О границах власти, ее уродливости и к чему это приводит рассуждает Мария Батова.

 

“Иисус же, подозвав их, сказал: вы знаете, что князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими; 26 но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; 27 и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом; 28 так как Сын Человеческий не [для того] пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих” (Мф 20:25-28).

Не так давно начался мой «роман» с одной бюджетной клининговой компанией. Так приятно, когда есть кто-то, кто за не очень большие деньги разгрузит тебя от уборочных дел. Пришла девушка помыть окна. Прекрасно это сделала. Единственное: на моих окнах висели маленькие витражные украшения, которые она забыла повесить обратно, а зацепила их за карниз, откуда мне было потом их довольно трудно снять. Поэтому, когда я заполняла форму обратной связи, поставила ей четыре звездочки из пяти. Тут же получила письмо из компании: «Вы поставили плохую оценку. Расскажите нам, что случилось, и мы будем работать над собой». Не могу сказать, что я почувствовала себя хорошо: мне совсем бы не хотелось, чтобы у девушки, которая хорошо моет окна, но плохо говорит по-русски, вычитали из зарплаты из-за такой ерунды, поэтому я ответила, что четыре — это совсем не плохая оценка, просто был вот такой момент, но это ничего, в целом же все отлично. Но тревога все равно осталась, и теперь бы я так не поступила.

В который раз мне пришлось задуматься о человеческой властности.

Люди, жившие в советское время, не были избалованы сервисом. Все мы знаем, что «нас здесь не стояло», что «вас много, а я одна», что «хватит уже выбирать, люди ждут», и что если мы о чем-то робко попросим — то сразу превращаемся в «ишь, барыню».

Сейчас времена изменились, и изменились крепко. Сейчас клиенту куда проще соблюсти свои права, чем раньше. Уже никто не нахамит по телефону, потому что «в целях улучшения качества обслуживания все разговоры записываются» (правда, так же хорошо мы знаем, что есть масса вежливых способов дать клиенту понять, что он все равно дурак). Появились электронные очереди, и всевозможные «если вы ждете больше 15 минут — с нас кофе» и «если вам не выдали чек, покупка за счет кассира».

Однако при этом есть очень большой риск заиграться в хозяина жизни и перестать думать о тех, кто работает на тебя. Мы, к сожалению, во многом остаемся наследниками советских порядков со всеми их неприглядными сторонами. Мы иногда воспринимаем людей, приходящих к нам помощниками по хозяйству, нянями, сиделками, курьерами, как роботов, которые обязаны быть совершенными, и караем их за малейшую провинность. Благо теперь есть масса способов пожаловаться, и вседозволенность в чести, да и незаменимых нет, особенно среди «иностранцев» (бывшие «братские народы СССР»). Братство превратилось в барство, а порой — и в рабство. После ухода  уборщицы (или, как модно теперь говорить, клинера — но человечнее будет назвать просто помощницей по хозяйству) найдем немного пыли в труднодостижимом углу — и тут же жалуемся: не увидела, не домыла, да еще преувеличиваем размер бедствия. Фотографируем, шлем жалобы, «помогаем стать лучше». Человеку это может стоить работы. А нам-то что? Подумаешь. Компания пришлет другого клинера, а та, глядишь, станет внимательнее. Мы же имеем право. Мы имеем право без предупреждения вешать видеокамеры и следить за нянями, сиделками, а потом выкладывать это в Интернет.  Однажды я была свидетелем того, как состоятельные люди с треском уволили очень старательную пожилую многолетнюю приезжую помощницу из домашнего персонала за какую-то пустяковую провинность, в общем-то — из-за каприза. Что стало с ней дальше? Куда она пошла?

О. Георгий Чистяков, вспоминая о пожилых людях дореволюционного поколения, отмечал в них такие черты: достоинство и демократизм. Приведу отрывок из его статьи «Души их во благих водворятся»:

«“Так вы, наверное, горничных по щекам били?” – сказала одной из моих родственниц соседка по коммунальной квартире в одном из арбатских переулков. Женщина, почти не умевшая читать, но ловко продававшая что-то из-под полы. Та вошла в комнату и устало проскрипела старческим своим голосом: “Как ей хочется быть “владычицей морскою” и бить по щекам кого попало…”

Все они, эти dames de jadis моего детства, были воспитаны на стихах Некрасова, на “Былом и думах” Герцена, на романах Тургенева. Они были в тысячу раз демократичнее коммунистов, которые, придя к власти, первым делом учредили спецпайки, выделили для “своих” особые дома и дачные поселки и организовали элитарные клубы и школы для жен и детей.

Бабушка, выпускница Высших женских курсов, филолог, знаток славянской палеографии и русской житийной литературы, работала машинисткой. Ее подруга, Варвара Степановна Мельникова, блестящая пианистка, ученица Глиэра и приятельница Клавдии Бугаевой (жены Андрея Белого), преподавала в глубокой провинции французский язык в школе. О. С. Агаркова, вдова одного из ярких пианистов предреволюционной эпохи, расстрелянного в 37-м году, пошла работать проводницей в поезде Москва – Адлер, а Е. Д. Абрамова, дочь крупного фабриканта (в отличие от “текстильного короля” Коновалова она называла своего отца “текстильным принцем”), всю жизнь проработала в регистратуре районной поликлиники.

Список этот можно продолжать до бесконечности. Подобно тем своим соотечественникам, которые стали парижскими таксистами, “внутренние” эмигранты не боялись никакого труда и более – любили свою работу и выполняли ее прекрасно, а кроме того, умели по-настоящему уважать чужой труд, и профессора, и плотника, и гардеробщицы, и уборщицы, не считая его позорным или унизительным».

Я совсем не за то, чтобы потакать недоделкам, некачественности работы, и я против слома личных границ. Например, если ко мне пришла помощница из клининговой компании, то я не разрешу ей, как чужому человеку, интересоваться размером моей зарплаты, а сама не буду интересоваться, к примеру, ее национальностью.

Но я точно так же против того, чтобы люди превращали других людей в роботов, винтиков, невольников, чтобы одни люди держали других в страхе.

Не так давно в одной школе во время ЕГЭ у учительницы в кармане зазвонил телефон, который она в спешке забыла выключить. Телефон был выключен тут же. Мы все люди, мы все что-то забываем. Но был скандал, и учительницу вынудили уволиться по собственному желанию. И какую учительницу! Вся школа за нее вступилась, но отбить не удалось.

Мы уже привыкли получать услуги: медицинские, транспортные, бытовые, и даже образование у нас с недавнего времени превратилось в услугу. Мой дед был заслуженным учителем РСФСР. Корень у слов «услуга» и «заслуженный» – один, они оба от слова «служить». Но мой дед учил людей, служил им, а не оказывал образовательные услуги. Именно поэтому, когда он слег с онкологией, к нему продолжал ходить один ученик. Они занимались математикой, как и раньше, когда дед работал в строительном техникуме. И они были друг другу нужны. Именно жизнь моего деда — пример того, какой может быть педагогика. Когда дед вернулся с войны, то, помимо математики, стал преподавать в школе ручной труд. Многие женщины тогда овдовели, и мальчишкам приходилось рано взрослеть, делать мужскую работу — и мой дед – человек из крестьянской семьи, интеллигент в первом поколении — учил их простейшим вещам: как смастерить табуретку, полку, стол, починить ботинки. Это не были образовательные услуги, это была жизнь.

Не то сейчас.

Какая-то внешняя злая воля (говорю уверенно «внешняя», и даже – «не человеческая», потому что никому их людей такое нравиться не может) расшатывает горизонтальные человеческие отношения: отношения учителя и ученика, врача и пациента, хозяйки и домработницы, полностью исключая право на человеческие погрешности (не говорю сейчас о настоящих проступках, нарушениях, халатности, обмане, это само собой). Бюрократизация человеческих отношений — большая беда. Не стоит говорить, что таков капитализм, что «на Западе клиент всегда прав». Прожив десять лет на Западе, я заметила другое: да, клиент прав, но при этом клиент не имеет права унизить работника, любая профессия уважаема, образование и профессионализм — в чести, а барство — позор.

Кажется, нет сейчас более актуальных писателей, чем Чехов, Короленко, Герцен, Некрасов, Гиляровский, а еще — Бруштейн, Тэффи. Сейчас в ходу иронический мем – «великая русская литература». Ироничность — как реакция на давешний пафос, когда из каждого утюга неслась пропаганда — со временем уйдет. А читать и перечитывать наши сокровища необходимо: в наши времена литература о достоинстве человека — настроечный ключ и этический камертон.

Очень важно помнить, что человеческая властность никогда и нигде не заканчивается. Меняются формы рабства. Нет сейчас крепостного, но есть, к примеру, офисное, есть гастарбайтеры, есть сексуальное рабство — и рабовладельцы на вид вполне приличные и, как сейчас говорят, статусные люди. Нет знатных барынь, поровших девок на конюшне (просто потому что нет потомственной знати), но есть люди, унижающие домашний персонал другими способами — и совсем не обязательно они богаты. Нет феодального «права первой ночи», но есть шантаж и запугивание. Однажды нам с подругами пришлось вызволять из тяжелой ситуации девушку, приехавшую в Швейцарию на заработки и осевшую в одной турецкой семье. Там родился ребенок, и хозяин, пока жена его занималась младенцем, неоднократно пытался реализовать свои мужские желания, зажав в углу домработницу. «А если ты кому рассказать, я сообщать в полиция, что ты нас обокрасть, ты ничего не доказать и тебя посадят тюрьма или депортируют», – примерно так можно перевести с ломаного немецкого то, что говорил хозяин девушке с филологическим образованием и знанием четырех языков, волею судеб оказавшейся в его власти. По счастью, она рассказала друзьям — и мы ее увезли оттуда, пристроив в другое место. Позже она вернулась в Россию. Человеческая властность и стремление расчеловечить подчиненного или зависимого не зависят ни от времени, ни от географии — и об этом много тревожных и предупреждающих антиутопий: Оруэлл, Хаксли, Замятин, Льюис, Стругацкие, Брэдбери… Об этом — весь Диккенс, и ему обязана не только Англия.

Но полно о грустном.

Недавно мы с сыном рано утром ехали в школу. Воспользовались такси. Я попросила таксиста немного обождать, пока я доведу сына до дверей и вернусь. Он спросил: «А вы надолго?» – «Надеюсь, нет, если там не будет очереди на турникете». – «Вы знаете… Если можно, не торопитесь, пожалуйста. Я очень устал, я с ночной смены. Пока вы ходите, немного отдохну». К сожалению для таксиста, я вернулась слишком быстро. Видно было, что человек на последнем издыхании. Так стало его жалко. «Вы давно ели?» – «Давно». – «Знаете, я не тороплюсь и я тоже не завтракала. Тут рядом есть «Му-му», открывается в девять. Мы можем быстро забежать и что-то съесть, а потом вы меня отвезете». Мой таксист обрадовался такой возможности, но все же решил, что быстрее и лучше будет, если он меня отвезет, а потом уже отправится домой. По дороге рассказал, что старался заработать побольше, потому что у его жены сегодня день рождения. И он хочет подарить ей побольше денег, чтобы она сама выбрала, чем себя порадовать.

Мой внутренний клиент возмущался: «Не хочу я ничего слышать о его жене, пусть не выходит на работу, когда устал, это опасно для пассажиров, надо пожаловаться в компанию, вообще, его дело — везти, зачем вообще вступать в разговоры с таксистом?». Но мои пальцы между тем быстро набирали гугл-запрос: «Спасибо по-киргизски». А выйдя из машины, я сказала ему: «Чон рахмат!»