на наш Телеграм
Или не равно? Размышления над статьей Александра Королева “Главная причина расцерковления”
Интерес к теме расцерковления не затухает, а лишь набирает обороты…
Недавно в разговор на эту тему внес свою лепту Александр Королев – лепту, оказавшуюся достаточно весомой, судя по интенсивности сетевого обсуждения его текста, опубликованного в блоге портала «Предание».
В тексте Александра можно увидеть следующую ключевую мысль: причиной расцерковления является недостаточная воплощенность любви в церковной ограде, недостаток в ней отношений, основанных на любви. И с этим, думаю, нельзя не согласиться. В самом деле, какой нормальный человек побежит от настоящей любви? И разве не огромное большинство публично засвидетельствовавших свое «расцерковление», «выгорание» и т. п., одновременно не засвидетельствовали деформацию человеческих отношений как основную причину своего состояния? Кажется, риторическим выглядит не только первый вопрос, но и второй. Характерно в этом смысле название целой рубрики материалов на тему на портале «Предание»: «Как выжить в Церкви». Оно совершенно не случайно и не надуманно.
Стоит сделать одну ремарку: всякий раз, когда заходит разговор о любви, стоит иметь в виду, что это понятие очень легко, пусть даже и неосознанно, девальвируется и становится предметом злоупотребления. Не секрет, что разговоры о любви часто бывают весьма неглубоки, излишне эмоциональны, а порой и прямо манипулятивны и т. д. С учетом этого сам бы счел нужным воздержаться от рассуждений на тему любви, не отдав себе перед этим себе отчета, что, собственно, имею под этим словом в виду. Свое понимание любви я постараюсь прояснить для читателя в самом конце заметки, а пока вернусь к обсуждаемому тексту.
Община и общение
Отметив момент согласия с Александром, далее я вынужден констатировать существенное разногласие с ним. Говоря о воплощении любви в церкви, автор выделяет (фактически в качестве главного) один вполне конкретный признак этого воплощения: объединенность христиан в «общины и сообщества». При этом, в полном соответствии с идеей, характерной для православного содружества малых братств (ПСМБ), членом которого является автор, церковный приход в число таких сообществ не попадает: это «совершенно недееспособная форма». Таким образом, воплощением любви является даже не всякое сообщество, а только определенного рода.
Я же, видимо, по-другому понимаю воплощенность любви. Для меня это скорее синоним ее действенности между людьми (люди и есть та самая «плоть»), ее выражения в определенных изменениях внутри самих людей и между ними; в соответствующих событиях, действиях. Всякие сообщества – это уже, в хорошем случае, некий «контейнер» или пространство для действия любви. Сами эти сообщества я бы назвал не воплощением любви, а формами организации людей. Внутри какой из них лучше действует любовь – уже вопрос стечения разных обстоятельств. Между этими формами и самими человеческими отношениями, являющими любовь, связь весьма опосредована многими факторами. Конечно, можно обсуждать плюсы и минусы каждой формы, например, сравнивать приходы и внеприходские общины: почему нет? Скажем, есть основания согласиться с тем, что современная приходская система РПЦ, оборачивающаяся для клириков жесткой вертикалью власти, а для прихожан – зачастую комбинатом ритуальных услуг, смотрится в этом сравнении достаточно невыгодно и стимулирует поиск иных форм. Но в целом и приходы, и внеприходские общины, и все прочие возможные объединения людей схожи в одном: они таковы, каковы исторические традиции, состояние взаимоотношений в обществе в целом, личные характеры входящих в сообщество людей, особенно лидеров… И в этом море факторов в какой-то момент многие знаки могут поменяться на противоположные. Плюсы могут стать минусами, и наоборот. И вопрос «как здесь выжить» может стать актуальным не только в современной приходско-епархиальной вертикали РПЦ. Та же вертикаль власти вдруг вырастает во внеприходской общине. Или, скажем, в ней начинается тотальный контроль жизни отдельных людей… И кто-то в результате «выгорает» и «не выживает» в качестве члена общины. Бежал в XIX в. из братства гернгутеров Шлейермахер, уходили на рубеже XIX и XX вв. из трудового братства упомянутого Александром Неплюева, а в XXI в. не смогли многие выжить в качестве членов ПСМБ. Как уходят и вроде бы самых симпатичных по атмосфере приходов. И кто дерзнет сказать, что любой откуда-то ушедший бежит от любви, будучи недостоин или не готов ее принять?
Так что вопрос, в какой церковной форме больше воплощается любовь, не имеет объективного ответа. Более того – “Дух дышит, где хочет” и “never say never”: можем ли мы, «решив за Бога», исключить, что в той или иной семье, турпоходе, хосписе и др. любовь вдруг воплотится полнее, чем в номинально церковном сообществе? С подобных позиций можно сказать, что общение – более первичная ценность, чем община: второе нужно ради первого, и первое не свести ко второму. Вопрос об оптимальной форме общины (в широком смысле слова) в лучшем случае можно решить для самого себя. Практически же этот вопрос чаще всего решает за нас жизнь: мы живем не в идеальной форме нашей мечты, а просто в пригодной для жизни и служения форме, в которую она нас на данный промежуток времени поместила (с позиций веры можно оптимистично полагать, что поместил Бог).
Любви никогда и нигде не хватает – пожалуй, это эмпирическая аксиома человечества. Но если мы верим, что Бог есть любовь, выход ясен – стремиться ее умножать словом и делом. В рамках тех форм, которые мне сегодня даны. Лучшая форма для меня – это та, в которую я сегодня помещен и не исчерпал возможностей деятельной жизни в ней (понятно, что решение вопроса об исчерпанности «висит» опять же на мне самом).
Здесь-то в первую очередь и пригодится отдать себе отчет в том, что понимаешь под любовью. Как обещал, скажу, как понимаю любовь сам. Предельно кратко: любить другого для меня означает жить тем, чтобы этот другой – был. Чтобы он максимально реализовался именно в качестве другого, а не в качестве моей собственности, моего инструмента, моего клона, моего проекта. Все перечисленное – из области часто встречающихся отклонений от любви. Если их бы их в каком-то месте не было, кто бы из такого места побежал? Все «выгорания», «выживания», «расцерковления», пожалуй, можно назвать результатом столкновения с теми или иными из подобных издержек человеческих отношений.
Гарантий нам никто не даст. А вероятность того, что любви в церкви и мире станет больше, и что кто-то не станет «выгорать» и не захочет «расцерковляться», – повысится.
«Христоцентрический контраргумент»
Если выше я пытался обсуждать ключевые положения Александра Королева о причинах расцерковления, то далее придется критически проанализировать одно из характерных возражений ему. Процитирую одного из участников дискуссии в “Фейсбуке”, человека, на мой взгляд, таких свойств, что к его мнению всегда хочется прислушиваться: «Главное в Церкви — внутренняя жизнь души со Христом, следствием чего является уже проявление любви Христовой (которую личность получает в богообщении, и только это и есть Церковь – общение личности и Христа) в общине. А у автора следствие становится причиной».
Вроде бы все здесь логично и бесспорно: если мы христиане, началом всего для нас является Христос. Но есть существенная проблема: говоря о жизни со Христом и, шире, о богообщении, мы ссылаемся на Самого Бога, Который есть предельная тайна. И, значит, подобным разговором скорее ставим вопрос, чем даем ответ. От слов «жизнь со Христом» тем самым неотъемлемо вопрошающее продолжение: «это как?».
Но в дискуссии вокруг текста Александра Королева бросалось в глаза, что возражение подобного рода (жизнь со Христом первична, любовь вторична) звучит так, как будто нет никакой проблемы, и вполне понятно, что это такое. Иными словами, это подается не как постановка вопроса и даже не как теорема, т. е. утверждение, но требующее обоснования, а как аксиома.
В то же время невозможно не представить перед лицом утверждения такой силы всех тех многочисленных членов церкви, для кого это скорее вопрос, чем ясный ответ. Естественно начать с самого себя: у меня, например, нет никакого такого особого опыта, который я бы без сомнения назвал общением моей души или личности (второе слово мне нравится больше) со Христом. В первые годы церковной жизни это отсутствие в моем опыте чего-то сугубо необычного, выраженно «мистического» меня заметно озадачивало, и, думаю, будь я чуть более эмоционален, чем являюсь, я мог бы впасть в серьезный комплекс неполноценности по этому поводу: что, дескать, за христианская жизнь, никакого богообщения!
Но ведь кто-то и впадает, опять же не секрет. Или, скажем, заходят на достаточно скользкую стезю сравнения и соизмерения в духовной жизни. И, думаю, все это и подобное происходит во многом потому, что такая «сильная», «мистически насыщенная» лексика, как «богообщение» и «жизнь со Христом», провоцируют на ожидание каких-то необычных переживаний и на возведение этих переживаний в ранг «критерия качества духовной жизни». А ведь подобные переживания – это решительно дело не наших усилий, это, можно сказать, не избираемый, а «избирающий» опыт: с кем случилось, с тем случилось. Мистиков немного, в том числе и среди христиан: кто из нас вслед за Павлом может похвастаться, что он «слышал неизреченные глаголы» и с ним общался Христос? Огромное большинство из нас привело и приводит в церковь нечто совсем другое. К тому же речь идет о субъективном, сугубо внутриличностном опыте, который во внешнем пространстве невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть. О нем можно лишь свидетельствовать другим, но свидетельство уже не равно самому опыту, в нем неизбежно присутствует много от самого человека.
Этими и другими причинами, опять же по моему сугубо частному мнению, обусловлен следующий парадокс: пусть мистический опыт (понимаемый как теофания, проявление сокрытого в обыденности божественного присутствия) и питает религию и, конечно, христианскую церковь, ссылка на него непригодна в качестве объективной аргументации именно в силу необъективности этого опыта, принципиальной данности его не каждому, в том числе и не каждому христианину. А я убежден, что разумная аргументация должна апеллировать к тому, что дано каждому из возможных ее адресатов, в этом смысле – универсальной. (Можно назвать меня на этом основании рационалистом – не возражаю: пусть это будет монолог рационалиста, готов на риск представлять таковых внутри церкви, в которой, как легко убедиться, собраны самые разные люди.)
Чтобы стать аргументом, апелляция к «жизни души со Христом» и другие мистически насыщенные высказывания сами еще нуждаются в своей «экзегезе», в прояснении того, что под ними имеется в виду. Конечно, лучше бы такую «экзегезу» своих слов давали сами их употребляющие, но в рассматриваемой дискуссии этого не произошло. Наверное, в первую очередь потому, что сам “Фейсбук” не очень приспособлен для ведения особо серьезных дискуссий. Что ж, пользуюсь другой интернет-возможностью попытаться поразмышлять на эту тему.
Итак, один из вариантов понимания слов «жизнь со Христом», «общение со Христом» состоит в том что это «особые переживания», сугубо избирательный, неуниверсальный «мистический опыт», но именно по этим его свойствам такое понимание – не аргумент. Может быть, «общение со Христом» – это принятие в свое сердце Евангелия и соответствующая этому жизнь? Ведь другого «данного каждому» Христа, кроме евангельского Иисуса, у нас нет, а Евангелие – это как раз и есть то, что дано каждому. Но и здесь, как только дело доходит до реальной жизни, свой парадокс: другого Иисуса нет, но и Евангелие – не Сам Иисус, а, как ни крути, текст. А текст – не добрый волшебник, сам нас не поправит, с ним еще нужно уметь обращаться. В самом пресловутом «жить по Евангелию» таится опасность превращения Евангелия в сборник инструкций и предписаний, по сути, в новый Закон, т. е скатывание от «исполнения» Закона (как понимает Христа христианская традиция) назад к его господству. Опять все проблематично…
Я думаю, что в прояснении смысла слов «жизнь со Христом» для всех, а не для немногих «мистиков» все-таки не уйти от апелляции к любви как «первоаргументу». Вряд ли кто-то будет спорить с тем, что Христос явил для христиан Бога как Любовь, т. е., иными словами, любовь в качестве основания бытия. «Бог есть любовь» – утверждает сам Новый Завет. Вплоть до того, что любовь в конечном итоге сильнее и самого страшного, «последнего» врага – смерти, что и следует из принятия нами события Воскресения. И если все это действительно принять, то окажется, что жить любовью, жить ради других и означиает жить в соответствии с самой глубинной основой бытия, жить по-Божьи и со Христом. И если мы не вправе ожидать себе неких необычных переживаний, то способность любить, как можно надеяться, дана каждому, а значит, это любовь (не без упомянутого ранее труда по его адекватному пониманию) и может быть всеобщим христианским ориентиром.
Безусловно, следует согласиться с тем, что к сознательному принятию явленного Христом места любви как основы всего (и делающему нас христианами и членами Церкви) нас обычно подталкивает тот или иной опыт. Но этот опыт у разных людей самый разный, в том числе (если не чаще всего) без всяких «стигматов» необычности и сверхъестественности. Да и в любом случае, как мы уже попытались прояснить, внутренний опыт – это причина, а не аргумент.
И рост наш как христиан и как людей заключается не в накоплении количества и качества переживаний, а – по крайней мере, в большой степени – во все большей способности различать любовь и нелюбовь. Везде: и в пределах «церковной ограды», и за ними.
