выскребание», от мужчины – в самом лучшем случае, что он за эту процедуру заплатит (и то не обязательно). И – вперед, дорогая женщина, снова днем к станку, вечером к плите, а ночью… ну, вы поняли. А если что не так – виновата тоже окажешься только ты одна.

Характерно отношение к отцу ребенка в этой картине мира. Пролайферы всю свою пропаганду и уговоры направляют либо на абстрактную «публику», либо непосредственно на беременную женщину. Все призывы «не убивать своего ребенка» обращены только к ней. «Убийцей» и прочими гневными эпитетами именуют исключительно ее. Тот человек, который этого ребенка «заделал», а потом заявил, что его это не касается, или предложил сделать аборт… подождите, а кто это? А где он? При чем он здесь вообще?..

Пролайферы всю свою пропаганду и уговоры направляют либо на абстрактную «публику», либо непосредственно на беременную женщину. Все призывы «не убивать своего ребенка» обращены только к ней. «Убийцей» и прочими гневными эпитетами именуют исключительно ее. Тот человек, который этого ребенка «заделал», а потом заявил, что его это не касается, или предложил сделать аборт… подождите, а кто это? А где он? При чем он здесь вообще?..

Прочойсеры же любят утверждать, что мужчина в этом вопросе вообще права голоса не имеет, он тут «никто и звать никак», поскольку, мол, не его матка и не ему рожать. Но если так, значит, нельзя требовать от мужчин предохраняться, нельзя требовать заботы о своих детях, да и вообще никакой ответственности за секс и его последствия они не несут и нести не могут. «Наше дело – не рожать», и далее по тексту.

На практике граница проходит именно здесь. Не в вопросе о том, человек ли эмбрион, а в вопросе о том, считаем ли мы практику абортов тяжелым, нестерпимым социальным злом, симптомом и исходом целого клубка зол – или «личным делом женщины». В которое то ли вообще «не надо лезть», то ли надо, но исключительно с разговорами, уговорами или механическими запретами.

В первом случае – речь должна идти о выяснении причин и борьбе с ними. О предотвращении нежелательных беременностей, о социальной поддержке материнства, о справедливом разделении ответственности между матерью и отцом. Во втором – проблема неразрешима, только и остается, что делать громкие высказывания и холиварить в соцсетях.