Андрей Десницкий продолжает разнимать столкнувшихся лбами в идеологическом споре скептика и верующего. С интересом наблюдаем за происходящим.

В прошлый раз мы говорили о том, что есть наука. Теперь давайте поговорим о том, совместима ли она с верой. Понятно, что на личном уровне совместима вполне: можно быть ученым и одновременно – мужем, отцом, гражданином своей страны, или, скажем, филателистом. Или вот верующим христианином. Просто разные роли в жизни человека.

А возможна ли христианская наука? Такая, которая использует научный метод, но при этом сохраняет верность своей религиозной традиции? Для одних очевиден отрицательный ответ: религия устроена иначе, к догматам веры принципиально неприменимы те требования, которые предъявляются к научным теориям.

Наука говорит о вещах временных и не имеющих отношения к вечности, она постоянно пересматривает свои выводы и теории, а вера говорит об абсолютном, вечном, неизменном и не меняет догматов. Наука предельно рационалистична, вера настроена на мистику. К тому же наука заинтересована скорее в том, чтобы закрыть двери перед посторонними: «да не войдет сюда несведущий в геометрии» – так было написано при входе в платоновскую Академию. Вера, напротив, обычно стремится к миссионерству, к тому, чтобы включить как можно больше «посторонних», сделать их своими.

Более того, нельзя не заметить, что наука говорит на языке Запада. Ученый может быть китайцем или нигерийцем, но если он хочет, чтобы его услышали во всем мире, он должен выражаться на одном из западных языков, в основном английском, и выражаться именно так, как принято в странах Запада, где зародилась современная наука. В современной России этот подход нравится далеко не всем: если у нас своя собственная идентичность, тесно связанная с религиозностью, как мы можем подражать Западу? Другое дело, что в области естественных наук никто почему-то не отказывается использовать его достижения и говорить для этого на одном с ним языке.

И все же другие утверждают: да вот, посмотрите, есть она, христианская наука, целые университеты и факультеты! А если говорить о библеистике, она возникла в среде христиан и иудеев, и среди тех, кто занимается этими текстами сегодня, верующие явно в большинстве, хотя никто, конечно, не считал их долю в процентах. Да это и естественно: если человек занимается Библией, значит, она ему интересна, и с высокой долей вероятности для него будут интересны и привлекательны высказанные в ней идеи, а не только их внешняя форма. Приняв идеи, он, скорее всего, станет иудеем или христианином.

Итак, христианская наука по факту существует, причем именно в тех областях, которые касаются веры. Но вот насколько она свободна в своих выводах? В нашей стране совсем недавно наукой было принято называть в том числе и то, что ей никоим образом не являлось, в особенности – марксизм-ленинизм. Можно было сделать успешную научную карьеру, защитив диссертацию, например, по теме «Партийное руководство противопожарными формированиями Ленинграда в годы Великой Отечественной войны» (реальный пример) – понятно, что никакого научного метода в таком труде не было по определению, в нем могли содержаться только многочисленные подтверждения лояльности диссертанта политической линии партии.

По сложившейся традиции и после падения коммунизма можно встретить такую разновидность «православной науки», как повторение азов, подтверждение своей лояльности «учению Святых Отцов». Это прекрасно, если человек верен этому учению и говорит об этом вслух, но одно это обстоятельство еще не делает его ученым.

А как вообще вера, и в частности, православная традиция, требуют относиться к Писанию? Обычно ссылаются на 19-е правило Шестого Вселенского собора: «Предстоятели церквей должны по вся дни, наипаче же во дни воскресные, поучать весь клир и народ словесам благочестия, избирая из Божественнаго писания разумения и рассуждения истины, и не преступая положенных уже пределов и предания богоносных отцов; и если будет исследуемо слово писания, то не инако да изъясняют оное, разве как изложили светила и учители Церкви в своих писаниях, и сими более да удостоверяются, нежели составлениям собственных слов, дабы, при недостатке умения в сем, не уклониться от подобающаго. Ибо, чрез учение вышереченных отцов, люди, получая познание о добром и достойном избрания, и о неполезном и достойном отвращения, исправляют жизнь свою на лучшее, и не страждут недугом неведения, но, внимая учению, побуждают себя к удалению от зла, и, страхом угрожающих наказаний, соделывают свое спасение».

Строго говоря, речь идет о том, что настоятели должны проповедовать по воскресеньям, и ни о чем ином, как о Писании, и толковать его при этом не абы как, а в русле традиции. Никакого запрета на чтение Писания другими людьми и в другой обстановке здесь не содержится. А что значит следовать отеческой традиции? Просто повторять цитаты? Тогда идеальный проповедник – это чтец, который просто зачитывает вслух нужные цитаты (и в русских храмах в XIX веке именно такая проповедь и считалась нормой, а сегодня это уже трудно себе представить).

К тому же «отцы церкви» – понятие широкое и расплывчатое; далеко не все вопросы ими были рассмотрены и далеко не все из рассмотренных решались единогласно. Что же тогда, оставить безо всякого рассмотрения те вопросы, на которые они не дали готовых ответов?

Кроме того, сегодня существуют научные дисциплины, немыслимые во времена отцов (например, библейская археология и текстология), сегодня нам доступны материалы, о существовании которых тогда и не догадывались (например, тексты из Угарита и Вавилона). Они едва ли добавят что-то к духовному и нравственному толкованию библейских текстов, едва ли изменят догматы, но они многое помогут понять точнее и полнее. Если бы всё это существовало во времена отцов, то наверняка было бы введено ими в оборот, поскольку они достаточно свободно пользовались достижениями нехристианской культуры своего времени.

По-видимому, оставаться в отеческой традиции значит не просто повторять цитаты, как если бы христианство уже целиком и полностью состоялось полтора тысячелетия назад, а теперь нам досталось лишь охранять его следы как некий музейный артефакт.

Вера и наука подходят к одному и тому же предмету с разных сторон. Тут можно вспомнить знаменитую Туринскую плащаницу, которую некоторые исследователи считают настоящей погребальной плащаницей, в которую было завернуто тело мужчины, распятого в Палестине I в. н. э. Затем с этим телом произошло нечто непонятное, в результате чего на ткани остался его отпечаток, не имеющий никаких аналогов. Другие считают плащаницу средневековой подделкой.

Допустим, естественно-научными методами будет доказана полная правота именно первой теории: в ткань был завернуто мертвое тело, которое затем неизвестным науке образом изменило свою природу. Будет ли это доказательством Христова Воскресения? Но наука не рассматривает такую категорию как «чудо». Она может лишь признать, что это явление пока что не имеет разумного естественно-научного объяснения, но ведь то же самое можно сказать о множестве других явлений, которые мы не торопимся назвать чудом, например, о шаровых молниях. А когда-то к числу этих явлений относилось обычные молнии, полярное сияние, отклонение стрелки компаса.

И даже если бы удалось доказать, что имело место изменение природы мертвого человеческого тела, его переход в какую-то совершенно иную форму бытия, то никакой научный анализ не позволил бы нам утверждать, что это тело принадлежало именно Иисусу из Назарета, а уж тем более – что Иисус был Сыном Божьим, воплотившимся ради спасения людей, умершим за их грехи на кресте и воскресшим, чтобы вознестись к Отцу. Это предмет веры, а не науки.

А с другой стороны, если бы удалось доказать, что Плащаница изготовлена, к примеру, в X веке неким мастером – разве это подорвало бы веру в Воскресение для тех, у кого она есть? Конечно же, нет – тогда верующий скажет, что это лишь копия или даже икона той, подлинной Плащаницы, если, конечно, он верит в Христа, а не в датировку данного куска материи.

А что же наши друзья? Они спорят уже о библеистике.

Ретроград: Хорошо, оставим химию. Но вы предлагаете применить науку к Библии – Священному Писанию? Что она может сказать о нем нового?

Скептик (С): Довольно много. Она может уточнить некоторые детали библейского текста, например.

Р.: Это частности. Но что она говорит о спасении души?

С.: Ничего, это не входит в ее компетенцию.

Р.: Но вы же не будете утверждать, что она может установить, «как все это происходило на самом деле»?

С.: Она старается это сделать.

Р.: Но при этом ее выводы постоянно меняются, поскольку она наука?

С.: Да, безусловно.

Р.: Значит, то, что она установит сегодня, будет опровергнуто завтра? А завтрашнее – послезавтра?

С.: Очень может быть, что и так.

Р.: Но тогда зачем нужны эти промежуточные неточные ответы?

С.: А зачем вы обедаете каждый день? Завтра ведь все равно захочется снова поесть.

Р.: Мне нужны такие ответы, которые никто никогда не опровергнет.

С.: Что ж, возможно, такие тоже есть у ученых – время покажет. Раньше, к примеру, верили, что земля плоская, сегодня мы точно знаем, что она шарообразна.

Р.: А я останусь с теми идеями, которые не подвержены пересмотру в принципе.

С.: Это ваше право.

Поговорим об этом подробнее в следующий раз.