– задается вопросом Андрей Десницкий.

Один из самых первых вопросов, которыми занялась библеистика как наука и которые сегодня продолжают задавать интересующиеся, – это вопрос об авторстве книг Библии. Начиная с самых первых – с Пятикнижия. Послушаем, как спорят об этом наши старые воображаемые друзья, Ретроград и Скептик:

Ретроград (Р): Как известно, Пятикнижие, первые пять книг Ветхого Завета, написал Моисей! Этого вы не будете, надеюсь, отрицать?

Скептик (С): Обязательно буду! С какой стати вы взяли, что именно он?

Р.: Так учит церковь!

С.: Возможно, и учит, но в самом Пятикнижии об этом нет ни слова. Моисей нигде не говорит там от первого лица. И есть очень много признаков, по которым он никак не мог быть автором этого текста.

Р.: Уверен, что все они могут быть легко объяснены.

С.: Еще в XI в. в исламской (тогда) Испании еврейский врач Исаак ибн Яшуш указал, что в 36-й главе Бытия перечислены цари Эдома, жившие после Моисея. А в XV в. уже в христианском мире авильский епископ Тостат отметил, что повествование о смерти Моисея в конце Второзакония писал явно не Моисей.

Р.: Он пророк и мог всё заранее предвидеть!

С.: Ну вот опять! Да если даже так, зачем ему было оформлять свое предвидение как повествование об уже произошедшем событии?

Р.: Хорошо, предположим, что конкретно эти эпизоды были добавлены к Моисееву тексту уже после его смерти.

С.: Но дальше – больше. В XVII в. британец Томас Хоббс и француз Исаак де Пейрер обратили внимание на множество других, менее очевидных проблем. Например, выражение «до сего дня» (Быт 26:33, 35:20 и др.). Они описывают Землю Израиля или Палестину, какой она была уже во времена самих израильтян, и объясняют происхождение некоторых названий и памятника Рахили. Моисей никогда не бывал в этой земле, мог ли он так о ней говорить? А Второзаконие вообще начинается так: «Сии суть слова, которые говорил Моисей всем израильтянам за Иорданом». За Иорданом, по ту сторону реки – это где? Контекст не оставляет никаких сомнений: на восточном берегу, еще до того, как израильтяне переправились через реку. Но «за Иорданом» может говорить в таком случае только тот, кто сам живет на запад от реки! Так, если кто-то напишет, что Европа находится «по ту сторону Атлантики», мы поймем, что автор живет в Америке и он никак не мог написать этого прежде ее открытия. Так и начало Второзакония не могло быть написано до пересечения израильтянами Иордана.

Р.: Хорошо, скажем так: Моисей написал собственноручно всё, кроме того, что он явно не мог написать.

С.: Именно так отвечали в Нидерландах XVII в. Баруху или Бенедикту Спинозе, которого гнали и из синагоги, и из католической церкви. Вот еще один пример, который он разбирал подробно: «И не было более у Израиля пророка такого, как Моисей, которого Господь знал лицем к лицу» (Втор 34:10). Дело даже не в том, что Моисею так было бы писать о себе нескромно – автор этих строк явно знал дальнейшую историю Израиля, ему было, с кем сравнивать Моисея.

Р.: Всего лишь несколько добавлений!

С.: А не проще ли тогда признать, что если целый ряд мест не принадлежит лично Моисею, то и другие могли быть написаны кем-то другим?

Р.: Мы не ищем легких путей!

За нашим Скептиком здесь – не только критика, но и разного рода предположения. Уже в XVIII в. независимо Х. Б. Виттер и затем Ж. Астрюк предложили выделить в Пятикнижии различные источники в зависимости от того, как называется в тексте Творец. Они отметили, что в этих книгах много дублетов, самый известный пример – два рассказа о сотворении мира и человека в книге Бытия (граница проходит между 3-м и 4-м стихом 1-й главы). При этом в первом рассказе Творец называется Богом, по-еврейски «элохим», а во втором носит имя Господь Бог. Слово, которое мы переводим сегодня как «Господь», в древности могло звучать примерно как «Яхве», хотя есть и другие теории на этот счет.

Поэтому «авторы» этих источников получили условные имена: Элохист (или Элогист) и Яхвист (или Ягвист), а весь текст Пятикнижия был поделен между ними. Впрочем, к этим двум источникам были добавлены еще два: цельное и вполне самостоятельное Второзаконие и отдельно Священнический кодекс, который прежде считался частью традиции Элохиста. В классический вид «теорию четырех источников» привел в последней четверти XIX в. Ю. Велльгаузен. С тех пор четыре источника традиционно обозначаются четырьмя заглавными буквами: E (Элохист), J (Яхвист), D (от латинского Deuteronomium, «Второзаконие»), P (от немецкого Priesterkodex, «Священнический кодекс»). Эта теория получила название документальной гипотезы.

 Знаменитый труд Велльгаузена, опубликованный в 1882 г., носил название «Пролегомена (предварительные соображения) к истории Израиля». Он хотел найти самую «сердцевину» Откровения, которая впоследствии была погребена под пластами законнической традиции, и для этого восстанавливал историю возникновения текста.

Впрочем, пора перейти к конкретным примерам. Итак, два рассказа о сотворении мира. Они совсем не одинаковы в деталях: например, в первом рассказе Бог творит человека в самом конце, одновременно мужчину и женщину, а во втором – сначала мужчину, потом растения и животных, и лишь в самом конце – женщину. Трудно понять, как это расхождение объясняют те, кто видит в Библии текст, напрямую продиктованный Богом и излагающий вечные истины в некоем готовом и законченном виде.

А если просто задуматься, что перед нами не катехизис и не учебник по всем естественным наукам, а поэтическое повествование о Боге и человеке? Оно рассказывает не о технологии творения мира за шесть суток, а о том, откуда мир возник и почему существует, и что надо знать человеку об этом мире, чтобы исполнить свое предназначение.

И вот Элогист, а еще точнее, традиция, предание, зафиксированное в первой главе, дает нам самый крупный план: мир устроен иерархично и сложно, человек – главная, но не первая его деталь. А вот предание, отраженное во второй главе, показывает крупным планом именно человека, его роль, значение, и – внимание – отношения между полами. В первой главе мы уже прочитали, что по сути своей мужчина и женщина равны, а вторая глава подчеркивает главенство мужчины в обществе и семье, в те времена для всех очевидное. Это не два разных творения мира, это две разные перспективы.

Но ведь и о Боге две традиции повествуют не одинаково. В первой главе Бог надмирен, Он лишь управляет рождением этого мира, но сам Он не присутствует в нем. Мы скажем на богословском языке современности: Бог трансцендентен. А вот во второй главе Бог буквально спускается к Адаму, чтобы показать ему зверей, потом наводит на него сон, творит жену-Еву, знакомит первых супругов, объясняет им правила пользования Эдемским садом. Он участвует в жизни этого мира самым прямым и непосредственным образом.

Кто же из двух сказителей прав? Оба. Просто каждый раскрывает свою грань великой и до конца не постижимой Истины, а церковь принимает оба рассказа, вместе, в их сложно устроенном единстве. «Неслитно и нераздельно», как потом будет сформулировано по другому поводу.

Самая удивительная история в Бытии, с этой точки зрения – рассказ о Ноевом потопе в главах с 6-й по 8-ю. Тут два предания соединились воедино, одно из них относится к источнику J, другое – к P. И вот в J говорится, как «раскаялся Господь, что создал человека на земле», а затем, после жертвоприношения Ноя, обещал никогда более не губить человека. Это предание содержит красочные детали об отношениях между полами (как и рассказ Яхвиста о творении мира): именно в нем рассказывается о таинственных браках сынов Божьих с дочерями человеческими, впрочем, это отдельная тема.

А вот автор «Священнического кодекса» строг и немного суховат. Везде, где мы видим в этой истории слово «Бог», следуют подробные инструкции для Ноя, но о сфере божественного не говорится практически ничего. Этот сказитель любит порядок и размеренность, любит точность: «И остановился ковчег в седьмом месяце, в семнадцатый день месяца, на горах Араратских. Вода постоянно убывала до десятого месяца; в первый день десятого месяца показались верхи гор… Все звери, и все гады, и все птицы – все движущееся по земле, по родам своим, вышли из ковчега». Так и видишь перед собой строгого священника, следящего за календарем и распорядком богослужения…

При этом в двух версиях есть расхождения. J сообщает, что в ковчег Господь повелел взять по семь пар чистых животных и по одной паре нечистых. А P говорит, что в ковчег вошло только по одной паре всех живых существ. Тем, кто верит в буквальную диктовку, придется сделать вывод, что повеление Бога оказалось грубо нарушенным. По-разному указаны промежутки времени, в течение которых прибывала вода (40 и 150 дней), и птицы, которых Ной выпускал, чтобы проверить, высохла ли земля: голубь и ворон.

Впрочем, разве это принципиально важно? Вполне вероятно, что мелкие детали действительно сохранились в разных версиях по-разному, и никто уже не сможет точно сказать, был ли то голубь, или ворон, или обе птицы сразу, как выглядит текст сегодня. Но для понимания общего смысла повествования это совершенно неважно.

Зато такие детали могут помочь нам увидеть авторов или, точнее, сказителей. Почему священнический источник не упоминает «семь пар чистых»? Да потому, что он ничего не говорит о жертвоприношении Ноя после потопа! Зачем еще было брать дополнительное количество чистых животных, как не для того, чтобы принести их в жертву? А вот священнику, по-видимому, показалось неправильным рассказывать о каком-то жертвоприношении «на горах Араратских». Жертвы должны приноситься только в главном святилище (скинии или храме), и незачем тут создавать лишние прецеденты!

Да и образ Бога тоже в двух источниках не вполне одинаков. Сказитель-священник подчеркивает справедливость Бога, который объявляет людям Свою волю и строго наказывает за ее нарушение. А вот Яхвист подчеркивает Его готовность к милосердию и снисхождению: «не буду больше проклинать землю за человека… и не буду больше поражать всего живущего».

С самых древних времен люди, верящие в Единого Бога, знают эту истину: Он одновременно справедлив и милосерден. Если бы был только справедлив, нам не на что было бы надеяться; если бы только милосерден – для зла не оказалось бы преград. Библейские авторы и составители библейских книг тоже говорили об этом, и не всегда в виде чеканных догматических формулировок – об этом, как о многом другом, рассказывают библейские повествования.

Они, судя по всему, не были записаны под диктовку в какой-то определенный момент времени, а складывались постепенно, в диалоге Бога и Его избранного народа, в стремлении народа понять своего Творца и рассказать о Нем своим детям полнее и разностороннее. И, по-моему, так гораздо интереснее.