на наш Телеграм
Митрополит Антоний Сурожский был не только удивительный проповедник — центром его жизни, его опыта была молитва. Он рассуждал о разных аспектах молитвы: молитва как мистический опыт и молитва среди повседневных забот, молитва-просьба и молитва-благодарность. Его труды о духовной жизни переведены на разные языки. Они помогают переосмыслить собственную практику молитвы и выйти на новый уровень Богообщения.
В XIX веке один писатель сказал: «Молитва — это прошение о том, что никогда не случается, адресованное тому, кто никогда не отвечает». Если ставить перед собой цель получить просимое сразу и в том виде, как нам хочется, то это определение очень часто оказывается верным. И в своем стремлении ощутить близость, присутствие Бога мы вполне можем обнаружить, что Он безмолвствует.
Но молитва начинается в тот самый момент, когда мы обращаемся к Богу и приносим Ему не столько свои нужды, сколько жажду своего сердца, всего своего существа, когда мы проживаем свою жизнь с воплем: «Где Ты, мой возлюбленный и мой господин? Где Ты, отчего Ты скрыл от меня Свой лик? Я не могу без Тебя жить!»
Молитва начинается в момент просветления, в момент глубины, когда мы внезапно обнаруживаем — либо в юном возрасте, когда наш ум еще чист, а сердце светло, либо позднее, когда мы уже умудрены опытом, потрепаны жизнью и утомлены, — мы обнаруживаем, что в самой сердцевине нашего существа есть глубина, священное пространство, которое ничто из собранного на земле, ничто из полученного от тварного мира не может ни заполнить, ни насытить, ни реализовать его предназначение. Молитва начинается тогда, когда мы внезапно обнаруживаем то, что архиепископ Кентерберийский Майкл Рамсей однажды назвал «пустотой в форме Бога в глубине нашей души», или, если вспомнить Книгу Откровения, когда мы осознаем, что в самом центре нашего естества существует место, куда есть доступ только Богу, священное пространство, которое принадлежит Богу и нам. И отношения с Богом — уникальные, неповторимые, открывающие нам вечность и бесконечность, ибо ничто конечное или временное не может наполнить нас до краев и дать нам ощущение завершенности.
Молитва начинается в тот момент, когда мы обнаруживаем голод, который нельзя утолить ничем из того, что может дать земля, и, обращаясь к Тому, Кого мы подчас еще не знаем, мы восклицаем и стонем: «Где Ты? Почему Ты скрылся от меня? Не оставляй меня навеки!» Эти слова взяты не из священных книг, это вопль оставленной мужем женщины в одной из самых прекрасных человеческих легенд.
В этот момент наша молитва уже обретает форму. У нас есть слова, с помощью которых мы можем обратиться к Тому, Кого еще никак не можем назвать. Это уже не голод нашей души, не боль пустоты и не тоска одиночества. Это возлюбленный, без которого невозможно жить. Теперь мы можем обращаться к Нему на «Ты» — Он единственный, Кого мы можем так называть. И когда мы обнаруживаем, что Он единственный отвечает на этот вопль нашей души — Он, такой знакомый, нежный и неповторимый, — молитва становится внятной и возможной. Возможной как достижение, возможной как установление живых отношений, когда, обращаясь к Нему, мы говорим: «Как мне Тебя называть?»
Не это ли происходит в отношениях между людьми, когда мы выделяем из толпы одного человека, который становится нашим возлюбленным? Этот человек преображает для нас все отношения, потому что с того момента, как мы обнаруживаем свою любовь, мы перестаем быть окруженными мужчинами и женщинами. Есть он — и есть другие люди. И вот мы обращаемся к нему или к ней и спрашиваем: «Как мне тебя называть?» Это вовсе не означает:
«Как твое имя? Как лучше звать или определять тебя?», это поиск такого имени, которое станет признаком и символом уникальных отношений и будет означать все то, что происходит между нами.
В Книге Откровения есть отрывок, в котором говорится, что в Своем Царстве Бог каждому даст белый камень, и на камне будет написано имя, которого никто не знает, кроме Самого Бога и того, кто его получает (см. Откр 2:17), — имя, которым не может пользоваться никто другой, потому что оно определяет уникальность неповторимых, ни с чем не сравнимых отношений.
Если мы хотим помолиться сердцем и умом, и всем своим существом, надо искать это имя, это слово, которое устанавливает между нами и Богом, каким мы Его сейчас воспринимаем, такие отношения, которые становятся нашими. Загляните в Псалтирь — и вы увидите целую сокровищницу таких имен. Но из них мы редко выделяем имена Всевышний, Творец. И тем более удивительно, когда мы читаем псалом или поем песнь, исполненную достоинства, гармонии и возвышенности, вдруг увидеть, что текст прерывается столь неожиданным восклицанием в двух словах «радость моя!». В этот момент благочестивое действо превращается для нас, как и для псалмопевца, в вопль, исторгнутый из глубины сердца и выражающий все, что мы знаем о Боге, и все, что Он для нас значит.
«Радость моя!» Так мы общаемся друг с другом, когда любим: уже не по имени и, конечно же, не по фамилии, но милым прозвищем или неожиданным восклицанием, вы рвавшимся из самого сердца.
***
В день Пятидесятницы Святой Дух не только сошел на всю Церковь, но соединился с душой каждого человека, чтобы каждый из нас стал живым храмом Святого Духа. Что мы узнаем от Не го о молитве? Куда Святой Дух направляет нас? Я хотел бы напомнить вам о двух способах молитвы, которым учит Дух через Священное Писание. Первый — воздыхания неизреченные, приносимые Богу всякой тварью, и нами в том числе, невнятный вопль, желание, которое еще не оформилось, но смысл которого: «Где Ты, о мой возлюбленный и мой господин? Где Ты, отчего Ты скрываешь от меня Свой священный лик?»
А затем Дух — Дух истины, который ведет нас к истине, дух Христа и дух сыновства — выражает в словесной форме то, что мы хотим сказать: «Авва Отче!» Эти слова, которые Христос говорил в Гефсиманском саду, не только эмоционально связывают нас с нашим Творцом, но раскрывают, выражают сделанное нами открытие: силой Духа, таинством объединяющей и примиряющей любви мы стали едины с Тем, Кто является Сыном Единородным, едины через Него и в Нем. Как дерзновенно говорит святой Ириней Лионский, «мы в Единородном Сыне станем единородным сыном».
И на этой глубине мы обнаруживаем, что наша молитва связана со Христом, потому что только в Нем мы можем говорить с Богом как с Отцом нашим Небесным, и не только с позиции отношений, но глубже, чем с морально-нравственной точки зрения, — с точки зрения истинного бытия. Это означает, что если наша молитва должна быть укоренена во Христе, то каждый раз она должна быть такой, чтобы Христос мог ее произнести, или, если хотите, такой, чтобы выражать нынешнюю ситуацию так, как ее выразил бы Христос, если бы воплотился на нашем месте.
Это касается и социальной напряженности, и политических трагедий, и отношений в семье, и дружбы, и ненависти, и всех сложностей личной и общественной жизни. Если мы хотим молиться как христиане, наша молитва должна быть молитвой Сына Божия, ставшего Сыном Человеческим.
Мы можем это сделать, если послушаем, что Дух говорит церквям: и церквям в целом, и тем малым таинственным храмам, которые есть наша душа, наше тело, наш дух (ведь и само слово «церковь» происходит от греческого слова, которое обозначает Царство Божие). Он учит нас называть Бога Небесного Отцом, Он Тот, Кто ведет нас ко всякой истине, но и требует от нас такой жизни, чтобы слова нашей молитвы не были ложью.
***
Мы призваны Евангелием, словами Самого Христа молиться в духе и истине. Что же значит «молиться в истине»? Это значит, что наши слова должны быть выражением нашей любви, нашей заботы, нашей преданности, нашего единения одновременно и в равной степени с Богом и с человеком. Это значит, что наша жизнь должна свидетельствовать о том, что слова нашей молитвы не лживы. Поэтому так часто наша молитва бывает слабой и неубедительной. Она не убеждает даже нас самих, потому что, когда мы молимся о том, чтобы что-то было, чтобы что-то произошло, нечто внутри нас твердит: «Пусть этого не случится, пусть этого не будет».
Помните «Исповедь» блаженного Августина, где он рассказывает о своей ранней молитве? Как он молился о том, чтобы стать праведным, и добавлял: «Но не сейчас». «Помоги мне, Боже, но не сейчас», «Дай мне сил — точнее, соверши это вместо меня». Разве не это мы постоянно делаем, прося Бога помочь нам преодолеть зло и творить добро? Разве мы не ожидаем, что Бог сделает вместо нас то, на что мы и сами способны Его силой? Разве мы не опровергаем свои собственные молитвы, когда просим Бога помочь нам в том, чего мы не делаем? Это позволяет нам обвинить Бога в бездействии и безразличии и снять с себя ответственность.
Разве не то же мы делаем, прося о нуждах мира? Как часто мы вместе молимся об этом в храме, сколько потребностей перечисляем! И как мало делаем сами. Разве наша молитва не становится просто вежливым способом сказать Богу: «Господи, я вижу в Твоем мире непорядок, не мог бы Ты его исправить?» И как редко мы обращаемся к Богу со словами: «Господи, мне вдруг стало понятно, что привело Тебя на крест, и я больше не могу получать удовольствие от того, что на самом деле стало причиной Твоей смерти. Сделай меня исполнителем Своей воли».
Пророк услышал, как Господь говорит: «Кого Мне послать?», — и откликнулся: «Вот я». Часто ли мы бываем готовы, услышав призыв Бога, сказать: «Вот я»? Не довольствуемся ли только поминанием в молитве? Неужели мы не понимаем, что молиться о ком-то означает не напоминать Богу о его недостатках, а в единении с Ним сделать шаг, который приведет нас в центр конфликта, и сказать Богу: «Я останусь здесь, пока не умру или пока не разрешится конфликт. Я останусь здесь, чтобы быть Твоим присутствием, останусь, чтобы свидетельствовать о человеческих муках, страданиях и боли». Неужели мы не понимаем, что молитва за кого-то означает двойственное, биполярное единение воплощения, в котором Христос одновременно и в равной мере был Сыном Божиим и Сыном Человеческим, осужденным на смерть, потому что Он находился там, где напряжение прорывалось убийством, осуждением или искуплением?
Вот что следует из слов Христа, когда Он без вариантов велит нам молиться в истине всем своим телом и всей своей душой, направляя тело туда, где оно может служить той цели, к которой должна стремиться наша молитва, и доводя душу до предела прочности, где суд и перелом доходят до наивысшей точки.
Подумайте об этом, и вы увидите, что вам придется начать поиск Бога не с проверки Его способности отвечать на ваши молитвы, не с проверки Его возможности становиться восприимчивым и ощутимым, но с другого конца — оттуда, где вы обнаружите, что не можете жить без Него и не можете ничего без Него сделать.
Потом вы обнаружите, что зашли слишком глубоко, слишком далеко для всего тварного мира. И тогда вы сможете обратиться к Нему и сказать: «Где Ты, мой возлюбленный и мой господин?» А потом, если продолжить поиск, не дожидаясь осязаемых подтверждений, но идя за плугом, делая и молясь, вы найдете имя Бога, которое описывает ваши отношения, и двигаясь от имени к имени, вы сможете называть Его Отцом. Вы сможете занять в нашем мире то место, где стоит сын — тот, кто в полном единении с Богом, будучи с Ним одно, и в полном единении с человеком, будучи с ним одно, встал на свое место, готовый сделать свою молитву не только словом восклицания, но и жизнью и, если потребуется, смертью. Смертью ради любви.
Из книги «Не могу, Господи, жить без Тебя! Книга о молитве». — М.: Никея, 2023
