на наш Телеграм
«Манифест РеОртодоксии» протоиерея Вячеслава Рубского предлагает радикальное переосмысление православия. Кажется, в новейшей истории это самая проработанная и самая заметная попытка адаптировать его под современный мир. Основной призыв — перевести акцент на личную веру и освободить ее от авторитета церковного предания и духовенства. При этом последние не отменяются, ослабляется лишь их претензия на знание Бога.
Манифест резонирует со многими идеями современного западного общества — с инклюзивностью, вниманием к индивидуальности, запретом на репрессивность. Потенциально манифест может открыть православие для групп, которые никогда не посмотрели бы в его сторону с интересом. Возможно, время покажет, что это будет большой проповеднический успех.
Отец Вячеслав признавался, что источником идей манифеста стало западное богословие последних 100 лет. Это труды богословов, отвергающих архаичность и адаптирующих христианство к современности: Тиллих, Спонг, Капуто и другие.
Много лет отец Вячеслав ведет большую просветительскую работу, рассказывая на популярных видеоплатформах про современную философию, богословие, открытия в материалистических науках и про психологию. Все эти сложные и авангардные дисциплины он излагает доступным языком и показывает, как они соотносятся с христианством. Манифест — кульминация его многолетней деятельности.
Ряд уважаемых авторов уже высказался о манифесте резко критически. Основная претензия — он противоречит основам православной веры. Отдавая должное миссионерской актуальности манифеста и считая, что его интенцию можно только приветствовать, мы тоже критически коснемся его ключевых идей. Сделаем это совсем с других позиций. Мы обсудим четыре идеи манифеста.
О двух репрессивностях
Отец Вячеслав пишет:
«Ре-ортодоксия отнимает репрессивность каждого положения веры и религии».
Что здесь понимается под репрессивностью? Вероятно, контроль церковных структур над верой, духовной жизнью, моралью. Кажется, можно только приветствовать устранение этого. Но в христианстве есть вторая репрессивность. Она связана с реакцией человеческой природы на проповедь Иисуса Христа. Впервые эта проблема была описана апостолом Павлом:
«Желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю… хочу делать доброе, но прилежит мне злое».
Рим 7:18–19
Он описывает, что происходит в его психике, когда он, вдохновленный призывом к добру, хочет ему последовать. И сразу сталкивается с некой силой внутри себя, удерживающей его от добра.
Можно констатировать: желание следовать проповеди Христа сталкивается с эгоизмом — это вечная проблема христианства, не зависящая от догм и конфессий. Любому христианину непросто исполнить призыв к добру. Сложно представить христианина, миновавшего вдохновение проповедью Христа и не испытавшего сложности с тем, чтобы ей последовать.
Кроме того, философ прошлого века Ханна Арендт в книге «Жизнь ума» пишет, что проблема сознания, описанная апостолом Павлом, впервые демонстрирует феномен воли. А именно — усилие выйти из того, кем я являюсь, чтобы стать другим. Это усилие — новация, которую христианство принесло в мир. До него история человечества не знала такого человеческого акта. По «Манифесту», лучше от него отказаться.
Осуществление свободной воли делать добро означает репрессию в отношении другой части своего сознания. (Которая хорошо подумала, все взвесила, посоветовалась с психотерапевтом и решила сделать добро как-нибудь в другой раз.) Таким образом, отвергая любую репрессивность, манифест отвергает и вдохновение, и свободу воли.
Но тут может возникнуть вопрос: а может, ну его — это добро, если оно предполагает репрессию моих интересов?
Но когда люди входят в христианство, они неизбежно вдохновляются призывом к добру. Психоаналитики прошлого века заметили, что основной источник психологических проблем людей в том, что они не следуют своему желанию. Выбирают спокойствие, комфорт — и тем самым вредят себе. Предать свое вдохновение, не пойти на репрессию своего эгоизма — значит в долгосрочной перспективе нанести себе вред. Хотя в краткосрочной это выглядит притягательно.
Таким образом, замечательный призыв к отмене любой репрессивности, отменяя репрессию института Церкви, не замечает, что есть и другая репрессивность. Ее отмена чревата потерей смысла, энтузиазма и потенциально может привести к цинизму и безразличию. Словом, вместе с водой можно выплеснуть младенца, если не заметить, что репрессивности две.
Об отличии психического от духовного
В манифесте сказано, что точка зрения реортодокса такова:
«Я решил, что Христос — Бог, ибо меня обусловила моя личная история и культура. Я принимаю это решение внутренним актом воли, прекрасно понимая, что это не основано ни на чем достоверном».
Эта модель устраняет саму возможность споров между конфессиями, претензий на истину, агрессивной религиозности, доказывания своей правоты. В этом цель такой позиции. Казалось бы, замечательно. Но тут есть проблемы — когнитивная и экзистенциальная.
Рассмотрим их подробно.
В логике «Манифеста» существует два варианта:
Есть православный, который убежден, что его религия — это истина.
А есть реортодоксальный, осознающий, что его выбор — следствие его психики.
У него есть опыт, который он может считать духовным, но он понимает, что нет никакой возможности выяснить, духовный это опыт или психический.
Отец Вячеслав пишет, что невозможно ответить на вопрос: «Кто и когда это установил?» (что Бог есть и что это Иисус). Такая постановка вопроса предполагает, что истинно только то, что установлено очевидно и может быть очевидно для всех. В философии такое понимание истины называется картезианством.
Когда человек сам к себе обращает вопрос: «Кто и как установил, что Бог есть и что это Иисус?» — и не находит, что ответить, он говорит себе: «Ну, значит, это чисто моя психика, нет никаких оснований считать, что это имеет отношение к внешнему реальному миру».
Но он сделал такой вывод, потому что применил вопрос, логика которого предполагает установление истин о материальном мире или о математике. Эта логика не годится для религиозных реальностей. Он пытался поймать рыбу на гвоздь — и, не поймав, решил, что наличие рыбы в воде — это его личная вера, ведь он не может сам себе это доказать. Нужно взять червяка или хлебный мякиш.
Что это такое? Отбросить заранее известные мыслительные формы, которые подгоняют ответ под себя, и быть внимательным к жизни. В жизни многих верующих и неверующих случается то, что люди осознают как духовный опыт. Это изобилие событий и состояний разного типа: переживание благодати, совпадения, состояния, вдруг настигающие, переживания во время молитвы, знаки в материальном мире, интуитивные инсайды о том, как надо поступить, и т. д. И у этого всего есть разная вероятность оказаться психологическим или мистическим.
Например, человек испытал благодать на литургии, решил, что это духовное, но потом вспомнил свои эмоции в консерватории, увидел схожесть и здраво решил, что на литургии тоже был эстетический опыт. Другое дело, когда человек испытал нечто, не похожее ни на эстетический опыт, ни на, например, восприятие природы. Тут уже есть большая вероятность сверхъестественного. Или когда два человека, не сговариваясь, испытали что-то необычное. Или когда человек что-то испытал, а потом прочитал в религиозной книге описание своего состояния.
Да, от элемента субъективности тут никуда не уйти, и стопроцентная уверенность в мистическом — это уже психиатрия. Весь вопрос — в градации вероятностей: слабая, средняя, сильная. Мы можем двигать этот поплавок. Конечно, нет никаких внешних критериев для проверки духовного опыта другого человека, но изнутри себя, пользуясь разумом и будучи честными перед собой, это в некоторой степени возможно.
Почему это важно? Жесткая модель «мы никогда не узнаем, психическое это или духовное, нет никаких разумных аргументов в пользу духовного» отрезает духовную жизнь от реального мира, замыкает ее в психике. Мир как источник глубокого смысла, потенциальный источник божественного, становится прохладным и механическим. Поэтому перенос материалистической рациональности на духовность создает риск нигилистического отношения и цинизма. Это может привести к потере смысла жизни и депрессии.
Возникает такая логика:
«Я это выбрал, а мог выбрать другое, и какая тогда у этого ценность? Если ценности назначаю я сам или какие-то случайные вещи вроде культурных привычек, то какие же это тогда ценности? Если я определяю, что ценно, и это не сам мир, то жизнь бессмысленна».
В минуты сомнения легко уйти в подобную логику. Поэтому стоит понять, как мне кажется, что люди реально переживают, как нечто наиболее глубокое в мире вовлекает их в свою смысловую ткань, что миру есть до них дело.
Кроме того, из слов отца Вячеслава можно подумать, что главная проблема, которую он видит в традиционном православии, — неприятие иноверцев. Что люди будут спорить: «У меня истинный опыт! — Нет, у меня!»
Но разве сегодня это большая проблема? Сегодня консервативные религиозные силы прекрасно объединяются вместе. Их проблема явно не в том, что они не признают друг друга.
А отец Вячеслав как будто считает, что главная ксенофобия — межрелигиозная. Но в современности, похоже, она направлена в другую сторону.
В «Манифесте» сказано:
«Непознаваемость Бога делает отношения с Ним принципиально непрагматичными (бескорыстными), поскольку Бог не должен быть объектом манипуляций или инструментом достижения цели. Бог ничем не обусловлен и ни к чему не предназначен. Бог любим! Богообщение подобно восприятию красоты: никто не принуждает внимать ей, и никто не награждается чем-то дополнительно за внимание к ней».
Но ведь красота награждает за внимание к себе, например, гармонизацией психического состояния. И в этом нет ничего низкого.
Главное — в логике отца Вячеслава прагматика в отношениях с Богом принижает нас, вульгаризирует, не делает нам чести. Но ведь есть разная прагматика: когда к Богу обращаются за помощью в финансовых делах. Когда на Бога уповают, ждут от Него спасения. Когда к Нему обращаются изнутри наиболее сокровенного желания, природу которого человек может до конца не понимать. Здесь есть и упование, и ожидание ответа, и доверие. Это не незаинтересованное созерцание, а страстное отношение. Оно существует не потому, что кто-то так написал или сказал: основы этого даны нам вместе с существованием.
Наше существование по природе своей неполное, мы хотим чего-то большего. В религиозном вопросе это желание проявляется особенно остро, ибо объект желания не до конца ясен. Здесь есть особое напряжение. Корысть неизвлекаема из любви. Каждый может это проверить на примере романтических отношений. Бескорыстное служение другому плотно соединено с ожиданием от него. В любви корысть и бескорыстие так переплетены, что трудно отличить одно от другого.
В Евангелии Христос в какой-то степени тоже корыстен — Он хочет, чтобы люди выбрали Его. Он даже обещает им в этом случае троны царей Израилевых.
И эта корысть — часть любви, ибо в ней содержится живая заинтересованность в другом. Поэтому прагматичные отношения с Богом — это нормально, это высокая и развитая религиозность. Джон Капуто, которого любит вспоминать отец Вячеслав, описывает в своей книге, как он горячо молится: «Come on! Come on! Come on!»
Устранение этого чревато безразличием к Богу. Если нам от Него ничего не надо, и Ему от нас ничего не надо, то у нас параллельное скольжение, ослабление связи.
О любви и тех, кого не любится
Отец Вячеслав пишет:
«Христос прорывает всю эту паутину грез, исканий, шествий, обещаний и как бы хочет сказать им довольно простые вещи: „Вы видите Меня. И это все, что вы можете видеть. Не нужно искать абстрактную истину. Вот, нам дано бытие, и это максимум, что мы можем найти в этом мире. Есть Я, и Я сейчас перед вами, а вы здесь передо Мной. И наше общение есть истина. Драгоценно лишь то, что Я вас люблю. Это все, что есть, и этим надо дорожить. Если вы Меня любите, тогда Я есть все — путь, истина и жизнь. Посмотрите уже на Меня, а не на свои грезы о том, что будет потом. Все, что вы можете знать о религии, — это Я и вы“».
Тут речь о том, что любовь к Христу предшествует вере, и если любовь есть, то Он становится «истиной и жизнью».
Но как же получается, что, цитируя здесь Евангелие от Иоанна —«Как Я возлюбил вас» — в тексте ниже отец Вячеслав пишет: «Вы слышали, что сказано древним: любите друг друга. А Я говорю вам: любите, кого любится». Но в Евангелии после слов «Как Я возлюбил вас» следует: «Так и вы любите друг друга» (Ин 13:34). То есть это не древним сказано — это сказано Христом. Но отец Вячеслав опровергает Его слова и говорит: «Не надо любить друг друга, любите, кого любится».
Хотя только что было сказано, что если мы любим Христа, то Он путь, истина и жизнь.
Это очень существенное противоречие. Далее. Обосновывается предложение отца Вячеслава следующим — «Если вы будете тужиться любить, вы вскоре возненавидите их». Сегодня популяризаторы наук о мозге много говорят о нейропластичности — если человек сознательно тренирует определенное поведение, например, заботу, доброжелательность, эмпатию, то у него структурно меняются нейронные связи. То есть мы можем управлять нашим мозгом через волю, культивируя в себе определенное отношение через поступки. Не нравится обливаться холодной водой, а через две недели уже не можешь без этого жить. Так и тут. Поэтому совсем не обязательно, что возненавидите, а скорее даже обратное.
Мало того, сказанное отцом Вячеславом противоречит идее христианской любви, уточненной в евангельских притчах — самаритяне и евреи ненавидели друг друга, а самаритянин помог, ему отнюдь не «любилось». Кроме того, Христос сказал:
«Если вы будете любить тех, кто любит вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так ли поступают и язычники?»
Мф 5:46–47
Здесь дело не в том, что отец Вячеслав противоречит Христу, а в том, что Христос дал людям возможность испытать уникальный опыт изменения себя, пережить удивительные вещи в связи с любовью к инаковым, к другим. Кроме того, Славой Жижек писал, что «христианство привнесло в мир идею любви к несовершенству — к некрасивому, больному и бренному», то есть не к тому, что «любится». Результатом секуляризации идеи любви к инаковому, к тому, что по умолчанию «не любится», стало то, что западный мир стал милосердно относиться к мигрантам, к небелым, к инвалидам. Растворившись в мире, эта идея поспособствовала явлениям любви. Что отец Вячеслав предлагает ей на замену? Не несет ли устранение ее необходимости большую опасность?
О странностях и неудобствах христианства
Есть ощущение, что отец Вячеслав хочет избавить православие от всякого неудобства и смятения. Примирить его с идеями психологического комфорта, популярными сегодня в вестернизированном мире.
Но не оказывается ли тут, что Евангелие более честно и радикально смотрит в лицо реальности природы человека? Люди по природе своей противоречивые, неспокойные, пронизаны нехваткой и сомнениями.
Джорджо Агамбен в конце книги о Пилате написал: «Христианство приговорило мир к неразрешимому кризису». Может быть, стоит честно признать: невозможно христианство без заусенцев, да это и не надо, как писал один философ: «по абсолютно ровной поверхности невозможно ходить — нужно сопротивление».
Христианство постоянно заставляет модернизированных христиан противоречить самим себе. Так и отец Вячеслав, написав, что следует апофатике, несколькими абзацами ниже сделал о Боге массу метафизических утверждений — что «Он пронизывает все», что «истина о Нем мала» (почему не средняя или не огромная? Отец Вячеслав часто спрашивает: «Бог точно Троица? Вы подсчитали?» Так его можно спросить: «Вы ее померили?»).
В общем, не стоит ли признать, что христианство — это неуправляемое и неудобное явление, и это нормально? Мы можем себе представить, что христианство — это когда мы спокойно сидим за столом, благожелательно друг к другу относимся, согласны в чем-то главном и невыразимом, и этого довольно. Но жизнь не такая, и сознание наше по природе своей желает чего-то курьезного и странного. И Христос говорит нам, что это нормально, что Он такой же.
