на наш Телеграм
Человеку в XXI веке так сложно остановиться и заглянуть в глубины своего «я». Часто на этом пути его останавливает собственный страх: «А что хорошего я смогу там обнаружить?» «Встреча в тишине» — книга известного библеиста Владимира Сорокина, в которой автор предлагает современным христианам поразмышлять над понятием «духовное делание» и оценить свежим взглядом совокупность духовных практик, призванных помочь нам обрести свой внутренний стержень.
Каждый, кто внимательно всматривается внутрь, рано или поздно обнаруживает, что различает себя как того, кто действует (субъект), и собственную природу как то, на что он воздействует (объект). Последний может стать и действительно становится целью волевого воздействия. При этом кардинального различия между природой телесной, физической и природой душевной, психической нет. Я поднимаю руку в известном смысле так же, как управляю мыслью. В обоих случаях речь идет о процессе, который я начинаю и направляю. Только в одном случае (движение руки) процесс предполагает вовлеченность в основном моей физической природы, а в другом (движение мысли) — психической.
Надо заметить, что различие между двумя природами было известно людям достаточно давно, при этом на психику смотрели именно как на природное и потому безличное начало. Египтяне, к примеру, различали в человеке две «души» — личную, присущую только ему, и безличную, которая есть и у животных, и даже у растений. Интересно отметить, что эта «животная душа» у египтян связывалась или с кровью (у человека и у животных), или с растительными соками (у растений).
Представление о душе у греков менялось на протяжении истории: у Платона она еще весьма похожа на «низшую душу» египтян и представляет собой жизненное начало, разлитое в теле человека, так же, как и у животных. А у поздних пифагорейцев, поздних платоников и особенно у неоплатоников она уже больше напоминает «высшую душу» египтян, становясь носителем личностного начала, делающего человека осознающим себя существом. С другой стороны, тот же Платон говорил, что душа может находиться в разных состояниях — или разлитой по всему телу и связанной с ним, или сконцентрированной вокруг того, что философ называл «умом», под влиянием которого она может полностью изменить свое качество. Именно в этом видел Платон (а возможно, и его учитель Сократ) цель жизни философа — ведь перемена состояния души означала и перемену качества жизни человека, его судьбы и в здешней жизни, и в будущей.
При этом под «умом» Платон имел в виду не интеллект, как обычно понимаем мы сегодня это русское слово, а скорее волю, но волю не слепую, возникающую как реакция на те или иные психические процессы, а сознательную, направляемую человеком и подвластную ему. Такой «ум» очищает душу и собирает ее вокруг себя — своего духовного центра. Воля же, связанная с психикой или физиологией, проявляющая себя в виде разного рода аффектов (сильных неконтролируемых переживаний), как образно говорит Платон, прибивает душу к телу как бы гвоздями, не оставляя человеку шанса на сколько-нибудь сознательную жизнь.
Как видно, и в Египте, и в Греции люди, всерьез относившиеся к духовной жизни, прекрасно видели разницу между природой чело- века и его духовным «я», не сводимым к природе ни в каком ее виде. При этом речь не шла непременно о развоплощении, о разрыве духовной и природной составляющей человека. И египетские мудрецы, и тот же Платон были уверены, что «душа» (то есть его психика) вполне поддается духовному воздействию, так что философ, к примеру, может продолжать жить, но, конечно, воздерживаясь от переживаний, разрушающих его духовную жизнь. Впрочем, и Платон, и другие греческие философы видели также и ограниченность возможностей человека, а потому считали, что только полное освобождение от тела позволит до конца реализовать идеал философа.
К похожим выводам пришли мудрецы и на другом краю земли, в Индии, где философия была развита не меньше, чем в Греции и в Египте. Впрочем, в Индии она с самого начала была куда теснее связана с духовными и аскетическими практиками, чем у греков. Здесь психология получила такое развитие, которого она едва начала достигать в Европе в Новое время. Хотя ее путь складывался не совсем так, как это было на Западе, где она была слишком многим обязана психиатрии и сексопатологии.
Психология индийская имела в виду прежде всего ту духовную и аскетическую работу, без которой немыслимы ни индуизм, ни буддизм. Разумеется, под аскезой тут имеется в виду не самоограничение ради самоограничения и не «умерщвление плоти», а выработка внутреннего духовного стержня, вокруг которого затем можно будет выстроить всю жизнь, как внутреннюю, так и внешнюю. Греческие философы и индийские йоги пришли к опытному пониманию все того же разделения на неизменное духовное «я» и весьма изменчивую психическую природу. Причем эту последнюю они изучили во всех деталях, придя к выводу о единстве психики и физиологии. Кажется, именно в Индии ищущие духовного пути впервые поняли, что психика — феномен не только душевный, связанный с личностью человека и ее работой, но и телесный. Что тело в известном смысле и до известной степени душевно, что оно обладает собственной психикой, которую обычный человек замечает редко, а душа, тоже в какой-то мере, телесна, пластична и с ней можно работать.
Именно работе с человеческой природой посвящены три или даже четыре первых, низших ступени классической семиступенчатой йоги, которые западные люди нередко принимают всего лишь за некую разновидность особенно утонченной гимнастики для тела. На самом же деле она предполагает не только физическую и психическую, но и духовную работу. Ее смысл сводится к тому, чтобы человек научился отличать природные (в частности, психические) процессы от проявлений духа, мог различать сознательную волю и аффекты, мешающие духовной работе. В конечном счете целью йога оставалось выявление в себе того неизменного духовного «я», которое только и можно считать подлинной внутренней реальностью в отличие от искусственных порождений психики, не всегда подчиняющейся человеку. Но эта работа предполагает переход от низших ступеней йоги к высшим, где работа становится уже духовной в прямом смысле слова.
На первый взгляд, Библия в том, что касается аскетики и духовных практик, куда сдержаннее и скромнее не только Индии с ее мощной традицией, но даже Греции, которая в этом отношении ей явно уступает. И все же именно библейское представление о человеке ответ на многие вопросы, которые остаются без ответа (или предполагают весьма туманные объяснения) у греческих философов и у индийских мудрецов. Платон говорит об «уме», индийские мудрецы упоминают об атмане как о неизменном духовном ядре человека. Но ни Платон, ни индийские йоги ничего не знают толком ни о природе этого духовного «я», ни о его происхождении.
Библейский взгляд на человека в определенном смысле парадоксален: он оказывается одновременно самым эфемерным и самым могущественным существом в сотворенной Богом на «третий день» вселенной.
В самом деле: Библия ничего не говорит ни о каком духовном «я», ни о каком неизменном ядре человеческой личности. Она рассказывает о Божьем «дыхании жизни», которое делает человека «живой душой». Без этого данного Богом «дыхания жизни» человек остается всего лишь «земной пылью», такой же природой, как любая другая («пылью» в Библии называют, помимо прочего, и те первоэлементы, из которых состоит вселенная). «Живой душой» человек является лишь постольку и до тех пор, поскольку и покуда его оживотворяет Божье «дыхание жизни».
А как же тогда личность? И что такое тогда то неизменное духовное «я», которое человек искал и находил с тех самых пор, как всерьез задался вопросом о том, кто он такой? Ответом может быть то переживание исчезновения, потери себя, которое знает всякий, пытающийся найти себя настоящего. Упомянутое в Библии «дыхание жизни» — это не что-то статичное. Как всякое дыхание, оно представляет собой процесс, начатый Богом, но продолжающийся с участием человека и с его согласия. Данное Им «дыхание жизни» становится феноменом богочеловеческим, где активность человека так же абсолютно важна, как и активность Бога. Человек-личность рождается внутри этого «дыхания», поэтому он может полноценно существовать, лишь оставаясь его частью. Там же, в динамике «дыхания жизни», возникает и воля человека, она вырастает из него, как растение из земли, и неудивительно, что мы воспринимаем это место собственного рождения как нечто несуществующее. Ведь мы не в состоянии ощутить отдельной от себя ту среду, в которой живем естественно и органично. Можно увидеть плавающую в воде рыбу или летящую в воздухе птицу и почувствовать воду как нечто особое, когда плывешь в ней, потому что вода для нас — среда все же не родная. Мы ощущаем ее действие как что-то чужеродное, чувствуем ее давление. А вот давления атмосферы, куда более сильного, мы не чувствуем: воздух для нас среда родная, мы им пронизаны и не ощущаем его до тех пор, пока свободно дышим и не испытываем в нем недостатка.
Так же и воля в потоке «дыхания жизни» не чувствует его, потому что, рождаясь в нем и пропитавшись им, она является его частью. Оно становится еще и ядром личности человека, и, пока «дыхание» полностью определяло его жизнь, он не затруднялся в самоопределении, не искал себя, а просто переживал ту самую полноту собственного существования, которую сейчас нам удается ощутить лишь в лучшие моменты нашей жизни на довольно короткое время.
Почему же так происходит? Греческие философы (особенно поздние платоники, поздние пифагорейцы и неоплатоники) во всем винили природу и, в частности, человеческое тело. Именно оно, считали греки, мешает нам видеть реальность такой, какова она есть. Помещение души в тело рассматривалось ими как наказание или недоразумение, которое лучше было бы устранить как можно скорее.
Мудрецы Индии смотрели на ситуацию несколько иначе, исходя из восприятия мира как реальности. Они говорили о незнании, о неумении видеть подлинную реальность за миражами, ее заслоняющими, и этот факт рассматривался ими как изначальное состояние человека. Все духовные и аскетические усилия йога (будь то в рамках индуизма или буддизма) были направлены на устранение этого основного недоразумения, которое избавляло человека от иллюзий и, соответственно, от того плена, в котором они его держат.
В целом же на вопрос о происхождении зла в мире однозначного ответа не было ни в Египте, ни в Греции, ни в Индии. А библейский ответ однозначен: проблема в грехопадении, в той катастрофе, которая изменила и извратила природу человека, так же как и его духовную жизнь. Главной проблемой падения стал разрыв того единого, образно говоря, духовного пространства, в котором до этого существовали вместе Бог и человек. Пространство это было, прежде всего, внутренним, но и внешним тоже — потому что до падения человек легко и естественно проявлял свое внутреннее состояние вовне. И потому Царство Божье сопровождало его повсюду, покамест как обещание той полноты, которую должен был открыть человеку приход Мессии.
Для пребывания в таком состоянии до падения нам не требовалось никаких особых усилий и никаких специальных методик или инструментов, так же как не требуются они сегодня физически здоровому человеку для нормальной жизни. По-видимому, и природа наша была не совсем такой, как сейчас, — не случайно в Библии о человеке до падения сказано, что он стал «живой душой». «Душа» (вернее, соответствующее еврейское слово) в Библии сродни «низшей душе» египтян или душе Платона.
Различие, однако, заключается в том, что у человека до падения она была связана с «дыханием жизни», которое и определяло ее качество, а у животных — с кровью. Иначе говоря, у нас энергия жизни была духовной, а у животных — природной.
После падения все изменилось: душа человека оказалась связана с кровью, подобно душе животных, а значит, и сам он стал больше природным существом, чем духовным. Природа воз- обладала над духом. Иначе и не могло быть: ведь падение разрушило внутреннее пространство богочеловеческого существования, которое поддерживалось единением двух воль — Божьей и человеческой. Теперь человеческая воля осталась сама по себе, а «дыхание жизни» стало, соответственно, оскудевать. Проще говоря, нормально дышать (духовно, а отчасти и физически) человек может лишь в присутствии Бога, глядя на Него. Если же он уходит или отворачивается, дыхание становится затрудненным или вовсе невозможным.
Именно это и произошло с человеком при падении. Соответственно, и тело перестало ему подчиняться: ведь его состояния до падения целиком определялись человеческой волей, а существовать полноценно такое «душевное тело» могло лишь в потоке «дыхания жизни». Падший человек не смог бы жить в прежнем теле, он не смог бы ни управлять им, ни удержать от разрушения — его воля стала для этого слишком слабой. Пришлось создать для него те самые «кожаные одежды» — некую телесность, напоминающую природу высших приматов, которая, как всякая животная сущность, не требует особых волевых усилий для поддержания своего существования. Проще говоря, человеку, потерявшему способность управления собственным телом, было дано своего рода «тело-автопилот» для того, чтобы он мог как-то вы- жить в своем новом состоянии.
Разумеется, такая импровизация не могла быть совершенной — не потому, что Бог может сотворить что-то несовершенное, а потому, что человека пришлось адаптировать к жизни, для которой он Богом не был задуман и создан. Теперь ему предстояло с трудом и часто мучительно искать и медленно осознавать то, что прежде было для него само собой понятно и очевидно. Так начались духовные искания, поиски себя, так родились духовные школы и аскетические практики.
Из книги «Встреча в тишине». — М.: Никея, 2022
