Уже давно мне хотелось сделать обзор некоторых выражений, которые используются в церковном обиходе, посмотреть, каковы их истоки, как менялось со временем их значение и употребление – и в результате понять, каковы наши (православных христиан) ценности и какова наша вера.

Конечно, эта публикация – с одной стороны, всего лишь набросок. С другой стороны, я уверен, что обозначенной теме посвящены серьёзные филологические и богословские исследования. Поэтому я ни в малейшей степени не претендую ни на глубокомысленность, ни на оригинальность. Я лишь хочу призвать читателей «Предания» к совместным размышлениям. А поразмыслив, мы, может быть, что-нибудь изменим в этом мире.

Итак, к делу. Меня будут интересовать четыре понятия. И самим этим понятиям, и соответствующим русским (церковнославянским) словам и выражениям сотни и сотни лет. Мы с ними свыклись, они – некий фон нашей церковной жизни. Тем важнее, как мне представляется, критически взглянуть на обыденные вещи, на то, что формирует наш язык и наши представления о Боге, о церкви и о нас самих.

Четыре понятия, о которых пойдет речь, объединены в пары. И первая пара – это слова священник (с греческим вариантом иерей) и храм (с синонимом церковь).

Священник

Слово священник вполне привычно православным, католиками и еще целому ряду христианских конфессий. Казалось бы, что тут обсуждать, о чем говорить? Священник – это, как мы все знаем из книжек и из жизни, вторая степень священства в христианской церкви (между диаконом и епископом); священник совершает литургию и другие службы; он проповедует; он также принимает исповедь и осуществляет духовное руководство вверенной ему паствой.

Да, всё это так или почти так. Но дело в том, что в Новом Завете соответствующее греческое слово ἱερεύς если и употребляется (в Евангелии, в Деяниях апостолов, в Послании к Евреям и в Откровении), то вовсе не по отношению к руководителям христианских общин. Это слово обозначает: 1) либо иудейских (ветхозаветных) священников – в Четвероевангелии и в Деяниях; 2) либо Сына Божия, который является истинным (перво)священником – идея, которая проходит через всё Послание к Евреям; 3) либо, метафорически, верных Агнцу, пребывающих в Его Царстве (употребление, характерное для Апокалипсиса), то есть всех христиан. Сюда же примыкает использование слова ἱεράτευμα (священство) в известном пассаже в 1 Пет 2:9 (Но вы – род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет).

А как же говорит новозаветное Писание о «наших» священниках? А оно называет их пресвитерами (πρεσβύτερος) – то есть старшими, старейшинами. Стало быть, руководитель христианской общины – это не ветхозаветный коэн, а старший из христиан, первый среди равных. И если принять такой взгляд, то многое меняется: к примеру, пресвитер – не «служит литургию» (это звучит абсурдно: как можно единолично делать то, название чего переводится как «общее дело»?), а он возглавляет евхаристическое собрание. Да, он тут старший, он председатель. Но и другие христиане («миряне») – они также являются полноправными и необходимыми участниками собрания.

И между пресвитером и прочими христианами нет какой-то непреодолимой бездны: пресвитер – лишь одно из многочисленных церковных служений. И в этой перспективе возможность или невозможность входить в определенные помещения, прикасаться к определенным предметам, произносить те или иные слова – всё это видится как возрождение ветхозаветного (если не языческого) представления об отношениях между Богом и людьми.

Храм

Второе слово, о котором хочется сказать, – это храм (ну или церковь, но в том же значении культового здания). На ектеньях мы молимся о храме, в котором находимся в данный момент, о тех, кто входит в этот храм, о поющих и труждающихся в нем… Поскольку все важнейшие церковнославянские богослужебные тексты переведены с греческого, имеет смысл заглянуть в греческий служебник: что там? Там – οἶκος, то есть слово, которое означает «дом». (Кстати, в церковнославянском и русском языках родственником этого греческого слова является существительное весь ‘деревня’, ‘селение’; как видим, тут тоже нет ничего специфически сакрального. Само же слово храм в церковнославянском языке обозначает именно дом – ср. рус. хоромы; но в русском языке эта лексема превратилась в церковный термин.)

Напротив, Иерусалимский храм, единственный в своем роде, в Новом Завете обозначался словом ἱερόν, то есть буквально святилище (замечаете перекличку со словами священник, иерей?); использовалась также лексема ναός. Оба эти слова в греческом языке обозначали также языческие храмы и их внутренние святилища. Аналогичным образом, слово ἱερεύς вне ветхо- или новозаветного контекста обозначало прежде всего языческого жреца.

Итак, что мы имеем? От идеи дома, где собираются христиане, чтобы преломить хлеб, мы – и уже очень давно – перешли к понимаю храма как особого культового сооружения, которое специальным образом освящается, которое имеет специфическую структуру, в котором есть запретные для непосвященных зоны – и так далее и тому подобное. То есть, как и в случае со словами пресвитер/священник, мы вновь вернулись к ветхозаветному мышлению.

Иными словами, идея преображения (если угодно – освящения) мира через человека, идея расширения церкви «даже до конец земли» очень быстро сменилась стремлением отгородить церковь от мира, посвященных от непосвященных, пастырей от пасомых, алтарь от прочего храма… Что это, как не торжество ветхозаветных представлений о Боге, мире и человеке? Или же это языческие представление?

Теперь перейдем ко второй паре понятий. Эти слова и выражения также весьма давние, в основе своей – греческие и древнееврейские. Но сдвиг в их семантике, о котором я хочу сказать, произошел у нас на глазах – может быть, в последние два-три десятка лет.

Благословлять

Первое слово – благословить (благословлять). Буквально, как мы понимаем, это означает «сказать (произнести) благое (хорошее) слово». Достаточно полистать Псалтирь, чтобы найти многочисленные примеры, когда человек (например, Давид) благословляет Бога – то есть прославляет Его. Более привычна нам другая конструкция: когда высший благословляет низшего. В литургическом контексте это может означать ниспослание (передачу) от Бога верным (через епископа или пресвитера) Божьего благоволения, Божьей любви, Божьей силы. В церковном обиходе устойчивым является еще один вариант значения слово благословлять, а именно: высший (священник, старец, отец или мать) велит или же разрешает низшему (мирянину, духовному чаду, сыну, дочери) совершить некое действие, которое, как полагает благословляющий и как верит благословляемый, послужит к пользе (духовной, душевной, физической) благословляемого. Звучит сложно, но на самом деле мы все прекрасно знаем случаи, когда слово благословлять употребляется в подобном значении. Старец благословил Анну [идти] в монастырь – то есть старец считает, а Анна ему в этом верит, что уход в монастырь будет полезен ей с духовной точки зрения. Отец Иоанн благословил Игоря сорок раз в день читать 50-й псалом – то есть о. Иоанн считает (а Игорь, как подразумевается, готов с этим согласиться), что епитимья в виде многократного чтения покаянного псалма поможет молодому человеку преодолеть последствия его грехопадения.

Заострим внимание на важном моменте: хотя речь идет, казалось бы, о реализации духовной власти, но эта власть со стороны руководимого основана на разумном и добровольном подчинении, а со стороны руководителя – на желании духовной пользы руководимому.

Однако ситуация изменилась. Кто из нас не видел и не слышал фраз наподобие этих: Не благословляется подпевать клиросу; Батюшка благословил не выплачивать вам отпускные; Отец Сергий благословил Пашу быть его водителем во славу Божию; Не благословляется ставить свечи, купленные в других храмах – и так далее. Что мы видим здесь? Отношение «высший – низший» сохраняется, но высший уже не ищет пользы благословляемого – он ищет исключительно своей пользы, и прежде всего материальной, денежной: обеспечить доход своему храму за счет продажи свечей, сэкономить на водителе за счет эксплуатации неофитского рвения молодого прихожанина; получив сделанную работу, удержать «мзду наемничу»; в лучшем случае – избавить себя и прихожан от головной боли во время службы (но почему бы здесь не обойтись без церковного жаргона и не написать просто и честно: Не разрешается подпевать – ?).

Обретение мощей

Второе выражение из нашей второй пары – обретение мощей. Тут два слова, и каждое требует комментария.

Обретение само по себе значит «отыскание», «находка». Но применительно к мощам (что это такое – скажем ниже) слово обретение обычно имеет в своем значении важный добавочный компонент: неожиданность, непредсказуемость, внезапность. Конечно, это агиографический штамп – и тем не менее, в течение многих столетий представление об обретении мощей было именно таким: гроб святого случайно вскрыли (при строительстве церкви, при новом захоронении, вообще совершенно случайно) – и обнаружили нетленные останки.

Теперь о том, что такое мощи. Это слово (как и все слова, о которых мы говорили выше) – церковнославянское по происхождению. Оно представляет собой форму множественного числа от существительного мощь – то есть «сила», «власть». Вероятно, здесь имел место метонимический перенос: человеческие останки, обладающие чудесной силой => сила, мощь. Интересно, что в церковнославянских богослужебных текстах мы можем увидеть и случаи, когда слово мощи используется в расширительном значении «останки» (любого человека, необязательно причисленного к лику святых). Так, в первых же строчках «Последования мертвенного мирских тел», то есть чина отпевания, читаем: «Скончавшуся кому от православных, абие призывают сродницы его священника, иже пришед в дом, в немже мощи усопшаго лежат … кадит тело мертваго…» И через пару страниц: «И вземше мощи усопшаго, отходим в храм…» В конце чина отпевания: «И тако вземше мощи отходим ко гробу… И полагаются мощи во гроб…»

Таким образом, получается, что останки обычного мирянина «ничуть не хуже» чудотворных останков святого: те и другие достойны благоговейного почитания. И за этим стоит более общая мысль, которая – и уже не первый раз – возвращает нас к Новому Завету: святые – это не те, кто канонизирован; нет, одно из имен христиан. И если обратиться к недельному (седмичному) богослужебному циклу, то это ведь не случайно, что к субботе приурочено, с одной стороны, поминовение усопших, а с другой – молитва всем святым (см. каноны Октоиха на субботних утренях). Тут нет четкой границы: все мы в определенном смысле святые – и все нуждаемся в милости Божией и надеемся на нее.

Но мы отвлеклись. Отдельные слова – это тоже интересно, но у нас шла речь о выражении обретение мощей в целом. Думаю, не погрешу против истины, если скажу, что в массовом сознании православных присутствует следующая идея: 1) останки (= мощи) некоего угодника Божия (известного или безвестного) случайно обнаруживаются; 2) в ряде случаев они оказываются нетленными (полностью или частично); 3) мощи извлекаются из земли для поклонения; 4) установленное нетление мощей становится одним из доводов в пользу канонизации святого. В житийной литературе можно найти множество подобных примеров. Подчеркнем последовательность событий: сначала случайное обнаружение нетленных мощей, потом (да и то не всегда) – извлечение из земли для поклонения.

Что мы имеем в наши дни? Полистаем журналы Синода и постановления соборов. Здесь мы неоднократно в последние годы встречаем вот такой любопытный образчик церковного канцелярита: «… Собор … единомысленно определяет: 1. Причислить к лику святых Русской Православной Церкви для общецерковного почитания … (далее следует список имен. – Ф. Л.) … 3. Честные их останки, у коих такие обретаются, считать святыми мощами; а у коих не обретаются, оставить на Божие произволение…»

Формулировка последнего пункта кажется несколько косноязычной: если обретаются – то считать, а если не обретаются – то оставить. В огороде бузина, а в Киеве дядька. Но нет, это не косноязычие, а отражение сложившейся практики. Если мощи «не обретаются» (то есть останки утрачены либо их местонахождение неизвестно) – тогда они «оставляются на произволение Божие», то есть человеческая начальственная воля здесь бессильна. Но если же они «обретаются», то есть мы знаем, где они находятся, – тогда Божьему произволению нет места, тогда они обретаются – но уже в другом значении.

Да-да, теперь обретение мощей означает не отыскание по особому Божию промышлению нетленного тела святого, а эксгумацию останков с последующим – уж будем называть вещи своими именами – их расчленением.

Последовательность событий теперь перевернута, логика – обратна той, что была прежде. Было (повторяю, это агиографический штамп, но именно он присутствует в массовом сознании): случайное (читай: промыслительное) обнаружение нетленных мощей => их извлечение из-под спуда => канонизация святого. Стало: решение Синода/Собора о канонизации => извлечение (эксгумация) => установление нетления (или отсутствия такового).

Как видно, участие Бога в этих манипуляциях уже не предполагается.

Выводы из филологии

Какие выводы можно сделать из сказанного? Новозаветный термин пресвитер оказался вытеснен ветхозаветным понятием священник. И дело не только в словах: за переменой слов последовали изменения в мышлении, в самоосознании. Это подтверждает и история слова храм: в то время как в греческом и церковнославянском это прежде всего дом, в русском языке данное слово означает святилище – что опять-таки возвращает нас в Ветхий Завет. И выходит, что вместо того чтобы возвещать миру спасение, победу над грехом, тлением и смертью, вместо того чтобы освящать мир своей молитвой, своим присутствием, своей любовью, вместо того, чтобы превращать в церковь всё человечество, – христиане (православные, но не только) предпочли выделить для себя особое священное пространство, назначить особых священных людей, установить правила, кто куда может ходить, к чему прикасаться, что и когда вкушать – и так далее. То есть вернуться к тем преданиям старцев, о которых со столь горькой иронией и с гневом говорил наш Спаситель.

Что касается слова благословение, то семантические сдвиги, случившиеся с ним, говорят нам о том зазоре между начальствующими и ведомыми, который, раз возникнув, только расширяется. Членов церкви всё меньше связывает любовь: на церковном жаргоне благословением нынче называется приказ (или, наоборот, запрет), который более не имеет отношения к духовной пользе пасомого, но говорит в первую очередь о материальной выгоде начальника.

Наконец, обретение мощей – это часть бюрократической процедуры, которая, как мы понимаем, также имеет одной из целей увеличение денежного потока за счет паломничества к «обретенным» мощам. При этом участия Бога в этой процедуре не требуется: святым делает Синод, он же объявляет останки мощами, он же – гласно или негласно – дает разрешение на эксгумацию и расчленение; никакая случайность тут уже невозможна, Господь с Его промыслом более не нужен.

Мрачно? Да. Ново? Не уверен. Примерно то же видели и приблизительно о том же думали, говорили и писали в Европе полтысячетелия назад. И это имело последствия, которые мы знаем под именем Реформации.