В прошлый раз наши воображаемые друзья, Скептик и Ретроград, спорили об авторстве Пятикнижия. Но это не единственные пять книг Библии, авторство которых вызывает вопросы… так что спор продолжается!

Скептик (С): Что ж, теперь вы, пожалуй, скажете, что книгу Иова написал сам Иов?

Ретроград (Р): Да нет, зачем же. Иов – ее главный герой. А написал ее, конечно же, Моисей.

С.: Да откуда вы это взяли?

Р.: Смотрите, в книге Иова не упоминается ни Израиль, ни Завет. Значит, она была написана еще до того, как Израиль вышел из Египта и заключил Завет с Богом. Но писал эту книгу, конечно, израильтянин. Кому и быть ее автором, как не Моисею?
С.: Но это же совершенно невозможно! Книга по своему языку явно поздняя. В ней, по утверждению лингвистов, есть следы влияния арамейского, а возможно, даже персидского языка (например, «ма‘бад», т. е. ‘работа’ в 34:25, или «ахаре-зот», т. е. ‘после этого’ в 42:16).

Р.: Это просто эдомский акцент, ведь Иов жил в Эдоме. Да мало ли где употребляются арамеизмы! В книге Притчей они тоже есть: сын называется по-арамейски «бар» вместо еврейского «бен» в 31:2. Но никто же не говорит, что Притчи – очень поздний текст. Арамейский язык – не менее древний, чем еврейский. Арабский еще архаичнее, так некоторые лингвисты видят в книге Иова даже арабское влияние. Это всё влияние Эдома!

С.: Ну, в начале 31-й главы Притчей это арамейское словечко как раз может указывать на позднее происхождение данной конкретной главы, ведь мы знаем, что сами евреи стали говорить по-арамейски только после вавилонского изгнания, и с персидским познакомились не раньше. К тому же это арамейское слово вложено в уста матери загадочного Лемуэла, и это как раз может быть цитатой с сохранением иноязычного колорита.

Р.: Ну хорошо, а какие еще есть лингвистические свидетельства в пользу поздней датировки?

С.: Прежде всего, глагольные формы. В Иове мы постоянно встречаем последовательность yiqtol weyiqtol вместо классической yiqtol weqatal, например, в 3:11, 13. А это характерно для постбиблейского иврита. Но самые главные аргументы в пользу поздней датировки – от содержания.

Р.: Расскажите подробнее!

Здесь мне придется заговорить голосом Скептика (Ретроград будет вознагражден в другой раз). Имя Моисея, по сути, связано с одним, но глобальным событием: рождением народа Израиля и заключением Завета. Так вот, книга Иова – единственная книга Ветхого Завета, где ни Израиль, ни Завет даже не упомянуты, да и вся эта история не нуждается в них. Если бы не существовало такого народа и такого Завета, в судьбе Иова бы ничего не изменилось.

Именно поэтому крайне трудно представить себе, чтобы Моисей мог написать этот текст, это уж не говоря о прочих проблемах, которые порождает его авторство: с Пятикнижием у Иова крайне мало общего по всем признакам.

Более того, проблематика книги совершенно иная, чем в Пятикнижии. Там мы видим народ, который ищет, как жить перед Богом благочестиво, чтобы всё вышло хорошо. Здесь – человек, который заведомо благочестив, практически безгрешен, при этом всё выходит очень плохо и он не может понять, почему. Это антитезис практически ко всему, что в Пятикнижии сказано.

Вот по какой причине книгу принято считать поздней: она ставит вопросы, которые имело смысл задавать, когда прежний вопрос «как нам жить по Закону» получил общепризнанный ответ. Вот, понятно, как по нему жить – но почему жизнь по нему не всегда означает счастье и благополучие? Книга Иова – про нагого, страдающего, одинокого человека перед Богом, с Которым он страстно желает поспорить, как бы оставляя в стороне все вопросы практического благочестия.

Так кто же написал эту книгу? Мы не имеем об этом ни малейшего представления, и догадок взять неоткуда. Но мы можем представить себе, как она писалась, тут нам поможет текст самой книги, особенно если мы вспомним те выводы, которые сделали про книгу Притчей. Если мы посмотрим на то, как она устроена, то увидим в ней несколько слоев. Причем каждый следующий слой совершенно самостоятелен, если бы его не было, никто бы не заметил его отсутствия.

Самый первый – это прозаическая история о праведнике, который остался верным среди испытаний и был награжден за это Богом. Собственно, именно эта версия рассказана в Коране, где Иов носит арабское имя Айюб, а в библейской книге она занимает главы 1–2 и 42.

Но самое для нас интересное в книге, конечно, диалоги Иова с тремя его друзьями, которые написаны совсем иначе – это яркие поэтические главы с 3-й по 31-ю за вычетом 28-й, где неожиданно появляется гимн премудрости, очень похожий на Книгу Притчей. Он формально вставлен в середину речи Иова, но к аргументации Иова совершенно никакого отношения не имеет. Да и вообще после него Иов продолжает свои речи, словно этого гимна нет. Этот гимн – как будто партия хора в античной трагедии: вот Иов, протагонист, выходит, беседует со своими оппонентами, а на заднем плане хор поет гимн премудрости, который напрямую не связан с действием, но скорее служит фоном.

А в главах 32–37 ниоткуда появляется новый персонаж Элигу, которого там раньше не было и ничего не сказано о том, кто он и в какой момент он пришел к нашим четырем основным героям. Он произносит длинную речь, на которую никто не отвечает, которую никто даже не замечает. Сразу возникает ощущение, что эта речь была добавлена позднее как комментарий ко всему предшествующему. Потому герои и не заметили комментатора, что это добавление к книге. Далее, в главах 38–41 Господь, не обращая никакого внимания на Элигу, отвечает Иову, упоминая вскользь, в самом конце речи, и его друзей.

Можно представить себе, что эти слои возникали не сразу, а постепенно. Первой была маленькая история про невинного страдальца, который всё претерпел, и Господь его наградил. Затем добавились напряженный поэтический диалог с друзьями, отдельно дополненный гимном Премудрости, и заключительная беседа Господа с Иовом (трудно сказать, в какой последовательности).

Самый последний элемент, очевидно, речь Элигу, полностью выпавшая из повествования, своего рода комментарий благочестивого читателя, который не может согласиться ни с Иовом, ни с друзьями, и дает свое краткое резюме всех обсуждавшихся прежде вопросов.

И что интересно: если мы открываем русский Синодальный перевод, то видим, что этот слоеный пирог продолжал печься и после того, как возникла окончательная версия еврейского текста (именно с него и делался Синодальный перевод). В примечании к Синодальному переводу мы находим ссылку на славянский текст, который, в свою очередь, пересказывает некую «сирскую» (сирийскую) книгу с точной привязкой Иова к месту, времени и генеалогии. Иов еврейского текста наг и одинок перед Богом, он буквально никто, просто страдающий праведник – а вот Иов «сирской книги» уже оброс всевозможными паспортными данными и прочно вписан в контекст священной истории. И создатели Синодального перевода очень ясно это ощущали: они вынесли это более позднее добавление в примечание и снабдили его указанием, где именно этот вариант текста встречается.

Текст книги Иова, видимо, сложился не сразу, но это не самый скандальный пример. Вернемся к нашим друзьям…

Ретроград (Р): Но уж конечно, вы не будете спорить, что книгу Исайи написал непосредственно Исайя, живший в VIII в. до н. э. в Иерусалиме? Сама книга указывает на это совершенно недвусмысленно!

Скептик (С): Ее первую часть – разумеется, написал он.

Р.: Только первую?

С.: Да, только ее, до 39-й главы включительно. Точнее, он ее не писал – в эту книгу были включены его пророчества. Но он не садился, как Лев Толстой, за письменный стол, и не писал сначала первую, потом вторую главу и так далее.

Р.: Автор не обязательно записывает всё в строго хронологическом порядке. Более того, автор вообще не должен сам записывать текст, для него это могут сделать другие.

С.: Но вот с 40-й главы описаны явно совсем другие обстоятельства жизни Израиля, и пророчества, которые приведены там, не применимы к Иерусалиму VIII века до н. э.

Р.: Вы совершенно не понимаете, что такое пророчество, и не верите в него!

С.: Нет, это вы не понимаете, что такое пророчество и как оно вписывается в исторические обстоятельства.

Прежде, чем говорить о 40-й главе, прочитаем, как начинается эта книга: «Видение Исайи, сына Амоца, – то, что провидел Исайя об Иудее и Иерусалиме в дни Озии, Иоафама, Ахаза и Езекии, царей Иудеи». Правление всех этих царей занимает бо́льшую часть VIII века до н. э., это очень разные исторические обстоятельства.

Хотя бы приблизительные датировки конкретных пророчеств встречаются довольно редко. Так, 7-я глава, где есть пророчество о рождении Эммануила, привязана к правлению Ахаза, третьего царя в списке – значит ли это, что предшествующие главы охватывают правление двух предыдущих царей? Едва ли. Главы явно не выстроены в строго хронологическом порядке – ведь предшествующая 6-я глава датирована «годом смерти царя Озии».

Но самое интересное начинается с 40-й главы. Здесь уже нет никаких личных упоминаний об Исайе или современных ему царях. Ситуация, которая здесь описана, резко отличается от VIII века: Иерусалим разрушен, а народ находится в вавилонском пленении. Собственно, начинается 40-я глава словами «Утешайте же, утешайте Мой народ!» – хотя до этого встречались почти исключительно обличения. Но теперь пророк говорит, что народ вернется скоро из Вавилона в Иерусалим и отстроит его.

Здесь сразу меняются тональность и стиль, пророчества радостные и торжественные, они явно указывают на скорое возвращение из Вавилонии, которое в реальности состоялось во второй половине VI века, то есть спустя более полутора веков после смерти Исайи Иерусалимского (Езекия, последний из упомянутых царей, умер в самом начале VII века, и вряд ли Исайя надолго мог его пережить).
Вопрос не в том, мог или не мог Исайя предвидеть ход событий на полтора-два столетия вперед – христиане верят, что его мессианские пророчества сбылись через семь с лишним веков. Вопрос скорее в том, что возвращение из Вавилона было совершенно не актуально для его слушателей еще до того, как этот плен начался. Представим себе, что Пушкин пророчествовал о скором падении советской власти, причем не общими словами о «падении тирании», а вполне конкретно. Нет, мы бы несомненно поняли, что эти строки не мог написать сам Пушкин, умерший задолго до установления этой самой власти, даже до того, как о ее наступлении можно было бы догадаться.

Так и здесь всё предельно ясно: «Уходите из Вавилона, бегите из Халдеи!» (48:20). Вот почему разумно предположить, что у этих глав был другой автор, которого иногда называют Второисайей или, на греческий манер, Девтероисайей.

Что интересно, в книге есть еще второй шов, хотя и не такой явный – третья часть начинается с 56-й главы. Здесь, по-видимому, народ вернулся на родину, отстроил храм, возобновил богослужение: «Я дарую каждому памятник и имя в Храме Моем, в Моих стенах… Так говорит Владыка Господь, собирающий изгнанных сынов Израиля: “Кроме тех, кто здесь уже собран, соберу Я сюда и других”» (56:5, 8). Это уже третья ситуация – и, по-видимому, третий автор, Тритоисайя.

Авторы, которых мы условно называем Вторым и Третьим, пишут несколько иначе, чем собственно Исайя Иерусалимский, но пишут в том же духе. И, видимо, потому их пророчества были присоединены к уже существовавшей книге.

Впрочем, это не единственная причина. Пророчество разворачивается во времени, это не просто прогноз погоды, который сбылся или не сбылся на следующий день – это своего рода взгляд на историю с высоты божественного Откровения (или с высоты философского осмысления текущих и будущих событий, сформулируем это так для неверующих). Поэтому трагедией Иерусалима, которую предсказывал собственно Исайя, история далеко не закончилась – и те, кто пророчествовал после него о восстановлении города и о новой жизни в его стенах, поставили эти события в контекст уже сбывшихся пророчеств.

А дальше мы перейдем к Новому Завету.