Подпишитесь
на наш Телеграм

 

   ×

Существует широко распространенное определение религиозной веры как убеждения в том, что не имеет доказательств. Даже если какие-то доказательства в пользу некоего религиозного тезиса и приводятся, они считаются заведомо слабее тех доказательств, которые были бы приняты в среде ученых или, скажем, юристов.

Религиозные мыслители, кажется, с этим согласны. Ап. Павел определял веру как “уверенность в невидимом” (Евр 11:1). Конечно, научные положения также зачастую нельзя проверить непосредственным “видением”, но их можно увидеть очами ума – с помощью тех или иных доказательств. В случае же веры такая возможность обычно исключается. Достоевский устами старца Зосимы также говорил, что “доказать тут нельзя ничего”, хотя и можно убедиться “опытом деятельной любви”. Иными словами, вера приходит не от доказательств, а сама собой – от определенных переживаний и деятельности. Известный современный православный мыслитель Андрей Кураев* также любит подчеркивать существование интеллектуального пространства, допускающего веру и неверие. Он считает, что Бог, не обеспечив людей надлежащими доказательствами в пользу основополагающих истин веры, оставляет место для нашего свободного выбора. Предполагается, что вера должна заключать в себе возможность для человека проявить себя. А как себя проявишь, принимая положение, которое нельзя отвергнуть в силу неопровержимых доказательств?

Но всегда ли верующие воспринимали свою веру в таком ключе? Или же это просто отражение нашего времени с его акцентом на свободе как высшей ценности?

Фомино воскресенье, празднуемое сегодня, – хороший повод подумать об этом. Как повествуется в соответствующем евангельском рассказе, Фоме, чтобы он обрел веру в воскресение Христа, нужны были твердые доказательства. Он должен был непосредственно увидеть Христа живым после Его смерти и на ощупь убедиться в том, что имеет дело именно с Тем, Кто получил, как сейчас говорят, травмы, несовместимые с жизнью. Можно ли после этого сказать, что вера Фомы в Воскресение была “уверенностью в невидимом”, основанном лишь на иррациональных переживаниях? Ответ, по-моему, очевиден. Конечно, его вера впоследствии могла подкрепляться и “опытом деятельной любви”. Но начало-то этой вере было положено неопровержимыми доказательствами.

Является ли случай Фомы исключительным? Однозначно нет. Из Евангелия следует, что и остальные ученики не были склонны верить рассказам о Воскресении, прежде чем они не увидели живого Христа собственными глазами.

Вообще, из текстов Нового Завета следует, что обретение веры на основе доказательств было правилом. Верующих той эпохи объединяло принятие одного твердо установленного факта – Человек был мертв, а затем воскрес. Евангелие рассказывает, что Иисус являлся знавшим Его женщинам и ближайшим ученикам. Ап. Павел сообщает о явлениях воскресшего Христа людям, включая случай, когда Его видели более пятисот человек, из которых большинство в то время были еще живы и могли подтвердить его слова (1 Кор 15:5-8).

Как пришел к вере сам Павел? Может быть, через “опыт деятельной любви”? Но непосредственно перед обращением он интенсивно приобретал опыт деятельной ненависти. Верующим же его, как и Фому, сделало явление ему воскресшего Христа.

Хотя большинство верующих и не имели непосредственного опыта личной встречи с живым Христом, вокруг было множество людей, такой опыт имевших, которые могли как словами, так и делами подтвердить факт Воскресения. Большинство учеников Христа, а также многие другие свидетели Воскресения умерли за исповедание того, что они сами видели. Остальные же могли вполне резонно полагать, что не пойдет человек на смерть за заведомо ложное свидетельство.

В более позднее время в качестве таковых ценных свидетелей уже выступали люди, лично знавшие очевидцев Воскресения. Например, Ириней Лионский рассказывает о встречах с Поликарпом Смирнским, который знал в молодости ап. Иоанна. Для самого Поликарпа знакомства с очевидцем Воскресения было достаточно, чтобы обрести веру и умереть за нее, а для Иринея уже свидетельство Поликарпа о слышанном им свидетельстве Иоанна было доказательством веры в Воскресение.

Далее христианская письменность распространяется во многом именно как зафиксированные свидетельства, чтобы другие люди, включая нас, могли убедиться в Воскресении со слов очевидцев. Пусть эти слова мы и не слышали вживую, но при желании можно убедиться в том, что они вполне аутентичны и сохранились до нашего времени в целости и сохранности. (К слову, на заглавном фото – древнейший найденный фрагмент Евангелия, восходящий ко временам, когда еще были живы некоторые очевидцы Воскресения.)

Итак, основной факт, утверждаемый христианской проповедью, хорошо подкреплен как минимум историческими свидетельствами. Можно сказать больше, многие факты прошлого подкреплены документально гораздо слабее, и при этом не подвергаются сомнению.

Рене Декарт, один из родоначальников современной методологии науки, когда-то положил в основу научного исследования принцип сомнения. Это определило весь облик современной науки. Проверяя гипотезу как потенциальное объяснение какого-то явления, ты должен перебрать в уме все возможные альтернативные гипотезы. Гипотезу следует считать доказанной, только если уже не остается ни одной конкурирующей гипотезы, содержащей допустимое объяснение того же явления.

Когда говорят, что вера в Воскресение принципиально отличается от научного знания, нередко подразумевают хотя бы гипотетическую возможность альтернативного допустимого объяснения известных фактов. Альтернативные объяснения возникли в ту же эпоху: ученики выкрали тело и сочинили басню о воскресении, Христос на кресте остался в живых и прочее в этом роде. Но при внимательном рассмотрении подобных гипотез нетрудно убедиться в их полной несостоятельности. Если как следует разобрать все факты, то для современного человека, как в свое время и для Фомы, Воскресение останется единственной допустимой гипотезой.

Если Воскресение является доказанным фактом, не уступающим в этом качестве другим научно доказанным фактам, то в чем тогда разница? Одно из различий принято видеть в том, что научные истины принимаются всеми, тогда как факт Воскресения многими отвергается.

Это различие является отчасти надуманным, отчасти легко объяснимым. Надуманным, потому что в большинстве наук имеется множество школ и направлений, которые десятилетиями борются друг с другом, оспаривая положения, принимаемые оппонентами как научные истины. Не все биологи принимают теорию эволюции, не все астрономы принимают теорию Большого взрыва и не все экономисты рассматривают рынок как оптимальную форму экономической организации.

Правда, в большинстве наук какой-то подход рано или поздно получает поддержку большинства, и на практике согласие большинства в каком-то вопросе считается критерием научности соответствующего положения. Но, во-первых, многие присоединяются к большинству отнюдь не благодаря твердым доказательствам, а из соображений карьеры и нежелания оказаться в числе изгоев. Во-вторых, подобного рода консенсус определял принятие тех или иных положений и христианской веры с самого начала ее существования. В любом случае наличие среди ученых меньшинств, придерживающихся альтернативных гипотез, указывает на то, что не все принимаемые научным сообществом положения выдержали бы проверку Декартовым сомнением.

Имеются, конечно, и научные истины, в которых никто не сомневается. Но причиной зачастую является то, что у людей просто отсутствуют мотивы для таких сомнений. Недавно Перельман доказал гипотезу Пуанкаре, и это никто не оспаривает. Но причина в том, что из этой гипотезы не следует никаких выводов для жизни большинства людей. Была ли бы готовность принять эту гипотезу столь же повсеместной, если бы из нее следовала необходимость круто изменить жизнь?

Итак, наука утверждает то, что либо нас не касается, либо многими отрицается. Следовательно, ее утверждения не имеют никакого особого преимущества перед религиозными положениями, во всяком случае перед утверждением о Воскресении. Почему тогда столь многие не верят в Воскресение?

Существует несколько типов неверия. Один тип – из разряда “бесы веруют и трепещут” (Иак 2:19). Человек может располагать необходимыми для веры доказательствами и сознательно отвергать следующие из этой веры выводы. Таковы были иудейские начальники, которые едва ли могли сомневаться в Воскресении, узнав о нем со слов поставленной ими стражи у Гроба. Но твердо зная о Воскресении, они не присоединились к ученикам Христа, а стали их гонителями. “Записки из подполья” Достоевского дают хорошую иллюстрацию того, как человеческая воля оказывается первичной в определении поступков перед любыми здравыми соображениями.

К какому типу отнести неверие тех профессоров богословия в американских университетах, которые, всю жизнь изучая документальные свидетельства о Воскресении, не верят в него? Дело, вероятно, в их работе, которая заключается не в установлении истины, а в отстаивании позиций либеральной теологии, в рамках которой они построили свою карьеру. В этом смысле их работа сродни работе адвоката, который будет выгораживать клиента, даже если с собственных слов своего подопечного знает, что убийство совершил именно он.

Но чаще всего, наверное, не верят, просто потому что не ознакомились с данными, а не ознакомились по причине равнодушия. Кстати, в этом христианская вера мало чем отличается от научных истин, которые зачастую тоже отвергаются по причине неведения и отсутствия интереса.

В этой связи можно дать толкование словам Христа “блаженны не видевшие, но уверовавшие” (Ин 20:29). Блаженны не потому, что стали слепо верить, а потому что, не получив сразу твердого доказательства, как Фома, должны были приложить усилия к тому, чтобы их найти и изучить. Сами эти усилия уже характеризуют человека как “алчущего и жаждущего правды” (Мф 5:6). Личность человека, таким образом, проявляется не в том, что он делает выбор в пользу веры, не имея на то достаточных доказательств, а в том, что он стремится к истине и готов потрудиться ради ее обретения.

Итак, рассуждения о недоказанности основного положения христианской веры, сравнительно с научными положениями, – хотя они по-своему красивы, подчеркивая важность личного решения, – по сути, несправедливо принижают христианскую веру, поскольку отказывают ей в том, что в ней присутствует в полной мере.