на наш Телеграм
Сегодня многие ведут дневники. Великопостные заметки священника Александра Дьяченко составили одноименную книгу. День за днем, седмицу за седмицей мы «проживаем» вместе с батюшкой трудности, радости и искушения Великого поста, являясь одновременно как бы и свидетелями, и участниками важного ежедневного события — того, как трудится душа.
Одна моя хорошая знакомая, Жанна Константиновна, женщина пожилая и потому очень болезненная, став совсем старенькой, понимая, что жить ей остается недолго, решила свою однокомнатную квартиру подарить младшему сыну.
Была у нее еще и старшая дочь, женщина нестарая, тем не менее тоже страдавшая многими болезнями. Дочери повезло, в юности ей встретился порядочный человек, с кем в любви и согласии они прожили всю жизнь и дождались внуков. В свое время, когда еще был жив муж, Жанна Константиновна сделала все, чтобы у молодых появилась своя квартира. Дети у старшей дочери выучились, создали собственные семьи и хорошо устроились в жизни. Каждый имел отдельное жилье и один на всех большой загородный дом, куда приезжали отдохнуть всей большой и дружной семьей.
Младший сын Жанны Константиновны, в отличие от сестры, вырос каким-то неудалым. Всю жизнь работал и неплохо зарабатывал. Был дважды женат, и все как-то неудачно. Всякий раз понимая, что жизни не будет, уходил из семьи сам. Уходя, все нажитое оставлял женам и начинал сначала. Под старость остался один. Не имея собственного угла, скитался по друзьям, благо друзей у него было много. Еще он часто болел почками.
Видимо, болезненность была родовой особенностью этой семьи. Жанна Константиновна болела часто, но жила долго. Старшая дочь, сколько помню, постоянно чем-нибудь страдала, и мама всякий раз звонила мне и просила молиться о болящей. Однажды ей даже оперировали злокачественную опухоль. Операция была очень сложная, Жанна Константиновна, а вместе с ней и все ее знакомые батюшки в те дни не вставали с колен.
На удивление, дочка не только осталась жить, но даже и пошла на поправку. Правда, такая тяжелая болячка часто о себе напоминала, потому Жанна Константиновна постоянно передавала нам в храм огромные — больше я таких нигде не видел — восковые свечи и просила молитв о здравии дочечки. Мамино сердце болело и за дочь, и за сына. Несмотря на то что дети сами уже имели собственных внуков, для нее они продолжали оставаться детьми.
— За дочь у меня душа спокойна, — говаривала Жанна Константиновна, — дай Бог, чтобы все так жили. Ей бы здоровья немного, всего остального у нее с избытком. А сын — тот да… Слишком гордый и очень уж совестливый, потому и скитается по чужим дачам. Я умру, он последнего угла лишится. Сестра не мать, она его не пожалеет.
Думала-думала Жанна Константиновна, ночей не спала и в один прекрасный день отписала ему квартиру. После чего известила обоих своих детей о принятом ею решении. Первой откликнулась дочь. Мать подняла трубку и услышала душераздирающий вопль:
— Мама, как ты могла?! Чем я тебя обидела, что ты меня так ненавидишь?
Кричала долго. Потом, успокоившись, сказала:
— Запомни. Больше ты для меня не существуешь.
— Почему, дочка? — всхлипнула потрясенная старушка.
— Потому, что мать так поступить не может, на такое способна только гадина, — и бросила трубку.
Жанна Константиновна звонит мне и со слезами умоляет помолиться Пресвятой Богородице о смягчении сердца обиженной ею дочери. Я помолился. Вскоре дочь слегла, да так, что врачи даже предупредили родных, чтобы те готовились к худшему. Мать не отходила от постели умирающей. Откуда у старой женщины брались силы, не понимаю. Иногда больная приходила в себя. Тогда она умоляющими глазами смотрела на Жанну Константиновну и еле слышно шептала:
— Спаси меня, мамочка!
Я все это знаю, потому что старушка звонила мне чуть ли не каждый день и всякий раз просила только одного — молиться. Почему-то она очень верила в силу моей молитвы.
Она вымолила свою дочь, и та хоть и медленно, но пошла на поправку. Сперва старая мама кормила ее из ложечки, потом дочь ела самостоятельно, стала вставать и с маминой помощью доходила до туалета. Выписываясь из больницы, дочь, уже садясь в машину, увидев, что и мама собирается сесть рядом с нею, отчетливо произнесла:
— А ты куда? Больше я не собираюсь с тобою общаться. — И на немой вопрос матери продолжила: — Потому что ты — гадина!
Когда Жанна Константиновна рассказывала мне об этом разговоре, она не плакала и голос ее казался спокойным. Самое страшное, она больше не просила меня молиться о ее дочери.
Прошел месяц, я сам решил позвонить старушке, узнать, как она там себя чувствует. На звонок никто не ответил. На следующий день телефон тоже молчал. Наведя справки, узнал, что вскоре после последнего нашего с ней разговора Жанна Константиновна умерла.
Дочери снова стало плохо. На то время она еще лежала в больнице. Ее дальнейшая судьба мне неизвестна.
Еще одна небольшая история. Можно сказать, зарисовка. Заранее приношу извинения за ее натуралистичность. То, о чем обычно не говорят, здесь пропустить никак нельзя.
Люди, которых я раньше не знал, обратились ко мне с просьбой совершить на дому отпевание пожилого мужчины. Я согласился и назначил службу на восемь вечера. На дворе стояла поздняя осень, моросил нудный мелкий дождик. Когда я пришел к ним домой, уже было темно. Я удивился: новый дом, а планировка однокомнатной квартиры, точно из шестидесятых.
Крошечная прихожая, из нее узенький коридорчик на кухню. Вход в комнату приходится как раз напротив входа в совмещенный санузел. Комната всего метров четырнадцать. Кое-какая мебель сдвинута к правой стенке, а слева прямо у входа в комнату стоял открытый гроб с покойником. Встречали меня двое пожилых людей, мужчина и женщина. Какие-то родственники усопшего, приехавшие на похороны. Они же меня и просили об отпевании.
Отпевать я предпочитаю в полумраке, обходясь светом от зажженных свечей. В темноте слышно не только каждое слово из чина отпевания, слышна каждая произносимая священником буква. А само действие становится торжественным и очень проникновенным. Служба закончится, смотришь, а расходиться никому не хочется. Так бы стоять еще и молиться, молиться…
Молимся. Свет горит только в прихожей. Мой приглушенный голос, вокруг тишина. Неожиданно открывается дверь. В квартиру входит крупный мужчина лет сорока. Мельком я на него глянул и продолжаю отпевать. Помню, на нем была зеленая куртка, на голове кепка. В руках борсетка и сложенная вчетверо газета. Мужчина разделся, влез в тапочки. Я думал, сейчас он присоединится к нам, и даже отошел в сторонку, давая ему возможность протиснуться в комнату, но вместо этого он прошел на кухню. Слышу, открывает кран и наливает воду в чайник. Зажигает газ, ставит чайник на огонь. Я продолжаю отпевать. Теперь он снова идет по коридору, но уже в нашу сторону. Открывает дверь в туалет, включает свет и проходит внутрь. Дверь за собой он не закрывает. Я со своим столиком расположился на самом входе в комнату. Между мной и открытой дверью туалета пространство сантиметров двадцать.
Тишина полная, слышно все, что делает этот человек. Слышно, как он расстегивает молнию на штанах и справляет малую нужду. И в этот момент испускает воздух, да так громко, что от неожиданности я чуть не роняю кадило. Я не ханжа. Сам прошел серьезную армейскую школу, много месяцев прожил в солдатской казарме на сто пятьдесят бойцов. Знаю, что такое ротный нужник с десятью кабинками и как это бывает, когда сто пятьдесят молодых здоровых мужиков, прежде чем бежать на зарядку, спешат отметиться в одной из кабинок. Но никогда не сталкивался с таким: чтобы кто-то рядом с гробом вел себя подобным образом, да еще и во время отпевания. Не зная, как реагировать, смотрю на пожилых людей, что молятся рядом. На их лицах совершенный покой.
Продолжаем отпевание.
Сделав свои дела, не обращая на нас внимания, мужчина снова идет на кухню и заваривает чай. Слышу, он, громко стуча ложкой, размешивает сахар и потом так же громко отхлебывает чай из чашки. Человек на кухне шелестит газетой, что-то ест и снова громко отхлебывает чай.
После отпевания, собирая в коридоре свой саквояж, сумел прочитать название газеты: «Спорт-экспресс». Уходя, обращаюсь к пожилому дядечке, тому, что просил об отпевании, чтобы тот проводил меня немного. Мы вышли.
— Скажите, кто этот мужчина, что сидит сейчас на кухне?
— Это сын усопшего.
— Он что, душевно нездоров?
— Нет, — удивляется человек, — он абсолютно здоров.
— Тогда, может, он какой-нибудь сектант, или они при жизни отца друг с другом не ладили?
— С чего вы это взяли? Нормальный человек, нормальные отношения.
Извинившись и снова повторив слова соболезнования, я возвращаюсь домой.
Поздняя осень, слякоть, разбитые фонари…
Из книги «Дневник Великого поста». — М.: Никея, 2018
