на наш Телеграм
Надежда — удивительно упрямая вещь.
Можно надеяться, потому что у этого есть некие разумные основания — это вполне логично: собрал источники, провел аналитическую работу, прикинул вероятность и решил, что есть надежда на счастливый исход. И пусть вероятность невелика, но все-таки она есть, обратите внимание на третий столбец в графике номер четыре.
Можно надеяться по причинам эстетическим или поэтическим, когда чувства протестуют против даже и вполне очевидного: ну не может такого быть, чтобы эта история плохо кончилась. Не может — и все тут, и неважно, что там говорит эта ваша глупая объективная реальность.
Можно надеяться исходя из веры в то, что невозможно доказать.
Верить, что Господь не оставит и выше сил испытания не пошлет, что происходящее исполнено Смысла и развивается согласно некоему Замыслу, и в конце концов зло будет побеждено, и все закончится правильно — что бы это «правильно» ни означало.
Можно надеяться даже и исходя из того, что надеяться не на что. «Хуже быть не может», «самая темная ночь перед рассветом», «чудо наступает там, где, помимо чуда, не спасет никто, ничто, никогда» — и это тоже может давать надежду в самые темнейшие из времен.
Надежда смещает все понятия о важном и неважном, по-своему распределяет победителей и побежденных. Надежда может цепляться за логику и наблюдения, произрастать из опыта — а может возникать прямо ему наперекор.
Благовещение — день всей надежды, надежды как таковой.
Тысячи лет праведники Ветхого Завета ждали, что сбудется обетование, данное Господом, которое они, в общем-то, даже и не понимали — но надеялись, что слово Его твердо, и избавление придет. Они знали глубины страха и отчаяния, им были ведомы падения, их не понимали, гнали и убивали те самые люди, чьего блага они так страстно желали — и ничего, кроме надежды, у них не было.
И когда свершилось обещанное, и Дева понесла во чреве, этого почти никто не заметил.
И это тоже основание для надежды — уже нашей. Потому что когда Ангел пришел к Марии, где-то в Иудее жил мальчик, именуемый Симон, который тридцатью тремя годами позднее станет апостолом Петром. Он ничего не знал о происходящем. А будущий апостол Иоанн, кажется, вообще еще не родился. И молодой римлянин Понтий Пилат понятия не имел, что весь мир когда-то будет знать его имя.
Ничего не знали о важности происходящего будущий благоразумный разбойник и будущий первосвященник Каиафа, Марфа, Мария и их брат Лазарь, будущий начальник мытарей Закхей — никто ничего не знал.
Весь мир ничего не заметил.
А это значит, что может быть, вот прямо сейчас где-то там незаметно для нас происходит то, что навсегда сделает мир другим и сделает другими нас.
Сама огромность, непостижимость, непредсказуемость мира — основание для надежды на то, что нас самом деле все однажды станет хорошо.
Просто мы этого еще не знаем.
