Пять книг на Рождественский пост

Монахиня Елисавета (Сеньчукова)

Религиовед и журналист.

Подпишитесь
на наш Телеграм
 
   ×

Тренировка силы духа от монахини Елисаветы (Сеньчуковой).

Рождественский пост, перегруженный и серыми буднями, и годовыми отчетами, и предпраздничной суетой, и целой неделей изматывающих выходных, тем не менее остается постом — то есть временем духовного если не роста, то воспитания. Звучит, конечно, пафосно, потому что весь наш «рост» уйдет в ширину из-за обилия углеводов, а воспитываться будут наши домашние, которым придется потерпеть без котлет.

Так вот, чтобы этого не было, хорошо бы посвятить некоторую часть дня молитве. Что звучит еще более пафосно, потому что житель мегаполиса зачастую к концу дня совершает один великий поклон во всю кровать, произносит, засыпая, «Господи, помилуй» и, даже не договорив, проваливается в глубокий сон. Часто — меньше, чем восьмичасовой, что только для особо продвинутых монахов способствует упомянутому духовному росту. Обычные люди от недосыпа становятся уставшими и раздражительными.

Ну что ж, попробуем еще один вариант. Попробуем заняться тренировкой если не духа, то хотя бы ума. В конце концов, просветленный ум — тоже инструмент спасения. Предлагаю прочитать несколько книг разных жанров, которые помогли бы сосредоточить на мире взгляд христианина.

«Молчание». Эндо Сюсаку

Несколько лет назад не слишком замеченным прошел киношедевр Мартина Скорсезе по этой книге. Сюжет: два католических монаха отправляются в охваченную гонениями на христиан Японию спасать своего духовного наставника, по слухам, отрекшегося от веры. Братья с негодованием отметают это предположение — не таков их учитель, подвижник веры. Но в Японии они встречаются с совершенно другой, непонятной, абсурдной для европейца реальностью…

Композиция книги довольно проста: в целом это роман в письмах одного из монахов. А вот идея — сложна до отчаяния. После просмотра фильма эта идея настолько врезалась в голову, что я никому не могу посоветовать его посмотреть. В книге она еще более выпуклая, но книгу можно читать с паузами, давая себя возможность выдохнуть.

Почему Бог молчит? Нет, не почему Он терпит страдания невинных людей, включая детей. Этот вопрос уже почти банален и разобран по полочкам:

Он Сам страдал вместе с нами, Он не терпит, а плачет с Голгофы, и нет никакой мировой гармонии в слезинке ребенка, просто каждая слезинка будет утерта с лица, а там уже и не до гармонии как-то.

Я о другом. Почему Бог молчит? Почему Он не слышит прямых и требующих немедленного ответа вопросов?

Эндо ставит своих героев перед страшным выбором: слушать молчание Бога или отступать от Него. Или, что хуже того, слушать Божий ответ и отступать от Него. Или вообще выбора нет: Бог молчит, а от Него можно только отступить. Или говорит, но от Него тоже можно только отступить.

В фильме (внимание, спойлер), как и в книге, только один миссионер не отступил. Который вообще не задавал Богу вопросов. То есть, возможно, задавал, но ответ его не очень интересовал. Он просто погиб. Даже не за Него.

Может, вслушиваться в Бога — не надо?

Ответов примерно миллион, а может, и восемь с половиной миллиардов. Лично у меня ответ такой: тишина, в которой не слышно Его ответа, — активна, и в какой-то момент ты осознаешь это со всей ясностью. Это не просто тишина — это именно молчание. И молчит в ней как раз Бог. А вот почему Он молчит — уже не так важно.

Важно, что в тишине и в молчании, какой бы ни была эта тишина — скорбной, страшной, радостной — Он есть. А как действовать — решать тебе лично. Бог потому и молчит, что Своих решений никому навязывать не собирается.

«Поэтика ранневизантийской литературы». Сергей Аверинцев

Аверинцев был очень хитрый человек. В конце затхлых семидесятых, когда пик репрессий миновал, а научный атеизм, казалось, безнадежно победил, и все церковное действительно стало восприниматься в лучшем случае как «что-то про культуру», в худшем — как пристанище для старушек и дурачков, заведующий сектором античной философии Литературного института Сергей Сергеевич Аверинцев выпускает монографию с заумным названием «Поэтика ранневизантийской литературы». Что еще за византийская, да еще и ранне-, литература?

Конечно, речь идет преимущественно о церковной гимнографии. Хитрый Аверинцев, что называется, «на отвали» отдает дань марксистскому подходу к истории с его общественными формациями, а сам как ни в чем не бывало рассказывает про специфику ранневизантийской литературы (христианской по сути) в сравнении с позднеантичной. Он, ничуть не смущаясь, явно запутывает советских рецензентов, называя монахиню Кассию, позже прославленную в лике преподобных, просто «поэтессой Кассией», преподобного Исаака Сирина — куда менее употребляемым именем «Исаак Ниневийский», он рассказывает о творчестве преподобного (не упоминая этого опасного слова) Романа Сладкопевца, аккуратно указывая на то, что «потомки» его превратили в легенду («а мы-то интересуемся поэтикой, мы-то агиографическое вспоминаем так, для красного словца»).

Впрочем, хитрость хитростью, а в вере Аверинцев стоял твердо. На страницах «Поэтики…» он бесстрашно зовет себя православным христианином. Нет, ну а что такого? Советский Союз — самый справедливый и правовой, нигде не сказано, что человек не имеет права быть верующим. Да, странный, зато вот какую умную книжку написал.

Прочтите этот труд. Он учит красоте — той самой красоте, которую мы часто не видим в богослужениях. Нам кажется, что Великий канон Андрея Критского — громоздкий и тяжелый, а Аверинцев показывает его чуть ли не как философа-платоника, который умеет превратить фигуру из истории или мифа в символ. Мы спорим об авторе «Ареопагитик» — настоящий ли это Дионисий Ареопагит, новозаветный, или Псевдо-Дионисий, — а Аверинцев рассказывает о внутренней эстетике произведений корпуса.

«Маленькая принцесса» («Приключения Сары Кру»). Фрэнсис Бёрнетт

Впадите в детство. Если вы читали эту книжку — освежите ее в памяти, если нет — я вам завидую.

Это книжка про Золушку XIX века. Добрая богатая девочка становится бедной после внезапной смерти отца, претерпевает многие тяготы, но остается доброй и отзывчивой, а потом ее догоняет наследство, и она снова становится богатой. А внутри так и не меняется, только теперь у нее больше возможностей делать добрые вещи.

Сюжет, как видите, далек от оригинальности, можно даже снобистски поморщиться от елейности, но — не спешите. Это очень рождественская история. Есть такой жанр «святочный рассказ» — так вот, это он, только длинный. «Маленькая принцесса» специально написана немного сентиментальным языком, ее персонажи специально немного плоские: злые и гордые — злы и горды, добрые и благородные — добры и благородны, завистливые и вредные — завистливы и вредны, а бедные и благодарные — бедны и благодарны.

Местами слезливо и умилительно. Это такая особенность английской литературы, от Диккенса до «Гарри Поттера» — чтобы в носу щипало. Это напоминание о недостатке в мире хорошего и о том, что надо его преумножать. Если не волшебной палочкой и не капиталами, то хотя бы доброй фантазией и улыбкой.

«Болезнь к смерти». Сёрен Кьеркегор

Один из главных христианских философов датчанин Сёрен Кьеркегор написал много очень личных и глубоких книг. Самая известная — «Страх и трепет», в которой он, отталкиваясь от библейского сюжета о жертвоприношении Исаака, исследует, практически препарирует само чувство веры, ее внутреннее содержание.

«Болезнь к смерти» — трактат, посвященный греху отчаяния. Отчаяние, по мнению философа, страшнее смерти. Если о смертоносной болезни Лазаря Христос сказал, что это болезнь не к смерти, то с отчаянием все куда сложнее. Отчаяние, объясняет Кьеркегор, это целый комплекс крайнего уныния, гордости, утраты веры и надежды, а вместе с ними и любви. Как следствие — ад уже на земле.

Очень сложно понять, пишет ли Кьеркегор именно о страсти или описывает клиническую депрессию. Да и, если честно, это не самое главное в книге. В отличие от ложных установок «депрессии нет, это все от лени и уныния», текст «Болезни к смерти» вообще очень мало зациклен на оценках описываемого явления. Это текст именно описательный. Да, очень честный — обо всех страстях, которые садятся на это безотрадное состояние, как мухи на, предположим, варенье, Кьеркегор пишет прямо. Например, если человек считает себя недостойным Божьего прощения — он гордец, потому что какое он имеет право решать за Бога, кого и по каким соображениям Ему прощать?

Возможно, наш прокачанный в популярной психологии современник и скажет, что это еще большее затравливание жертвы, но если на секунду отвлечься от модных теорий, то главный посыл автора становится совершенно понятен: не надо прятаться в отчаяние. Ни как в страсть, ни как в проявление депрессии. Это очень удобно: залезть под одеяло, отвернуться носом к стенке и превратиться в эту самую стенку. Да, это мучительно и, как это сказать поточнее, мёртво. Но зато это лучшая защита от переживания бытия, неизбежно завершающегося смертью. То, что мертво, умереть не может, как знают все, кто смотрел «Игру престолов» и у кого есть элементарное чувство логики.

Подступило к сердцу отчаяние? Вперед на исповедь. И к доктору тоже вперед. Сказано же: болезнь, смертельная.

«Господа Головлевы». Салтыков-Щедрин

Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин — не самый читаемый русский классик. «Господа Головлевы» есть в школьной программе (по крайней мере, когда я училась — были), но в полноте понять этот роман можно только с жизненным опытом и пониманием некоторых христианских реалий. Поэтому обычно, слыша фамилию Салтыков-Щедрин, мы вспоминаем только название «Город Глупов». Потому что тут все понятно — бюрократия, коррупция, глупость, жадность, грязь и терпеливость, которую уже можно смело называть обидным словом «терпильство».

Одним словом — сатира, злая и остроумная.

Другое дело — роман «Господа Головлевы». Позволю себе предположить, что это одно из самых страшных произведений в русской литературе. Главный герой с говорящим прозвищем «Иудушка» не просто нравственно падший, испорченный человек — он просто концентрация серого и душного праха, через который не прошло дыхание Божье. Если хотите, Иудушка Головлев — это человек, который произошел от обезьяны, выдуманной в пику Шестодневу.

В этом смысле «Господа Головлевы» могут быть поставлены в один ряд с «Повелителем мух» Голдинга или «Заводным апельсином» Берджесса. Зло в человеческой природе, отталкивающая липкая грязь зла, поглощающая человека, как болото.

Но русскую литературу XIX века не зря читают во всем мире. В ней нет безнадежности. В самых страшных трагедиях видны отблески катарсиса. А в «Господах Головлевых» катарсис будет по полной программе! Пусть ему и уделена жалкая пара страниц. Перечитайте. Чем ближе к Рождеству, тем актуальнее книга о перерождении человечества в лице одного такого Иудушки, ставшего Порфирием.

Поделиться в соцсетях

Подписаться на свежие материалы Предания

Комментарии для сайта Cackle