на наш Телеграм
Артем Перлик размышляет о том, почему в нашем “перевернутом мире” радующиеся и счастливые люди вызывают настороженность и неприятие даже в церковной среде, а иногда и в первую очередь в ней.
Одна из самых известных картин художника Иеронима Босха называется «Корабль дураков». Корабль в Средние века понимался как символ Церкви и символ мира. Но он у Босха не плывет. Он пророс и стоит на месте. А в корабле пьянствуют и гуляют люди, монахи, монахини — они все дураки, потому что отказались в жизни от высоты. Они ушлые, пробивные, верткие, они знают, как и где им искать что есть, что пить, во что одеваться и где развлечься.
И они не заботятся ни о чем высоком и важном, ни о чем значимом и настоящем, а ведь корабль-то этот — Церковь и весь мир вокруг. Босх — гений символов. И Средневековье вообще — время символики. Во времена Босха мудрость понимали как добродетель и праведность, как обращенность к Богу. Дураки этого корабля — вполне опытные в жизни люди, но они никогда не смотрят вверх, на небо. Им не нужны ни звезды, ни ангелы. И они, мудрые в своих глазах, оказываются безумцами, когда на них смотрит Бог. Хотя они не знают об этом.
Но наш мир есть мир перевернутого зрения, здесь все видится не так, как оно есть на самом деле.
А для того, чтобы все здесь увидеть правильно, нам нужны те, кого ушлые и верткие считают дурнями, – святые, праведники, мудрецы и поэты. Доброта кажется безумием в мире перевернутого зрения, а потому нужно мужество быть добрым и настоящим. Ведь быть добрым и настоящим в нашем мире означает еще и быть осмеянным.
И в этом секрет тех как бы дураков, изображением которых так прославился Чарли Чаплин. Его дураки — это мудрецы и поэты, говорящие людям правду: на земле нужно жить только для неба. Потому-то все живущие земным и неважным смеются над такими людьми.
В Средние века любили и ценили карнавал. Добропорядочные граждане городов и сел переодевались в разные костюмы и творили вокруг себя сказку, пытаясь этим открыть мир как он есть. Культуролог Ольга Данченкова обращает внимание на то, что карнавалы были особо любимы людьми Средневековья во времена, когда в Церкви господствовали схоластика и формализм. Потому-то Католическая Церковь отрицательно относилась к карнавальным шествиям. Да и священники на Руси по тем же причинам не жаловали скоморохов и потешников. Ведь они утверждали мысль о том, что ряса не делает человека преподобным, а епископский жезл не делает автоматически его обладателя правым. Только праведная жизнь делает нас настоящими.
Одним из любимейших эпизодов карнавального шествия было посадить самого горластого парня на хряка и кричать, что это епископ въезжает в город. О, народ Средневековья любил Бога и чтил храм, но ложь, царствующая в клире, его огорчала. Отсюда едкость сатиры карнавального шествия. Отсюда и удивительная попытка через карнавал представить вещи тем, что они есть на самом деле для Бога. Взглянуть на мир без лжи — через сказку. И честно признаться: по совести ли живут все эти власть имущие мира сего. В этом сердце карнавала.
На полотнах Босха очень много химер. Звероподобные, насекомоподобные полулюди. Искусствовед Паола Волкова объясняет это тем, что, по мысли Босха, человечество есть недовоплощенное человечество. Стать настоящим оно может только подвигом доброты. И очень часто в нашем мире к такому подвигу доброты призывает какой-нибудь дурачок, вся дурость которого заключается в его причастии небу и чистоте.
Обратимся к еще одной знаменитой картине. Это «Детские игры», или «Игры детей» (нидерл. Kinderspelen) — картина нидерландского художника Питера Брейгеля Старшего, изображающая более 200 детей, играющих в разнообразные игры.
Все игры детей на картине действительно существовали во времена Брейгеля. Но дети здесь изображены очень странно. Это на самом деле взрослые небольшого размера. И картина Брейгеля — вовсе не энциклопедия детских игр. Есть несколько версий ее толкования.
Одна из них говорит о том, что эта картина — панорамное зрение Бога. В этом случае играющие дети олицетворяют все человечество, одержимое суетными интересами. Другая версия говорит о том, что на картине изображено безумие мира. В этом случае играющие дети олицетворяют все человечество, лишенное разума. И третья — что люди на самом деле не растут, потому что застывают в своем ничтожном и малом, незначимом и земном. А расти может только тот, кто тянется к Богу.
Важно, чтобы был тот, кто назовет вещи своими именами и укажет путь людям — путь к сердцу милующему.
Формалисты, фарисеи всегда боятся смеха. Потому что смех указывает на ложность их пути и жизни, ложность их ценностей и идей. Именно такой смех еще раз открыл миру Чарли Чаплин, а затем и его наследник Вячеслав Полунин. Мой друг протоиерей Вадим Уткин как-то сказал, что Полунин изображает Божьего дурачка перед всяким несчастным человеком, прячущимся за форму. Полунин выводит таких людей в детскость и нежность к миру, к жизни, к ощущению другого как брата — и этим исцеляет сердца́.
Культуролог Ольга Данченкова, побывав на «Снежном шоу» Полунина, говорила, что, находясь там, оказываешься в месте, куда давно хотелось вернуться. Полунин возвращает зрителям возможность увидеть мир в его райскости, как его видят святые и великие поэты. Ольга заметила, что шоу возвращает людям ощущение их единения с другими.
Клоуны дают возможность увидеть мир как радость, а это почти утраченная современными людьми способность.
У современных детей пошатнулась извечная детская вера в хорошесть мира. Это произошло потому, что дети в этом опирались на взрослых, а современные взрослые полны мрачных мыслей и не умеют доверять Богу. Потому драгоценно все, что возвращает людям ощущение мира как Божьей сказки со счастливым концом. Это одно из важнейших дел, совершаемых клоунами.
Великий китайский мудрец Конфуций говорил, что исправление мира нужно начинать с исправления имен, то есть все назвать своими именами и не давать имя искусства тому, что им не является. Человек должен быть внимателен к голосу истины, а не к рангу и положению, занимаемому людьми в мире взрослых. Если мы слышим скучную проповедь, то по Конфуцию и нужно признать ее скучной, не обращая внимания на то, что ее произнес архиерей. Если мы слышим глупый стих — то не оправдываем его глупость тем, что написавший имеет десять премий и двадцать дипломов… Словом, человек должен быть внимателен к сути, поэтичности бытия, к звучанию Духа Святого и никогда не давать имя настоящести тому, что ею не зовется.
Конфуций считал важнейшим честно перед небом сказать, что и о чем мы на самом деле думаем. Похожие вещи говорил и митрополит Антоний Сурожский, советуя не сочинять себя перед Богом, но, если мы даже рассержены на Него или не понимаем Его — сказать Ему об этом. Так в свое время поступил Иов, предельно искренне, — вызвав Бога на суд не для того, чтобы обвинить, а для того, чтобы Тот оправдался.
Но беда в том, что люди даже в Церкви не привыкли быть честными по отношению к тому, что они думают и чувствуют: им кажется, что чувствовать они могут только предписанное, а это предписанное оказывается на самом деле карикатурой на Церковь. Конечно, такая предписанность восприятия существует далеко не только в храмах — она повсеместна. Ведь наш мир есть место искаженного зрения. И нужна вся сила великого искусства, чтобы по крайней мере желающие смогли не только смотреть, но и видеть.
Сельма Лагерлеф писала, что когда она ходила в храм своего родного городка, то все прихожане сидели с хмурыми лицами, считая, что так они выглядят более возвышенно. А почтенные дамы смотрели по сторонам — не случится ли, не дай Бог, чтобы шляпка жены учителя оказалась лучше, чем шляпка жены полицмейстера. И лишь некий юноша по имени Кристиан радовался Христу. «Все мы считали его местным дурачком», — грустно замечает Сельма…
Кьеркегор сравнивал людей с пьяным возницей на хорошем коне. И хотя конь хорош (мир прекрасен), возница спит и ему нет ни до чего дела. Так почти все люди спят по отношению к настоящести. Они не просыпаются, чтобы обрести подлинную жизнь.
А когда им указывают на звезды, они отвечают только, что звезды в карман не положишь и каши из них не сваришь.
И все же в каждом городе, в каждом месте всегда существуют те, кто ищет Духа, сам не понимая предмета своих исканий. Эти люди готовы проснуться. И вне стен Церкви, как говорил блаженный Августин, их гораздо больше, чем в оградах построенных храмов. Именно к ним прежде всего обращается клоун, а через клоуна — Тот, Кто стоит над нами и Кто вдохновляет нас помнить, для чего же мы родились людьми…
