на наш Телеграм
Разные века, разные общины. Вопросы одни и те же. Кто достоин, кто недостоин Причастия, как часто нужно причащаться, в чем смысл исповеди и как покаяние связано с причащением? Как происходит преложение хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы, как помочь детям с радостью приобщаться к Таинствам? О литургической культуре мы поговорили с протоиереем Максимом Кокаревым, ректором Самарской духовной семинарии, пресс-секретарем Самарской епархии.
— В храмах в воскресенье всегда много людей. Кто-то исповедуется и причащается, кто-то довольствуется записками и свечками. Есть ли смысл в присутствии человека на Литургии, если он не подходит к Причастию?
— Сказать, что совсем нет смысла, это слишком жестко. Человек пришел, и это уже хорошо. Степень нашего участия в Евхаристии может быть разной. Но, конечно, полным это участие становится тогда, когда все молящиеся причащаются от единого Тела и единой Крови. Часто этого не происходит в силу элементарного незнания смысла богослужения, его богословия и символики. Мы у себя в епархии практикуем такую форму, как миссионерская Литургия с комментариями. Если человек впервые попал в храм, он хоть что-то поймет на такой Литургии. У него появится стимул развиваться и изучать дальше.
Конечно, необходимо, чтобы постепенно менялось литургическое сознание. Чтобы не наступало успокоение от того, что человек в воскресенье просто «отстоял обедню». Мы говорим своим прихожанам — хорошо, что вы вообще пришли в храм, но давайте вместе подойдем к Чаше. Причем мы понимаем, что обращаемся в подавляющем большинстве к людям, у которых нет серьезных препятствий к этому. Часто основным препятствием является обычная лень.
— В чем вообще смысл Литургии и Причастия для современного человека?
— Евхаристия — венец Литургии. Один из самых ярких образов нашего Евхаристического собрания описывается в Евангелии — это брачный пир. Мы тоже приходим к этой трапезе, нас пригласил Господь. Святитель Иоанн Златоуст говорил: если бы вас на пир пригласил земной царь, вы бы пришли, поучаствовали, попели брачные песни, а когда царь призвал вас разделить трапезу, преломить хлеб, вы бы развернулись и ушли. Как же так? Ушли с пира голодными, не получив самого главного. Да и царя оскорбили таким уходом. А ведь это очень интимный момент — преломить хлеб и разделить трапезу с близкими людьми.
В древней практике некоторые люди стояли до конца, но к ним призыв подойти к Чаше не относился. Это так называемые «стоящие с верными». Это был разряд кающихся; они не причащались, так как им не позволяли грехи и церковная дисциплина. А наши прихожане добровольно низводят себя из «верных» — по лени, по незнанию. Просто в их литургическое сознание это вполне укладывается и не создает проблемы. Но мы из этого мнимого комфорта пытаемся человека вывести.
— Давно ли мы стали такими ленивыми?
— Это началось задолго до нас. Тот же Иоанн Златоуст отчитывал своих «охладевших» прихожан в начале пятого века. А ведь в эпоху гонений так не было. Каждая Евхаристия была, как последняя. Христиане не знали, соберутся они через неделю или нет. А потом спокойное течение жизни притупило эсхатологическое сознание. Появилось ощущение, что я всегда могу успеть. В IV–V веках вся империя становится христианской. В Церковь приходят люди не только по-настоящему туда призванные, но и пришедшие из конъюнктурных соображений. А что делать? Не пускать тоже нельзя. Качество уступило место количеству. Иоанн Златоуст это чувствовал. Он говорил: «Я выхожу проповедовать — полный храм, а выхожу с Чашей — уже половина».
Но мы идем путем воспитания, научения, просвещения. Ситуация постепенно меняется, хотя это и не быстрый процесс. И в других городах, и у нас, в Самарской епархии, есть отдельные общины, где очень большой процент верных причащается на каждой воскресной литургии. Это зависит и от пастыря, и от мирян — катехизаторов, наиболее активных членов общины, которые и остальных тянут за собой.
— Уже несколько лет как принято Положение «Об участии верных в Евхаристии». Там даются рекомендации по тем самым вопросам, которые всех интересуют, — как готовиться к исповеди и причащению, какие молитвы читать накануне, надо ли поститься перед причастием. Но об этом почти никто из прихожан не знает. Руководствуются ли сами священники данным Положением?
— Действительно, знакомство с этим документом чуть меньше, чем хотелось бы.
Есть такая черта нашей культуры, ну не принято у нас с интересом относиться к официальным документам. Хотя этот документ очень ждали. Люди ультраконсервативных взглядов думали, что сейчас наступит очередная апостасия. А либерально настроенные христиане ждали большей свободы. Но в целом документ получился достаточно выдержанный.
Положение подтвердило нашу практику: нельзя от всех требовать одинаково. Неформальный подход в общении с прихожанами — это очень важный момент. Поэтому инертность в знакомстве с этим документом огорчает.
— Какая работа ведется с пастырями в этом направлении?
— У нас есть регулярные курсы повышения квалификации клириков. Многие священники сидят у себя в небольших городках, деревнях и не находят мотивации для получения новых знаний. Потому что стройка, ремонт, десять детей. А тут мы набираем группы и в том числе знакомим с новыми документами.
Три года назад в нашей семинарии был пилотный набор. Один из первых вопросов, который мы задавали слушателям: кто знаком с этим Положением? Документу на тот момент было уже почти пять лет. Половина группы про него вообще не слышала, а половина слышала, но читать не стала. А использовала его в своей практике всего пару человек. Сейчас, когда мы набираем новые группы, мы видим, что тех, кто совсем не знаком с этим документом, уже нет. Другое дело, что всегда кто-то с чем-то не согласен. Но это прекрасная возможность подискутировать! А уж донести до каждого прихожанина смысл данного Положения — задача пастыря.
Тайна остается тайной. Не все возможно понять человеку
— Что происходит во время Причастия? Все равно до конца всем непонятно, как мы «обоживаемся».
— Если объяснять на уровне «чайника», как происходит Таинство, то исчерпывающих рациональных объяснений нет. В христианстве есть вещи, которые все-таки можно понять. А есть вещи, до которых разум доходит и просто останавливается. Их не так много.
Для меня кажется невозможным понять тайну Троицы. Сколько угодно можно приводить аналогий, почему один равно трем, но это все равно будет не до конца понятным.
Тайна воплощение Христа. Как одновременно кто-то может быть и Богом, и человеком во всей полноте? И тайна Евхаристии. Как одновременно это может быть подлинным Телом и Кровью Христовым, при этом оставаясь хлебом и вином? У меня нет ответов на эти вопросы, которые были бы исчерпывающими.
Мне ближе понимание тайны Евхаристии через Халкидонский догмат — через то, как Церковь пыталась сказать о воплощении Христа, но так ничего в положительном смысле и не сказала.
— Две природы Христа и понятие четырех «не»?
— Да: неслитно, неизменно, нераздельно и неразлучно. Отцы Собора очертили некие рамки, за которые нельзя заступать. Но давайте говорить честно: они так и не сформулировали этот догмат. Нас только предупредили, за какие границы не заходить, чтобы совсем не заблудиться. Это некая констатация факта, человеку невозможно понять, как соединяются эти две природы — Божественная и человеческая.
Про Евхаристию примерно так же. Мы используем слова «пресуществление» и «преложение». Они взаимозаменяемые. Восточными отцами чаще используется слово «преложение». «Пресуществление» стойко ассоциируется с католической сакраментологией. Споры, что же находится в Чаше, насколько реально присутствие Христа в Святых Дарах, идут на Западе еще с IX века, с полемики Пасхазия Радберта и Ратрамна из Корби. То есть они начались еще до разделения Церквей. Это очень острая тема.
К XI–XII векам кристаллизуется учение и появляется термин transsubstantiatio, пресуществление.
— Что вкладывает в этот термин Католическая Церковь?
— Западная Церковь пошла не совсем правильным путем, пытаясь в эту тайну затащить философскую терминологию. И различие между субстанцией и так называемыми акциденциями (случайными, второстепенными свойствами) как раз из философского понятийного аппарата.
Католическая Церковь считает, что сущность хлеба и вина изменяется, то есть они полностью пресуществляются в Кровь и Тело Христовы. А остающиеся запах и вкус — это чисто внешние факторы. То, что и называется акциденциями. Это попытка технически все описать. Для меня такое объяснение не очень близко.
— А как считали на Востоке?
— Восточные отцы подчеркивали реализм. Никто из них не говорил, что это просто символы. Это реальные Тело и Кровь Христовы. А технику разложения субстанций и акциденций отцы Востока просто не описывали.
Иоанн Златоуст говорит, что это то самое реальное Тело и та самая реальная Кровь, которые каким-то образом нам подаются в виде хлеба и вина. И как это одновременно является и тем, и другим. Нам иначе, чем через принцип Халкидонского догмата, то есть через «не», не понять.
И, да, мы уверены, что это подлинные Тело и Кровь Христа, которые нам вещественно подаются через хлеб и вино. И они приобщают нас ко Христу.
Для кого Причастие — огонь согревающий, а для кого опаляющий
— Если люди не молятся на Евхаристии, тайные молитвы, читаемые в алтаре, никто не слышит, как все-таки происходит преложение? А если, допустим, священник не совсем сосредоточен на молитве? Думы у него о чем-то лично бытовом, все ведь люди. В этом случае хлеб и вино тоже станут Телом и Кровью?
— От личного достоинства кого-то из служителей ничего не зависит.
Чудо совершает не конкретный клирик, а Дух Святой. А если берем человеческое измерение, все равно совершает Евхаристию не один священник, а вся община. Клирик — это предстоятель, возглавляющий евхаристическое молитвенное собрание. Восточная экклезиология здесь более тонко настроена.
— На Западе священник может совершать Евхаристию один?
— Там в Средние века в практику вошли даже так называемые «тихие» мессы. Они возникли в монастырях, вследствие появления большого количества монахов в священном сане. Увеличение их численности было естественным следствием нового понимания мессы как средства освящения и передачи благословения, иначе говоря, служения Литургии как способа индивидуального совершенствования в духовной жизни. Представьте, идет официальная (конвентуальная) месса с хором, с молящимися. И при этом параллельно другой священник может, вычитав канон мессы, причаститься быстро и уйти. Но так теряется соборное измерение Евхаристии. Она превращается в практику личного духовного благочестия.
Расскажу нашу местную историю про город Тольятти. Советский город, вырос вокруг автозавода. Автозавод помогали строить итальянцы. Здесь было очень много итальянских рабочих. Они католики, с ними приехал священник. Он здесь прожил несколько лет и даже написал воспоминания, которые сейчас переведены на русский язык. А это — время уже после II Ватиканского собора. Причащаться несколько раз в день — норма, и нет евхаристического поста. Так тот капеллан описывал свой быт так. Он просыпался, читал утренние правила, доставал походный чемодан с набором евхаристических сосудов. Один совершал мессу, причащался, потом шел по своим делам. А после обеда совершал уже мессу для рабочих.
— А мы в этом вопросе опять пошли своим путем?
— Все же в недрах православного литургического сознания сохранялось понимание, что без общины священник совершать Евхаристию не должен. Литургия — это «общее дело» в переводе с греческого. Поэтому все не сводится к личному достоинству или недостоинству одного человека. Это больше католический взгляд на клирика как на заместителя Христа, который произносит слова: «Примите, ядите…» от имени Христа. В этот момент и происходит преложение. В восточном понимании все же важнее эпиклеза (призывание Святого Духа). Хотя для восточных богословов вообще было не свойственно выделять какие-то моменты анафоры. Евхаристическая молитва для нас важна целиком.
Византийские богословы размышляли на эту тему достоинства и недостоинства. Николай Кавасила писал о двояком действии благодати в моменте Пресуществления. С одной стороны, действие, освящающее хлеб и вино, делающее их Телом и Кровью, а с другой стороны — освящающее нас, вкушающих. Это немного разводит эти две вещи. В любом случае хлеб и вино станут Телом и Кровью. А вот если человек недостойно подходит, даже если он предстоятель, ему это может быть не на пользу.
Среди первых причащающихся тоже были недостойные, например, Иуда. У Отцов кстати, были разногласия на тему, причащался он или нет. Здесь Господь дает реализоваться человеческой свободе до конца. Он не отталкивает Иуду. Но причащаясь недостойно, в осуждение, вместо пользы получаешь наказание. Для кого-то Причастие — огонь согревающий, для кого-то опаляющий. Мы молимся, чтобы этот огонь попалил наши грехи, но не попалил вместе с ними нас самих.
— А где у современного человека может быть грань: достоин он Причастия или нет?
— Будем честны, никто из нас — ни священник, стоящий у престола, ни самый внимательно молящийся член общины — не скажет никогда про себя уверенно: «Сегодня я достоин. Я идеально подготовился». Мы всегда подходим недостойными. Этим иногда оправдывают редкость причащения, дескать, я редко причащаюсь, но зато хорошо готовлюсь.
Иоанн Златоуст на эту тему говорил так:
«И вот ты причащаешься раз в год, лишаешь все остальное время себя причастия. И ты считаешь, что сорока дней тебе хватит, чтобы очиститься от всех твоих грехов. А потом, через неделю после Евхаристии, начинаешь жить так же и считаешь, что этим угодил Богу? Ты шутишь, человек? Ты считаешь, что потрудился 40 дней и стал достойным?»
Когда человек подходит с трепетом, благоговением и ощущением собственного недостоинства, это, возможно, самый правильный подход к Евхаристии. Как только ты решил, что ты достоин того, что Господь дает даром, ты пропал. Нельзя быть достойным принять в себя самого Бога, невозможно! Евхаристия — каждый раз осознание своей слабости, своего недостоинства и восторга перед тем, что Господь покрывает всю эту слабость и недостоинство.
— Как часто нужно причащаться? В разные исторические эпохи к этому вопросу подходили по-разному.
— Говорить о том, что все должны жить в одном евхаристическом мире, слишком жестко. Кто-то может каждое воскресенье приходить в храм, кто-то не имеет такой возможности. Но стремиться к частому Причастию для христианина естественно.
Размышления о частоте Причастия возникает в восточном православии в начале XIX века. Было известное движение в греческом монашестве — колливады, они возрождали у себя частое Причастие. К тому времени даже монахи причащались всего два- три раза в год.
У преподобного Никодима Святогорца и святителя Макария Коринфского есть труд «Книга душеполезнейшая о непрестанном причащении Святых Христовых Тайн». Воспринята она была сначала как модернизм, ненужное новшество. Были попытки изымать ее и преследовать как духовно вредную. Но постепенно эти идеи стали приниматься.
— А нашим современникам что посоветуете?
— Применительно к сегодняшнему дню скажу так. Для ленивых — реже одного раза в год нельзя. А когда каждое воскресенье — очень хорошо. И в этом люфте смотрим, куда конкретный человек движется. Если раньше человек причащался раз в год, а теперь раз в месяц, это положительное движение. А если раньше раз в неделю, потом раз в месяц, раз в два месяца — тут важно понять, что произошло, почему такое охлаждение.
В идеале хотелось бы, чтобы христианин причащался каждый раз, когда он может попасть на Литургию, если нет каких-то других запрещающих факторов. А так, кроме собственной лени, что может помешать?
Каждый, кто пробовал в себе что-то исправить, знает, насколько это сложно
— Остается ли правомерной привязка Причастия к исповеди? Исторически практика исповеди возникла позже Причастия, то есть изначально не было такой привязки…
— Опять история вопроса уходит вглубь веков. Отношения к исповеди как к некоему допуску до Причастия действительно не было. Покаяние было связано с дисциплинарным моментом, таким как отлучение от Причастия за тяжелые грехи. Если христианин совершал такие вещи, которые вообще не подобает христианам совершать, Церковь его воспитывала. Некоторых отлучали на годы. В отдельных случаях — пожизненно. Для остальных это был назидательный пример. И когда человек проходил путь покаяния, свидетельствовал об исправлении, тогда он опять торжественно принимался в церковную общину, причащался. В каком-то смысле это был допуск.
Но это касалось только очень серьезных грехов. У остальных членов общины такой привязки Причастия к исповеди не было. У монахов, да, ежедневные открытие помыслов могло иметь место. Позже все это как-то причудливо в нашей жизни соединилось. Плюс человек в Средние века стал причащаться раз в год, а здесь уже без исповеди никак.
Что касается современной практики, если человек живет полной церковной жизнью, причащается раз в неделю, а на праздниках и чаще, он может подойти к священнику и сказать, что на прошлой неделе, допустим, причащался и исповедовался. Спросить, надо ли ему сегодня исповедаться или нет. Священник может его просто благословить и все. Это уже вопрос пастырского отношения. Когда ко мне приходит люди, которых я не очень хорошо знаю, которые редко причащаются, понятно, что им надо исповедоваться. А с моими постоянными прихожанами мы устанавливаем порядок исповеди, который им и нам подходит.
Но если случается что-то очень серьезное, тут прямо бежать надо и сразу исповедоваться.
— Сама сталкивалась с ситуацией, когда на исповеди рассказываешь о грехе, понимая в глубине души, что через неделю опять придешь с этим же. Как тут быть? Если не борешься с грехом или даже и борешься, но грех не побеждаешь?
— Мы путаем причинно-следственные связи. Мы приходим на исповедь не отчитываться с момента прошлой исповеди в побежденных своих страстях. Да, порой мы говорим об одном и том же. Но мы приходим как раз за тем, чтобы получить помощь в этой борьбе. Осознавая, что сами не справимся.
Пока мы в силах осознавать свой грех, даже не будучи в силах его победить, в этой жизни мы не умерли. Если мы имеем возможность отделяться от своих грехов, не соглашаться с ними, не сливаться, не делать их своей второй натурой, это уже хорошо.
Мы приходим на исповедь и говорим: «Господи, вот мое израненное сердце. Ты видишь все. Ты знаешь, что я не есть мои грехи. Мне хочется быть чем-то большим, чем эти грехи. Помоги мне. Я сам слаб, своими силами не справляюсь». Мы зовем Бога в свою жизнь. Чтобы Он помог Своею благодатью уврачевать наши язвы и болячки. И делать это надо регулярно.
— Как должна осуществляться подготовка детей к святому причащению? Согласно правилу Тимофея Александрийского, исповедь совершается по достижении 10 лет, но в традициях Русской Православной Церкви это 7 лет. Не слишком ли ранний возраст для такого серьезного духовного опыта?
— Смотря как к этому подойти. В русских и греческих книгах был обозначен возраст 10 лет. Конечно, те 10 лет и наши — это разная история. Но и сейчас возраст с 7 до 10 лет — это время, когда ребенка надо подготовить к вещам, которые ему в его духовной жизни взрослого человека предстоят.
Все дети разные, многое идет от семьи. Некоторые родители говорят: мы не знаем, как это сделать правильно. Просят меня поговорить с ребенком в неформальной тихой обстановке. И мы разговариваем. Ребенок постепенно перестает бояться, привыкает. В этом возрасте дети уже понимают, что такое совесть. Осознают какие-то свои поступки. С ними можно нормально разговаривать.
У меня своих трое. Младшему 12, старшей 18. Я помню, как с ними разговаривал на эти темы. О многих вещах можно поговорить через литературу. Очень рекомендую книги Клайва Льюиса «Хроники Нарнии» или хотя бы фильмы. Прямо методическое пособие для разговора с подростками о вере.
У Льюиса есть персонаж — Юстас. Ярко вырисованный грешник, вредный подросток, завистливый, эгоистичный, циничный. В какой-то момент он превращается в дракона. Смотрит на себя и видит отражение дракона в озере. К нему приходит осознание. Он понимает, что стал таким по своей вине, и начинает плакать. Слезы текут по его драконьей морде в озеро. Он пытается соскрести с себя эту чешую драконью. Бесполезно. В какой-то момент Юстас вспоминает об Аслане. До этого он не верил в рассказы об этом волшебном льве, глумился над ними. И вот он неосознанно взывает к Аслану. Аслан приходит и внимательно смотрит на дракона.
Так и Христос пристально смотрит на людей в Евангелии перед их исцелением. Молча смотрит. Видит глубину покаяния. Потом Аслан дует на Юстаса, что тоже очень характерно. Легкое дуновение ветра — и шкура драконья спадает.
Я обычно говорю детям, что мы сами, конечно, должны осознавать какие-то вещи. Но без помощи Аслана — а в нашем мире Его зовут, как известно, по-другому — не обойтись. В книге он сам говорит юношам и девушкам: «В вашем мире меня зовут по-другому». И на исповедь мы приходим, чтобы получить помощь. Своими силами такую драконью шкуру, увы, мы снять не можем. Очень сильная притча о покаянии.
— Ребенку понятно, как действует в нем совесть.
— Ему непонятно другое: почему нужно идти в храм, зачем взывать к Богу, почему самому нельзя. «Я все понял, я больше так не буду». Но чтобы «так не быть», нужно иметь силы, превышающие свои. Каждый, кто пробовал в себе что-то исправить, знает, насколько это сложно. И мы прибегаем к помощи Господа.
Дети у меня с разной частотой исповедуются. Когда долго не исповедуются, я шучу: «Та-ак, по-моему, кто-то сильно оброс драконьей чешуей».
В работе с детьми должен быть принцип, как у врачей: не навреди. Хорошо, если ребенок забудет эпизод, испугавший его при неумелом разговоре, и не выпадет из Церкви. А бывают и поломанные детские судьбы.
Степень свободы зависит от нашей литургической культуры
— Может, в современных условиях пора давать во всех этих вопросах больше свободы — как самим священникам, так и прихожанам?
— Без норм и правил точно не обойтись. Но как при этом не нарушать свободу мысли? Существуют вехи, расставленные по краям дороги. Если ты за них заходишь, то точно попадаешь куда-то не туда. Но внутри — огромное разнообразие богословских мнений.
Неверующие люди считают, что у нас все жестко регламентировано. Говорят, что в Церкви нет свободы.
— А это не так?
— Каноны указывают лишь некую траекторию. И сформулированы они с учетом того, что люди разные.
Даже тот самый канон об отлучении от Евхаристии, указание, если пропустил три воскресенья подряд. Даже там написано — пропустил «без уважительной причины». С пониманием, что всякое может случиться. Кстати, там нет разного подхода к мирянам и клирикам. Если епископ, пресвитер, диакон, мирянин, монах, кто угодно, находясь в своем городе и не имея никаких препятствий, три воскресенья подряд будет игнорировать евхаристическое собрание, то все, до свидания. Я своим студентам говорю то же самое. Что это не работа, и очень странно относиться к этому как к ремеслу, когда священник не ходит в воскресенье на Литургию просто потому, что в отпуске.
Хоть и прошло много лет, но мы находимся в постсоветских реалиях. Литургической культуры все еще мало. До свободы надо дорасти. Мне говорят: почему бы нам не поставить скамейки, как в католических храмах или как у греков. В принципе, можно. Но там люди знают, когда можно садиться, когда надо стоять. Они не будут сидеть во время чтения Евангелия. В католическом храме не надо никому знаки подавать. А у нас, если мы сейчас поставим скамейки, у каждого прихожанина надо будет поставить меня или другого священника. Чтобы объяснял, где нужно встать, а где можно и посидеть. Литургическая культура — это то, что долго воспитывается и очень быстро теряется. Но мы работаем над этим, и процесс хоть и медленно, но верно движется в лучшую сторону.
