на наш Телеграм
Пасха в Евангелии не похожа на финал победной истории. Никаких сенсаций, триумфов и разоблачений. Все тихо, в стороне, вполголоса. Но может, в этом главное? Говорим со священником Александром Сатомским о том, почему Господь не устраивал сенсаций и оставлял свободу выбора: верить или не верить.
— Отец Александр, почему в Евангелии Пасха проходит так тихо? Почему Иисус не является всем и сразу? Он не идет к Пилату, не идет к Синедриону, не говорит: «Вот Он Я!» Это ведь было бы так понятно — по-человечески. Доказать всем, что Он прав.
— Для меня все, что связано с Воскресением, — яркое доказательство его подлинности. Именно потому, что события разворачиваются так неочевидно, деликатно, со множеством вопросов.
Если бы перед нами была литературная конструкция, финал бы выглядел иначе: главный герой торжествует, враги посрамлены, все логично и убедительно. Но в Евангелии происходит совсем не так. Даже ближайшие ученики до последнего не могут поверить. Мысль о Воскресении просто не вмещается в них. И сам момент Воскресения никем не засвидетельствован. И дальше — вопросов не меньше.
Христос не идет к тем, кто судил Его. Не предъявляет. А приходит — поэтапно, почти шепотом — к тем, кто знал Его при жизни. Для меня все это — знак истины. Здесь ничто не «докручено» ради убедительности, как это бывает в вымышленных историях.
Бог не действует по законам шоу
Даже в самых мощных сюжетах, как в Исходе, — Бог действует не нарочито, а сдержанно. Ветер, ночь, движение — за всем стоит чудо, но оно может остаться незамеченным. Это Его принцип: действовать не за пределами природы, а в самой ее ткани.
Например: саранча. Она не обрушивается внезапно с небес. Один ветер приносит, другой уносит. То же и с моментом Исхода. Мы привыкли думать, что Моисей поднимает руку — и море эффектно раздвигается, как в кино. Но в тексте все иначе. Моисей ударяет посохом, слышится звук — и… ничего. Он возвращается в шатер, в ужасе. Море не расступилось.
А потом, как сказано: «и гнал Господь море сильным восточным ветром всю ночь, и сделал море сушею, и расступились воды» (Исх 14:21). Воды действительно разошлись — но не по щелчку, а через долгий, постепенный, вполне «объяснимый» процесс: ветер, время, движение.
Это важная мысль: Бог не действует по законам шоу. Он оставляет пространство для свободы, для толкования, для веры. Хочешь — увидишь. Не хочешь — объяснишь себе по-другому. Фараон тоже видел чудеса — и не увидел Бога.
Так же и с Воскресением. Тем, кто был готов — Христос явился. Тем, кто не хотел, — ничего не навязывалось. Бог свободен. И дает свободу.
Хронология, которой нет
— Давайте пройдемся по хронологии пасхальных событий. Что переживали участники — ученики, женщины, те, кому Христос явился? Радость, страх, недоумение? И что это говорит нам о человеке и вере?
— Попытка выстроить точную хронологию всегда немного условна. У нас есть четыре Евангелия, они дают не одну общую картину, а скорее две традиции: синоптическую — у Матфея, Марка, Луки — и особую у Иоанна. Они не всегда совпадают.
И еще важный момент: воскресший Христос уже не «вписан» в обычные законы физики. Он в теле — но в этом теле уже другая природа. Он входит сквозь закрытые двери, исчезает, как в истории с путниками в Эммаус.
Поэтому выстроить четкую событийную последовательность невозможно. Мы можем говорить только об узловых точках, и почти все они, что интересно, — с участием женщин. Женщины приходят ко гробу в темноте. Видят, что он пуст. Где-то упоминаются стражники, где-то нет. Где-то один ангел, где-то два. У Матфея — часто всех по два: два слепца, два бесноватых, два ангела. Возможно, это связано с требованием двух свидетелей по Закону.
И вот эта множественность, это «неидеальное совпадение» — опять говорит в пользу подлинности. Потому что так и бывает с воспоминаниями о чем-то великом: не все сходится, но суть остается.
Страх перед тайной
Итак, женщины подходят к гробу. Он открыт, там — ангел. Или два, в зависимости от Евангелия. Они слышат: «Его здесь нет».
У Марка — на этом все. Женщины убегают в трепете и ужасе. Не в радости, не в ликовании. Страх перед тайной — нормальная реакция. Как и в Ветхом Завете: встреча с Богом не вызывает восторг. Это слишком. Это больше, чем человек может вынести сразу.
Поэтому логично звучит следующее: «…и никому ничего не сказали, потому что боялись» (Мк 16:8). На этом заканчивается древнейшая рукопись Евангелия от Марка. Открытый финал: страх, тишина и пауза.
Позже Церковь добавила к этому тексту завершающие строки — так называемый «длинный финал». Это богословское дополнение, собранное из сцен других Евангелий.
У Иоанна Христос первым является Марии Магдалине и говорит: «Не прикасайся ко Мне» (Ин 20:17).
А у Матфея — жены-мироносицы обнимают Его за ноги, и Он не запрещает (Мф 28:9).
Словно между этими эпизодами прошел важный, невидимый, но ощутимый отрезок времени. Что-то изменилось — в них или в Нем. Что — мы не знаем. Но это уже не просто встреча. Это прикосновение к иной реальности.
Загадка сложенного плата
Потом жены-мироносицы приходят к ученикам и рассказывают, что видели. Но из всех апостолов только двое решаются пойти к гробу — Петр и Иоанн.
Очень показательно, как они себя ведут: Иоанн, младший, бежит первым, но останавливается у входа. А Петр, хоть и приходит позже, сразу заходит внутрь. Без колебаний.
Внутри пусто, ангелов уже нет. Только пелены. И отдельно сложенный плат, которым было покрыто лицо. Почти незаметная деталь: Христос не вырывается наружу, не разбрасывает — а аккуратно складывает. Даже в момент Воскресения — покой, достоинство, порядок.
Что дальше? Петр, несмотря на свою решительность, остается в недоумении. Он видит, но не понимает. А вот Иоанн, войдя следом, видит — и верит.
Не Лука с Клеопой, а Клеопа с женой
Прошло еще какое-то время. Женщины рассказывают о произошедшем, но, похоже, их никто толком так и не слушает.
У Луки мы читаем: двое учеников идут из Иерусалима в Эммаус — и явно тоже ничего не понимают. Они разочарованы, сбиты с толку, не верят, хотя весть уже передана. Это говорит о том, что даже внутри ученического круга Воскресение долго оставалось слишком невероятным, чтобы сразу стать опытом.
По традиции считается, что этими путниками были Клеопа и Лука. Клеопа назван прямо. Лука — предполагается, потому что эпизод встречается только в его Евангелии. Но здесь возникает уточнение: сам Лука не мог быть очевидцем. Он стал христианином позже, был спутником апостола Павла и честно пишет в предисловии: «…я по тщательному исследованию всего сначала по порядку описал тебе… как передали нам то, бывшие с самого начала очевидцами и служителями Слова» (Лк 1:2–3). Он — собиратель, не участник.
И вот здесь появляется интересная гипотеза: а если вторым путником была Мария Клеопова, жена Клеопы, одна из жен-мироносиц? Почему тогда она не названа по имени? Потому что в иудейской традиции женское свидетельство не считалось юридически значимым. Поэтому — просто «два ученика».
Узнавание в действии
Если это действительно была Мария Клеопова, то драматизм момента становится почти осязаем: она сама была у гроба, возможно, сама видела воскресшего Христа. Но муж ей не поверил. Просто взял за руку и увел домой. То есть даже личный опыт, даже встреча с Воскресшим не всегда передается другому. Это очень о нас.
Дальше еще сильнее. Христос встречает их по дороге, но остается неузнанным. Даже — возможно — ею. Почему? Мы не знаем. Но узнавание происходит в момент преломления хлеба. Скорее всего, не случайно. Он сделал это узнаваемо: так, как делал раньше. И в ту же секунду исчезает.
Только теперь эти двое становятся свидетелями. Они бегут обратно в Иерусалим — и свидетельствуют: «Господь воистину воскрес и явился Симону»(Лк 24:34).
Сам эпизод явления Симону не описан, он лишь упомянут как уже произошедшее. Апостол Павел также говорит об этом: «Потом явился Кифе (Петру), потом двенадцати» (1 Кор 15:5).
Это делает встречу с Симоном Петром одной из самых загадочных и в то же время ключевых в пасхальном рассказе. С нее начинается уверенность: это — не сон, не видение, а реальность.
Фома — не исключение
— И вот появляется Фома. Тот, кого мы часто называем «неверующим». Но, может быть, он просто самый честный и смелый? Все уже согласились поверить, а он один говорит: «Я не понимаю. Мне нужно больше».
—Здесь остается пространство для интерпретации — текст дан в определенном объеме, но на него можно взглянуть с разных сторон.
Надо помнить, что в числе учеников был, например, апостол Петр — человек явно не застенчивый. Он спорит с Христом: «Господи! да не будет этого с Тобой» (Мф 16:22).
Отказывается от омовения ног — а потом говорит: «Не только ноги мои, но и руки и голову» (Ин 13:9). Так что в смелости Фома не уникален.
Его слова — «пока не увижу… пока не вложу перста… не поверю» — это, скорее, не просьба ко Христу, а реакция на рассказ других учеников. Он говорит не с Учителем, а с ними. Это риторическое усиление, гипербола. Не протест, а жажда удостовериться. Тем более что и другим Христос, явившись, Сам показал руки, ноги, ребро (Ин 20:20), ел перед ними (Лк 24:43). Только после этого они уверовали. Так что требование Фомы — не исключение, а продолжение общего опыта.
А почему тогда подчеркнуто, что Фома именно просит прикоснуться? Почему выделено это движение?
— В самом тексте нет ни слова о том, что Фома в итоге прикасается. Он слышит: «Подай перст твой сюда и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в ребро Мое; и не будь неверующим, но верующим» (Ин 20:27) И отвечает сразу: «Господь мой и Бог мой» (Ин 20:28).
Скорее всего, прикосновение — это опять риторическая формула, гипотетическая проверка: «Если только я сам не…» Но здесь важно другое: Христос цитирует Фоме его собственные слова. Те, что он говорил в отсутствие Христа. Именно это становится переломным моментом.
Фома вдруг осознает: перед ним не просто воскресший Учитель, а Тот, кто знает тайное. Кто слышит и в закрытой комнате. Кто — Господь и Бог.
Не ваше дело!
— Вот что странно: ученики уже не раз видели, как Христос воскрешает других — Лазаря, дочь Иаира… У них был этот опыт. Почему же, несмотря на это, они не верят, не понимают?
Дело не в недостатке опыта, а в том, что сам путь Христа слишком невообразим. Он просто не укладывается в привычную схему: даже когда все сказано прямо, внутри мы это не можем воспринять.
Проблема не в простоте или необразованности учеников. Ведь и книжник Никодим, человек с глубоким знанием Писания, не понимает. Он приходит ночью и, услышав: «надо родиться свыше», отвечает: «Как может человек родиться, будучи стар? Неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться?» (Ин 3:4). То есть сбой происходит даже у самых просвещенных.
Христос не раз говорит ученикам о Своей смерти и воскресении — в разное время, разными словами. Но все это проходит мимо. Максимум кто-то переспрашивает: «Что значит — воскреснуть из мертвых?» А чаще — просто смена темы. Они начинают спорить: кто важнее, кто сядет по правую руку. Главное, что они усваивают: «Ты все равно воцаришься — не забудь тогда про нас».
И даже после Воскресения, когда Христос является им, ест с ними, разговаривает — у них в голове все та же картина мира. Они спрашивают: «Не в сие ли время, Господи, восстанавливаешь Ты царство Израилю?» (Деян 1:6).
И вот тут Христос обрывает ожидания очень резко: «…не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти. Но вы примете силу… и будете Мне свидетелями в Иерусалиме, и во всей Иудее и Самарии, и даже до края земли» (Деян 1:7–8).
Пора взрослеть, а не хочется
— Можно ли сказать, что Христос уходит, когда Его узнают, — не чтобы бросить, а чтобы дать свободу? Чтобы вера стала зрелой, а не зависимой? Чтобы человек научился жить без постоянной опоры на чудо, как ребенок — без руки родителя?
Да, это очень сильный мотив — и мы видим его в финале Евангелия от Луки, и в начале Книги Деяний.
Христос возносится, а апостолы… стоят и смотрят в небо. Приходится ангелам буквально сказать им: «Мужи Галилейские! что вы стоите и смотрите на небо? Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, придет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо» (Деян 1:10–11). То есть — все, расходитесь, ждите, но живите.
Но они никуда не расходятся. Более того — если заглянуть в первые главы Деяний, становится ясно: ранняя Иерусалимская община всерьез не собиралась уходить. Апостолы и ученики буквально обосновались на Елеонской горе — и ждали. Христос вознесся, но ведь должен вернуться — совсем скоро. Зачем куда-то двигаться?
Из этой уверенности даже выросло особое устройство жизни: «Продадим, что имеем, сложимся, и нам хватит до Второго пришествия». Но не хватило. Уже через двадцать лет апостол Павел вынужден собирать пожертвования для иерусалимских христиан — тех самых, кто все отдал, веря, что конец истории — вот-вот.
Почему так? Потому что не было готовности принять: дальше — без Христа рядом, эту историю продолжать уже нам.
Вот почему я согласен: Христос уходит, чтобы история не остановилась. Если бы Он остался, все бы застыло в ожидании. Не Церковь вышла бы в мир, а общество тех, кто сидит и ждет, не взрослея.
Пасха не только для «верных»
— Христос после Воскресения является только «своим» — тем, кто уже верил в Него. К друзьям, условно говоря?
— В большинстве случаев — да. Он действительно является тем, кто знал Его при жизни, доверял, называл Учителем. Не врагам, не Пилату, не Каиафе. Это говорит о деликатной, очень личной логике Пасхи.
Но все же Христос один раз «воспользовался» Своим положением воскресшего Бога и явился человеку, который в Него не верил совсем. Я говорю об Иакове, сводном брате Христа. Апостол Павел прямо пишет: «Потом явился Иакову, также всем апостолам» (1 Кор 15:7)
Иаков — не верил. Ни на каком этапе. И в Евангелии, и в раннем христианском предании мы видим: у Иисуса были сложные отношения с братьями. Они не принимали Его миссию, иногда насмехались, противились. Здесь вечный библейский мотив — конфликт старших и младших, как у Каина и Авеля, Исава и Иакова, Иосифа и братьев: младшему благоволит Бог, и это вызывает напряжение.
Но в итоге Христос является Иакову. И, по преданию, вся семья Иосифа Обручника — братья, сестры — вошли в Церковь. Более того, приняли мученическую смерть за имя Христово.
Так что Пасха не про избранных. Она — про возможность встречи. Даже если ты не верил. Даже если совсем не ждал.
Любишь ли ты Меня?
— Отец Александр, а есть ли у вас любимая пасхальная евангельская сцена?
Есть постпасхальная. Это разговор Христа с апостолом Петром, где Он восстанавливает его в служении. Без упреков, без «Как ты мог?» Только: «Симон Ионин, любишь ли ты Меня?» — трижды. И этим — возвращает.
Для меня это один из самых сильных моментов. Хотя важно и то, что еще до страстей Христос говорит: ученики оставят Его, а Петр — отречется. Но при этом: «Ты, обратившись, утверди братьев твоих» (Лк 22:32).
То есть Он не отказывается от них. Он знает, что будет бегство, страх, предательство. Но остается. Более того — хочет, чтобы они уцелели. Вспоминается Его молитва к Отцу: «Когда Я был с ними в мире, Я соблюдал их во имя Твое… и сохранил, и никто из них не погиб, кроме сына погибели» (Ин 17:12). Он и правда никого не теряет. Даже когда теряют Его.
Недостающий пасхальный эпизод
— Если бы в пасхальный рассказ можно было добавить один недостающий эпизод — чего, по-вашему, там не хватает? Или не стоит добавлять вовсе?
— Я бы не изменил в Евангелии ни одной буквы. Все, что нам действительно нужно знать, уже сказано.
Единственное, что Евангелию нужно, — это наше внимание. Наша попытка врасти в его смысл, сделать эти слова своими, хоть в какой-то мере.
Если мы хотя бы немного впустим его внутрь, если позволим ему жить в нас — оно и станет продолжением. Не на страницах, а в жизни. И, может быть, именно это и есть тот самый недостающий эпизод.
Текст подготовлен по прямому эфиру «Богословие непонятного. Фома, тишина и Воскресение»
Священник Александр Сатомский — настоятель храма Богоявления в Ярославле. Кандидат теологических наук, преподаватель Ярославской духовной семинарии и кафедры теологии ЯГПУ, автор научно-популярных и религиозных публикаций. Участник программ телеканалов «Союз», «Спас» и радиостанции «Вера». Автор книги «Свитки. Современное прочтение знаковых текстов Библии» (издательство «Никея», 2023).
