на наш Телеграм
Это интервью я взял у Наталии Скуратовской в апреле 2017 года для книги о религиозном кризисе. До сих пор могу только догадываться, почему книгу не издали. Заплатили мне за нее, но не издали. А поскольку заплатили, я тогда не считал возможным предлагать кому-то интервью, подготовленные для этой книги.
Но, узнав о смерти Наталии, я перечитал это давнее интервью и решил, что его необходимо опубликовать. Необходимо и в память о Наталии, и потому, что оно по-прежнему актуально. Как бы ни менялась реальность, люди искали, ищут и будут искать смысл жизни, и многие со своими поисками по-прежнему будут приходить в Церковь.
— Наталия, вы готовы рассказать о религиозном кризисе, исходя из опыта своих клиентов, или у вас был и личный опыт, которым вы можете поделиться?
— Личный опыт у меня тоже был, но сначала я хотела бы сказать о закономерности. Говорить о ней можно, потому что сталкивалась уже с сотнями таких случаев и среди людей, которые приходят ко мне на консультацию, и среди моих друзей, близких знакомых. Это позволило мне сделать определенные выводы. Чаще всего сегодня к религиозному кризису, разочарованию в Церкви приводит несоответствие церковных реалий тому идеалу, который виделся человеку до его прихода в Церковь или в неофитский период. В современной церковной жизни есть много факторов, которые людей не только приземляют, но порой и раздавливают. Знаю не один случай, когда священник попал в деструктивные отношения с архиереем, не смог это преодолеть, потому что преодолевать такие вещи можно только обоюдно, и не нашел другой возможности сохранить свою личность, кроме как выйти из Церкви.
И у мирян такое бывает, а те, кто гордо осуждает ушедших, сами просто с таким не сталкивались. У всех разный опыт, и не все в этом опыте зависит от самого человека, есть и элемент случайности. Человек стремится к Богу и с этим стремлением приходит в храм. Да, кому-то уже воцерковляющиеся друзья посоветуют, в какой храм лучше прийти, к какому священнику обратиться, но многие просто идут в храм, ближайший к их дому. А по факту в нашей приходской жизни есть очень разные субкультуры, о чем неофит, как правило, понятия не имеет.
Придя в конкретный храм просто потому, что это ближе всего к дому, он может оказаться у либералов, а может и у фундаменталистов, а поскольку со стороны различия не очевидны, велика вероятность, что человек начнет впитывать субкультуру этого прихода как единственно правильную. Так формируется определенный тип церковности.
Если этот тип деструктивный, рано или поздно церковная жизнь вступает в столкновение с реальностью, то есть оборачивается реальными личными проблемами: не благословили выйти замуж за любимого или, наоборот, настояли, чтобы вышла не пойми за кого (как правило, за духовное чадо того же «старца»), и с этого начались серьезные проблемы. Или благословили бросить светскую работу и пойти работать в церковь (а часто не просто благословили, но настояли на этом, фактически заставили), и лет под 40 человек спохватывается, что у него ни образования, ни профессии, а лишь рабская зависимость от церковной среды.
— Да, авторитарный духовник может сломать прихожанина, авторитарный архиерей, да и просто настоятель храма — священника, авторитарный наместник — монаха, но, наверное, не всегда именно это становится причиной религиозного кризиса?
— Разумеется, не всегда. Проблемы бывают связаны не только с авторитарностью, но и с попустительством и безразличием — все можно, все позволено, но дела до нас никому нет. Религиозный кризис бывает связан и с личными психологическими проблемами.
Все мы несем груз своих личных травм, сложностей, какие-то нам с годами удалось преодолеть, но некоторые мы в себе даже не осознаем, и очень часто бывает, что травмированный человек, приходя в Церковь, находит себе церковную субкультуру, похожую на среду, в которой вырос и которая его травмировала, и, естественно, получает в церкви вторичные травмы. Например, если рос в авторитарной семье, где отец его «воспитывал» преимущественно ремнем и все ему запрещали, с высокой степенью вероятности он выберет себе авторитарного духовника. Воспитывался запущенным и заброшенным ребенком — и приход найдет такой, где будет годами ждать внимания со стороны священника, и вполне вероятно, что разочаруется, не дождавшись.
Еще, как это ни парадоксально, причины бывают в том, что человек живет серьезной духовной жизнью. Игумен Петр (Мещеринов) еще лет 10 назад писал, что вся наша церковная жизнь рассчитана на неофитов.
Есть свод определенных правил, советов, культура духовного окормления, но все это рассчитано на «духовных младенцев» и совершенно не рассчитано на людей, которые достигают хотя бы подросткового возраста в духовной жизни, то есть возраста сомнений, противоречий, вызовов, возраста, когда испытывается на прочность то, что казалось аксиомой. Тем более не рассчитана наша церковная жизнь на людей духовно зрелых. До этого уровня добираются немногие, потому что многие уходят на переломном этапе, когда уже не чувствуют себя детьми (в духовном смысле), но и зрелости полной не ощущают, мечутся между системой предписаний, запретов и собственной волей, которой доверять не привыкли. Если человек это переживет, он поймет, что на то Господь и дал ему разум и свободную волю, чтобы он ими пользовался, что советы опытного священника могут быть ориентирами на пути, но идти надо самому, на саночках никто тебя не повезет. Но многие, прежде чем поймут, уходят. Я бы сказала, что это сочетание субъективного с объективным. Объективно наша церковная среда не рассчитана на людей, которые уже начали думать, которых беспокоят богословские вопросы.
— Это специфика именно нашей церковной жизни, которая возрождалась после 70 лет воинствующего государственного атеизма?
— Я не со всеми Поместными Церквами хорошо знакома, но для РПЦЗ это, представьте, тоже характерно. Идеализировать традиции РПЦЗ не стоит, они разные. Были там и светила, которые до сих пор почитаются в разных церковных кругах, но общая сложившаяся в Зарубежной Церкви приходская культура тоже нередко подавляет самостоятельность. Свободы, дарованной Христом, большинство людей в своей церковной жизни не получают. И на личном опыте я в этом убедилась. Я с раннего детства была нонконформистом. Даже в семье отношения строились так, что все, что я могла аргументировать, мне разрешали. Начиная с двух лет, если я чего-то не хотела, родители не могли мне просто приказать, они должны были обосновать, почему, например, надо сначала пообедать, а потом идти гулять, если я именно сейчас хочу гулять, а пообедать могу потом. Обо всем надо было договариваться.
С этими привычками я в восемнадцать лет пришла в Церковь, где мне сразу категорически не понравилось то, что для таких, как я, места там нет. Все мои вопросы воспринимались как провокация, и я быстро перестала их задавать. Не ушла, потому что крещение мое было связано с личным мистическим опытом, то есть я не сомневалась, что Бог здесь есть, что в таинствах я могу с Ним соединиться, а люди… Был жуткий когнитивный диссонанс, мне казалось, что это ужасное сообщество, ужасное во всех отношениях, крайне мне несимпатичное.
До крещения я была хиппи, буддисткой (да и крестилась, в общем-то, еще будучи буддисткой — такое чудо случилось, Господь явился), и тут вдруг эти люди, которые по команде крестятся, по команде встают на колени, по команде гикают на то, как я выгляжу, как говорю, пытаются научить меня говорить «Ангела за трапезой», я, естественно, против чуждых мне культурных норм восстаю, кончается это тем, что ухожу в некое автономное плавание, выбираю для себя вариант, что общаюсь только с теми, с кем могу поговорить.
В то время многие мои знакомые активно воцерковлялись, волонтерили в Оптиной, в Свято-Даниловом, подружки поступали в регентскую школу, друзья принимали сан, постриг. Рядом со мной была православная тусовка, и с некоторыми людьми я могла говорить о чем угодно, не выбирая выражений, спорить, в чем-то разбираться, в чем-то, наоборот их переубеждать. Бурные экклезиологические споры мы вели, при этом плохо представляя, какой на самом деле должна быть церковность, у всех были на этот счет свои фантазии. По воскресеньям я ходила в церковь, исповедовалась, причащалась, но в приходской жизни не участвовала, ни в какие разговоры с прихожанами не вступала и от священноначалия старалась держаться подальше. Первые случайные столкновения с архиереями вызвали у меня такую антипатию, что я для себя решила: если не могу не осуждать, лучше нам и не пересекаться. Все это продолжалось почти двадцать лет.
А в 2010 году архиепископ Игнатий пригласил меня на Камчатку провести тренинг для священников. Мне пришлось в экстренном порядке вникать, какие у священников проблемы, запросы. Удалось преодолеть их недоверие и провести анонимный опрос по поводу их пожеланий. Тренинг продолжался неделю.
В первый же день я поняла, как не хватает духовенству психологической помощи. Люди, у которых множество психологических проблем, даже не рассматривают для себя возможность обратиться к психологу. Восемь часов в день я проводила тренинг, потом еще часов шесть-семь консультировала: сначала священников, потом и матушки стали приходить, и люди, работающие в храмах и церковных структурах. Никто из них к психологам раньше не ходил, но обо мне им рассказали, и они решились, несмотря на свои предубеждения.
Потом в Москве стала со священниками такие вопросы обсуждать как в реале, так и в интернете. Сначала все это было лишь дополнением к моему бизнесу, связанному с управленческим консалтингом, но постепенно стало занимать все больше времени, и сейчас девяносто процентов своего рабочего времени я занимаюсь церковными делами. Три года преподавала в Хабаровской семинарии, бывая там наездами из Москвы. Тоже по приглашению владыки Игнатия — в 2011 году его перевели в Хабаровск. Мы с ним еще на Камчатке говорили о том, как жалко, что некоторым базовым психологическим вещам не учат в семинарии.
У меня всегда был принцип, что со мной можно говорить о чем угодно, табуированных тем нет, и семинаристам я в начале занятий говорила, что со мной можно обсуждать все, можно даже спорить, если это аргументированно. Преподаватель, с которым можно спорить, для семинарии редкость! В результате курс психологии превратился в программу групповой психотерапии по противодействию деструктивным аспектам церковности. Это была некая прививка против подавления воли, попадания в созависимые отношения. Я знала эти проблемы и из личного опыта, и из опыта своих друзей, многие из которых к тому времени уже покинули Церковь. Из тех, кто, как и я, воцерковлялся в конце восьмидесятых. Поколение романтиков, они попали под бульдозер церковной бюрократии, и многие этого не снесли.
— Вас, как я понимаю, удержало то, что вы изначально пришли именно к Богу и понимали, что злые церковные бабки и священники-самодуры, ломающие людей, не отменяют благодати церковных таинств. И вы никогда не прерывали участие в Евхаристии.
— На самом деле на два года я это участие фактически прекратила. Был казус с исповедью. Ничего драматичного, скорее, наоборот, меня насмешили и вопросы, и советы священника. Мне было двадцать лет, я попала на исповедь к молодому, очень ревностному монаху, и он меня «вразумил так вразумил», я вылетела из храма просто потому, что хохотать там неудобно, а сдержать хохот не могла. Выскочила, отсмеялась, и потом два года не могла собраться на исповедь, потому что как только об этом думала, на меня нападал хохот. Я продолжала ходить в храм, правда, реже, и задумывалась о том, нужен ли священник: исповедуюсь я Богу, так зачем мне от священника выслушивать благоглупости? Вот такие заморочки были.
Этот период, как ни удивительно, совпал у меня с огромным интересом к Святым Отцам древности. Решила, что раз наша Церковь так измельчала, надо искать истину в первых веках христианства. Через два года я вернулась к таинствам, а интерес к святоотеческому наследию остался. Года четыре я посвятила изучению этого наследия, и тоже была озадачена несоответствием того, как представляют у нас Святых Отцов на уровне догматического богословия, тому, что они на самом деле писали и как спорили. Например, читала переписку свт. Василия Великого со свт. Григорием Богословом. Как они подкалывали друг друга! Были нормальные живые люди, а из них сделали не поймешь кого.
Я в тот момент, особенно когда не ходила на исповедь, считала себя принадлежащей к древней Церкви и много общалась с представителями других христианских конфессий: с армянами, с коптами. Мне была интересна история этих Церквей до Халкидона и после, когда мы с ними разделились.
— Но такого кризиса, который приводит к разрыву с Церковью, у вас все-таки не было.
— Просто я начала с тех сомнений, которые у многих появляются на этапе разочарования. Я с ними пришла в Церковь. Так устроен мой критический ум, что я в первую очередь замечала недостатки тех самых священников, иногда необразованных, иногда нетрезвых, иногда алчных, иногда пристающих к девицам с клироса, иногда обманывающих своих сослужителей в денежных вопросах. Никогда сильно не очаровывалась, поэтому не было и сильных разочарований. А вот как психотерапевт я не раз работала с людьми, у которых сначала было сильное очарование, а потом не менее сильное разочарование.
— Можете, не нарушая профессиональную этику, привести положительные примеры? Рассказов о том, как человек хлопнул дверью, в интернете полно, и даже книги издаются. А вот современных историй о том, как человек пережил религиозный кризис, на какое-то время, может, и уходил из Церкви, думая, что этот разрыв окончательный, но со временем что-то переосмысливал и возвращался, не припомню. Имею в виду взрослых людей, а не подростков из верующих семей. Известны ли вам из практики такие случаи?
— Да.
— Сегодня многие перестают ходить в церковь по политическим соображениям. Окажись человек завтра там, где есть приходы других Поместных Церквей, вполне возможно, что он и на службу пойдет, и на исповедь, а вот в «эту РПЦ» ни ногой. Не уверен, что это можно назвать религиозным кризисом.
— Это реакция на политизацию самой Церкви, на то, что она в рамках так называемой симфонии участвует в политике.
— Я понимаю, но если причины ухода из Церкви политические, вряд ли можно говорить именно об экзистенциальном кризисе.
— Об экзистенциальном кризисе могу рассказать обобщенно, потому что таких историй знаю много. Например, вполне здравомыслящий прихожанин, который видит те или иные несовершенства церковной жизни, каким-то образом их преодолевает, если уж совсем не нравится атмосфера на приходе, начинает ходить в другой храм, но серьезных претензий к Церкви не имеет. Проблема в том, что человек в Церкви десять лет, пятнадцать, а ничего не меняется, только уныния прибавляется.
Часто обращаются за помощью люди, которые находятся в глубокой депрессии, отчасти спровоцированной добросовестной церковной жизнью, регулярным приобщением к таинствам.
Еженедельная исповедь, когда человек мучительно думает, в чем бы сегодня покаяться, чтобы получить допуск к причастию, приводит к тому, что либо он начинает исповедоваться формально, либо у него появляется чувство вины: я так стараюсь, а не исправляюсь, повторяю те же самые грехи (или одни преодолел, но появились другие, еще хуже). И этот комплекс вины часто поддерживается священником. В итоге человек впадает в депрессию, из глубины которой ему кажется, что Церковь не спасительный путь, а просто человеческая организация, имитирующая веру, богообщение. Основная претензия — что богообщения и не было. «Где же Бог? — возмущается прихожанин. — Я пятнадцать лет молился, выполнял все предписания, каждое воскресенье в храм ходил и даже на клиросе пел, читал. Я заработал, а богообщения мне не дали!» Возникает чувство пустоты.
Я общалась со многими людьми в таком состоянии. Одни продолжали вести ту же самую церковную жизнь, но уже не видели в ней смысла, другие ушли, но чувствовали какую-то вину, чаще всего такую: «а вдруг Господь покарает». То есть за этим чувством вины стояла невротическая концепция Бога, Бога как грозного Судии, который карает всех отступников, соответственно и хождение в церковь было во многих случаях невротическим: если будешь слушаться и все правила выполнять, то не попадешь в ад. А некоторые до кризиса вели внутренне содержательную духовную жизнь, пытались ее осмыслить, но богообщения не было, и с этой претензией они уходили. Кто-то насовсем, кто-то потом возвращался.
Если ко мне на консультацию приходит человек, который во многом разочаровался, но по инерции ходит в церковь и по-прежнему все соблюдает, я обычно советую перестать соблюдать все и не винить себя за это, взять паузу, научиться говорить с Богом своими словами. Стараюсь объяснить, что это вообще-то нормальный вопрос: Господи, а Ты вообще есть или Тебя нет? И нормально высказать Богу претензии. Напоминаю Книгу Иова, некоторые псалмы.
С Богом можно выяснять отношения, но для этого Бога надо слушать, а не впадать в самогипноз от заученных уже наизусть текстов утреннего и вечернего правила, правила к причащению. Я сама, когда поймала себя на ощущении, что читаю это на автопилоте (у меня было три года жесткого воцерковления с обязательным вычитыванием всего положенного и сверх того), а слова молитв уже не затрагивают не только души, но и сознания, перестала молиться по молитвослову и исповедоваться каждое воскресенье. И чаще стала менять храмы: если исповедовалась рядом с домом, в следующий раз ехала в Свято-Данилов монастырь, если и там чувствовала, что во мне включается шарманка, могла месяца два вообще не исповедоваться, а потом поехать куда-нибудь подальше — пожить несколько дней в монастыре, вырваться из суеты и сосредоточиться на Боге.
Все это я делала самочинно, потому что с духовниками у меня так и не сложилось. Пыталась обзавестись духовным отцом, но поскольку общалась с нормальными и, главное, хорошо меня знающими людьми, никто меня не взял в духовные чада, а потом протоиерей Николай Гурьянов сказал: «А зачем тебе духовный отец? Ты книжки читаешь, все правильно понимаешь, только не исполняешь. Главное — от исповеди и причастия не отступай, а если будет недоумение, Господь Сам тебя вразумит». Как бы то ни было, целительность перемены своего отношения к обрядовости я проверила на себе, поэтому и советую другим взять паузу, не насиловать себя, а ходить в храм, только когда душа лежит. Преодолеть рутину. Если все равно есть потребность молиться утром и вечером, можно изменить правило или читать каждый день разные молитвы. Можно псалмы почитать, Евангелие, покаянный канон. Я одно время вместо покаянного канона, который в молитвослове, читала покаянный канон иеромонаха Василия (Рослякова), одного из трех монахов, убитых на Пасху в 1993 году в Оптиной. Это современная гимнография, в чем-то она ближе.
Разумеется, тут нет никаких универсальных рецептов, стандартов, но важно, чтобы человек переосмыслил свое отношение к вере, к церковной жизни, понял, что богообщение, как и любое общение, процесс добровольный. Чем больше спонтанности, свободы, тем больше шансов, что это будет не просто религия, а вера, то есть что там будет присутствовать Бог.
У меня есть несколько знакомых священников, с которыми можно достаточно прямо обсуждать любые вопросы, даже самые провокационные. Стараюсь направлять к ним. Предлагаю пойти обсудить со священником свои сомнения. Все-таки я психолог и женщина, а принять от женщины советы, касающиеся духовных вопросов, многим трудно. Особенно православным мужчинам, лет пятнадцать-двадцать придерживающимся традиции.
— Наверняка у многих этих мужчин есть духовники. Не бывает так, что кто-то отказывается идти к другому священнику?
— В таком состоянии уже никто не упирается, потому что когда наступает разочарование в Церкви, это автоматически переносится и на отношение к духовнику. Я же не предлагаю никому менять духовника, просто советую пойти и обсудить со священником свои сомнения, так как уверена, что этот священник отнесется с пониманием, сочувствием, не станет судить и обличать. Раз человек чувствует себя в тупике, значит, надо искать выход. Выход всегда есть, но если упираться лбом в стену, не увидишь и калитки в трех метрах от себя. А иногда приходят именно в апогее битья об стену. С претензиями к Богу тоже приходят.
Если же человек по-прежнему очарован духовником, он будет эти проблемы давить в себе до тех пор, пока у него не начнется глубокая клиническая депрессия либо он не дойдет до отчаяния и разочарования и в духовнике, и в Церкви. Часто таким пусковым механизмом становится горе, тяжелая утрата, многие на этом теряют веру: например, чувствуют, что если Бог допустил смерть ребенка, значит, либо Его нет, либо Он так жесток, что мне такой Бог не нужен и я в Него не верю. Иногда и смерть родителей, особенно у одиноких женщин, вызывает такую же реакцию, если они не встречают сочувствия. Или семейные проблемы, угроза развода, или когда врачи ставят страшный диагноз. Если в таком состоянии человек не находит ответа на свои вопросы…. Вопросы к Богу, но задаются они духовнику, и если духовник отвечает формально, по катехизису, все рассыпается как карточный домик. Доверие духовнику, выстроенное в предыдущие годы, может обрушиться в один миг.
Вот реальная история. У женщины умерла мать. Она перенесла серьезную операцию, находилась в реанимации, а дочь узнала о ее смерти после литургии. Вышла из храма, собиралась ехать в больницу, и узнала, что ее мама умерла. В слезах она подходит к своему духовнику, а он вместо того чтобы утешить, начинает на нее наезжать: что ты плачешь, надо радоваться, она пошла ко Господу, а ты не православная, раз не радуешься. Обычная «православная» манипуляция. Женщина вышла из церкви и больше туда не вернулась. Отпевание заказала в другом храме, а после похорон мамы вообще перестала ходить в церковь. До этого ходила больше десяти лет, и тот священник был также духовником ее мамы. Его бессердечный ответ вмиг обрушил и ее веру, и желание жить церковной жизнью, выполнять все православные предписания. Ко мне она пришла года через два после той истории.
Только в моей практике таких примеров несколько десятков — когда человек в тяжелой жизненной ситуации получает от священника формальный ответ, ответ без любви, без сострадания. Кого-то это не выбивает из колеи, а для кого-то становится последней каплей. Священники же обычно даже не знают, что их слово отозвалось таким образом, потому что почти никогда разочарованные прихожане не приходят к ним с претензиями. Просто молча уходят и больше в храме не появляются. Выводы священники не делают и в следующий раз уже другим прихожанам говорят примерно то же самое.
— А можете привести пример, когда человеку удалось преодолеть кризис и вернуться к активной церковной жизни?
— Вот пример из практики. Человек тоже лет десять ходит в церковь, все соблюдает, он социально успешен, обеспечен, поддерживает приход материально и много чего делает на приходе, но с годами все сильнее чувствует, что что-то не так с его духовной жизнью, пониманием христианства. Начинает читать что-то в интернете и укрепляется в своих сомнениях, возникает чувство, что он упустил что-то важное. В конце концов понимает, что в его жизни не было даже нормальной катехизации — он пришел в Церковь достаточно давно, когда этого не требовали, что о православной вере он не знает почти ничего, кроме ее обрядовой стороны, ритуалов, обычаев. Обращается с вопросами к своему священнику, а тот отвечает, что это все не важно, надо просто молиться, поститься и слушать «Радонеж». Выясняется, что и на приходе это никому не важно, а ему вдруг стало важно. Что он делает? Сначала уходит из Церкви и уходит с ощущением, что это везде так, как было на его приходе, но поскольку человек он упорный, деятельный, думающий, закапывается в интернет и обнаруживает, что есть приходы, где это для многих важно и такой интерес приветствуется, где проводятся чтения Евангелия с обсуждениями. И после небольшой паузы, примерно через год, он возвращается в Церковь, но уже в приход, где все это важно и для священника, и для многих прихожан. Возвращается в статусе, как он сам определил, многоопытного неофита: опыт церковной жизни большой, но уровень знаний, как у начинающих. По-моему, он даже пошел на катехизацию. Своей нынешней церковной жизнью доволен. Он захотел разумной веры и обрел ее.
— Раз он так серьезно искал, видимо, даже прервав церковную жизнь, верил, что истина в Церкви есть?
— В христианстве. Он рассматривал разные конфессии.
— А многие, сами того не осознавая, приходят в церковь за психологической помощью. Если человек при этом попадет к опытному духовнику, который поймет его сегодняшние запросы, как-то поддержит морально, есть шанс, что постепенно появится и духовный интерес. Если же он столкнется с равнодушием, морализаторством, формализмом, велика вероятность, что уйдет из Церкви разочарованный и уже не вернется?
— Таких случаев тоже немало, и если люди по этим причинам уходят из Церкви, они действительно редко возвращаются. Если они приходили в Церковь за психологической помощью, но ее не получили, а получили в другом месте (например, у психолога), они просто смысла не видят возвращаться в Церковь. Они туда шли не к Богу, а решать свои психологические проблемы. Так или иначе, они их решили. Более того, без предписаний, которые дает Церковь, они чувствуют себя свободнее, увереннее.
— Но если изначально человек шел не к Богу, можно ли его разочарование в церковных реалиях назвать религиозным кризисом?
— Религиозным — можно. Кризисом веры вряд ли. Я не хочу обесценивать чью бы то ни было веру, но когда человек идет в церковь, но не к Богу, когда во главу угла ставится церковность, а не Христос, такую веру легче потерять, и я бы сказала, что невелика потеря. Наоборот, это дает шансы человеку в какой-то другой момент своей жизни, когда он преодолеет и предубеждение, что в Церкви только пустота и обман, вернуться к вере, но уже к вере во Христа.
Так работает религиозный невроз. Человек в невротическом состоянии приходит решать свои проблемы в церковь. Сначала воспринимает все очень легко, потому что в неврозе важно создать вокруг себя предсказуемую среду или попасть в такую среду. Невротики консервируют реальность вокруг себя настолько, насколько им это удается.
Чем более предсказуема среда, тем меньше страха. В церкви реальность предсказуема, человек начинает ее идеализировать, но проблемы-то его не решаются, поэтому со временем нарастает неудовлетворенность, и в какой-то момент проблем накапливается такая критическая масса, что окружающая реальность резко перестает удовлетворять. Или происходит какой-то трагический случай, и человек понимает, что спокойствие, которое он обрел в размеренной церковной жизни, спокойствие ложное, а на самом деле за этим видимым спокойствием проблемы его только усугубились, и начинается обратный процесс. Все, что идеализировалось, обесценивается: Церковь плохая, все попы обманщики. Чем восторженнее человек это идеализировал, тем ниже все должно упасть в процессе обесценивания. И это нормальный процесс!
Я не поддерживаю возмущенные реакции на «исповеди бывших», потому что ревнители выносят такие суждения, словно это окончательное слово человека в его земной жизни. А это нормальный закономерный этап духовного развития: из одной крайности в другую, от идеализации к обесцениванию, но потом можно, критически переосмысливая свой опыт, прийти к зрелой позиции, понять, что священник тоже человек и поэтому может ошибаться, давать неправильные советы, но это не значит, что он всегда обманывает и всеми манипулирует, а нас вообще-то никто не обязывал быть зависимыми от его советов, каждому даны разум и свобода воли.
На этапе такого осмысления человек может вернуться в Церковь, но он уже осознанно выбирает приход, духовника, которому доверяет не просто потому, что это священник, а потому что советы священника кажутся ему разумными, сам решает, погружаться ему в приходскую жизнь или ограничиться воскресной литургией и участием в таинствах.
— Сегодня все больше людей в мире страдает депрессией. Православные не исключение, и во время депрессии, что отмечают многие психиатры, у верующего человека ослабевает религиозное чувство, он не может заставить себя пойти в храм, а часто и дома совсем перестает молиться. Но это точно не религиозный кризис.
— Это болезнь, но если человек не понимает, что с ним происходит, отталкивает от себя саму мысль, что у него депрессия, он вполне может осознавать это состояние как религиозный кризис. А отталкивают мысли о депрессии многие, верующие и неверующие, потому что в нашем обществе психические расстройства стигматизированы, и, допустим, верующему человеку легче принять идею, что у него уныние и его искушают бесы.
— И часто бывает, что священник поддерживает его в этом заблуждении?
— Увы. Я не раз сталкивалась с такими батюшками и на тренингах, и на индивидуальных консультациях. Я же консультирую священников не только по их собственным проблемам, иногда обращаются они ко мне и с вопросами по поводу прихожан. Вот, говорит священник, у меня такой случай на приходе, не знаю, что с человеком творится. И очень часто оказывается, что «с человеком творится» депрессия. Какие-то азы диагностики мне до священников удается донести. Советую им: если вы подозреваете, что это может быть депрессия, направляйте деликатно к психиатру. И не раз после моих объяснений реакция священника была примерно такой: «Господи, а я стольких людей заставлял молиться и поститься! Сколько же я вреда причинил!» Задним числом осознают свои ошибки.
Встречалась я и с худшими ситуациями, когда человек сам категорически отрицает, что у него может быть депрессия. Он считает это унынием, бесовским наваждением, пытается еще больше молиться и еще строже поститься, от такого «подвига» ему становится все хуже и хуже, и тогда включаются психологические защиты, что в итоге приводит к тому типу религиозного кризиса, о котором мы уже говорили. Человек обесценивает свое участие в церковной жизни, для этого ему надо обесценить религию как таковую, а в максимальном варианте и отрицать существование Бога. Так обычная депрессия, от которой помогают антидепрессанты, приводит человека через, в общем-то, нормальную работу его защитных механизмов к расцерковлению, а иногда и к атеизму.
— Как психологу, вам, наверное, приходится общаться и с людьми, которые жалеют о своем расцерковлении, надеются, что вы им поможете вернуться…
— Есть и такие. А другие, наоборот, ищут поддержки в своем расцерковлении, хотят, чтобы я помогла им уверенней и решительней «отряхнуть прах с ног». Я в любом случае принимаю выбор человека, который обращается ко мне за помощью, но всегда начинаю с обсуждения, пытаюсь сама понять и чтобы человек понял, с какой целью он воцерковлялся и почему расцерковляется. Часто выясняется, что и недавняя церковность, и нынешнее расцерковление прикрывают совсем другие проблемы, которые человек боится решать. Ему проще и спрятаться за Церковь, и свалить на нее все неудачи.
— А со своими друзьями, которые ушли из Церкви, вы при встречах обсуждаете эти темы, причины их ухода?
— Конечно, обсуждаем. Не ассоциируются у людей иерархия и бюрократия с Церковью Христовой. У романтиков, пришедших в Церковь в конце восьмидесятых и начале девяностых, преобладает такая причина разочарования. Есть среди них и бывшие священники.
— Они и как миряне не ходят теперь в церковь, не причащаются, даже если нет канонических препятствий?
— Большинство нет. В сознании священников прошито, что они особенные. Когда священник перестает верить, что он какой-то избранный, наделенный при хиротонии особой сакральностью, — это сильная психологическая ломка. Причащаться вместе со всеми, не в алтаре, для большинства из них тяжелее, чем вообще не причащаться. Так их воспитывали. Это проблема нашей церковной субкультуры.
Нездоровая иерархичность приводит к таким психологическим вывихам, в том числе у людей, во многих других отношениях вполне здравомыслящих. Но это в них сидит уже на уровне рефлексов. Церковность в сознании священника настолько сильно связана с иерархией, что, выходя из иерархии, человек выходит и из Церкви.
Знаю только три или четыре случая, когда бывшие священники стали ходить в храм просто как миряне, и все они сначала переехали в другое место, где их никто не знает, и там никому не говорят, что раньше были священнослужителями. Не говорят и потому, что в их сознании присутствует мысль об избранности, и потому, что опасаются негативной реакции священников и других прихожан.
— Конечно, от священника, принимающего исповедь (а у нас ее принимают практически все священники), во многом зависит, укрепится человек в вере или разочаруется в Церкви. Но от глубоких внутренних кризисов, в том числе религиозных, не застрахован никто, и даже если человеку так повезло, что он с самого начала попал в замечательную общину и к опытному духовнику, он тоже может этот кризис пережить?
— Да, но хороший духовник может помочь человеку пережить этот период. Не будет запугивания, а будет понимание. Только для этого нужно, чтобы у священника было достаточно времени и достаточно эмпатии.
