Подпишитесь
на наш Телеграм

 

   ×

В отличие от притчи о Ное, в основе которой лежит древняя легенда, притча о Вавилонской башне основана на исторической реальности, в которой сегодня никто из историков не сомневается. Остатки ступенчатых пирамид шумеров, называемых зиккуратами, можно и сегодня увидеть кое-где на территории современного Ирака, где когда-то жил этот народ.

Интересно отметить, что главный зиккурат шумеров, находившийся в столице шумерской конфедерации городе Уре, назывался по-шумерски Этеменанки — в переводе «основание неба и земли». Как видно, предание о башне «высотой до небес» (Быт 11:4) имеет вполне конкретный исторический источник. Предки евреев, пришедшие в Месопотамию, на земли шумеров, из аравийских степей (в те времена Аравийский полуостров был еще не пустыней, как сейчас, а сухой степью), могли видеть зиккурат Ура, память о котором сохранили на многие века. Оно и понятно: на степных кочевников такие постройки всегда производили неизгладимое впечатление. Зиккураты были культовыми сооружениями — основаниями храмов, расположенных на верхних площадках, то есть представляли собой своеобразную лестницу, ведущую на небеса. Предполагалось, что боги сходят на вершину ступенчатой пирамиды — в храм, куда с земли поднимаются жрецы. Верхняя площадка грандиозной постройки становилась местом встречи людей и богов.

По-видимому, священнописатель все это прекрасно знал: ведь традиция строительства таких башен не исчезла вместе с шумерами, она перешла к вавилонянам, которые переняли основные достижения культуры и цивилизации шумеров. Пятикнижие в его современном виде было написано во время Вавилонского плена, а значит, читатели притчи о Вавилонской башне могли видеть очередную башню собственными глазами.

По-видимому, вавилонские евреи быстро заметили отличительные особенности вавилонских построек, непохожих на те, к которым они привыкли у себя на родине. В Палестине постройки были обычно каменными — там много мягкого известняка, который можно использовать для строительства. Практически все известные сегодня постройки в Палестине являются каменными, в отличие от Месопотамии, где камня почти не было, а основным строительным материалом служил сырцовый кирпич, который для прочности постройки скрепляли асфальтовой смолой (Быт 11:3). Такие постройки не были ни прочными, ни долговечными: они требовали постоянных усилий для поддержания. Если соответствующие работы не производились, постройки из сырцового кирпича постепенно оплывали и теряли форму, превращаясь во что-то типа холма.

Сегодня для археологов на Ближнем Востоке такие холмы становятся важными ориентирами: нередко они указывают на скрытые под ними древние постройки. Для евреев же, живших в Вавилоне, они стали символом недолговечности и ненадежности: ведь каменные постройки, даже сделанные из мягкого и не очень прочного известняка, были куда долговечнее построек из сырцового кирпича. К тому же из-за необходимости работ по собственному поддержанию кирпичные постройки требовали особой организации общества и мобилизации трудовых ресурсов. Зиккурат нужно было поддерживать в порядке всем городом, иначе он быстро пришел бы в негодность. Работа эта была делом государственной важности: речь ведь шла о гармонии между миром людей и миром богов, которая иначе оказалась бы нарушенной, что повлекло бы за собой множество бед.

Как видно, зиккурат был не просто культовым сооружением: он, по сути, оказался символом самой цивилизации. Историки и сейчас спорят о том, какую роль в становлении древних обществ играло строительство и поддержание в порядке таких сооружений, как шумерские и вавилонские зиккураты, египетские пирамиды и др. Но никто не отрицает если не главной, то чрезвычайно важной их роли в жизни великих цивилизаций древности. Сама возможность вести такие работы была признаком сильной и дееспособной государственности, которая могла претендовать на статус великой державы. В тексте рассказа о Вавилонской башне на это указывает упоминание об одном народе и одном языке ее строителей (Быт 11:1). Дело в данном случае не в лингвистике, как думают иногда, а в государственном и политическом единстве строителей. Аккадское выражение «сделать народы одним языком» означает подчинить их единой власти, а «смешать языки» означает разрушить единовластие. Логика тут очевидна: пока народы многонациональной империи остаются ее частью, они говорят на языке империи, если же империя рушится, каждый возвращается к своему национальному языку. Если вспомнить, что Нововавилонское царство, в столице которого жили евреи во время Вавилонского плена, было хоть и небольшой, но все же многонациональной империей, актуальность текста для его современников становится вполне очевидной. Башня в притче становится не просто исторической реалией, а символом рухнувшей империи, превращая исторический по форме рассказ в притчу.

Интересна тут мотивация строителей: «сделать себе имя», стать именитыми, известными, великими людьми, чтобы «не рассеяться по земле» (Быт 11:4).

После падения люди всегда были озабочены проблемой собственной значимости, всегда искали смысл своего существования на земле, то, что называют обычно смыслом жизни. До падения этой проблемы у человека не было: смысл жизни был ему ясен — жить с Богом, дышать данным Им дыханием и вместе с Ним преображать мир.

После падения все стало куда менее очевидно, да и способностей к реальному воздействию на мир у человека стало гораздо меньше. Но главное: у падшего человека его собственная значимость не ассоциируется с Богом, отношения с Ним воспринимаются как лишающие самостоятельности, независимости. Такая аберрация восприятия заставляет падшего человека искать смысл в чем угодно, но только не в Боге и не в отношениях с Ним.

Между тем без Бога человек — лишь песчинка во вселенной, и люди всегда это чувствовали. Соответственно для того, чтобы изменить ситуацию, нужно собраться вместе и построить что-нибудь во всех отношениях грандиозное, что-то такое, чтобы это было видно издалека (иногда в буквальном смысле). Песчинка во вселенной незаметна, но что если вместо песчинки будет целая гора песка? Ее, может быть, и заметят. Такие грандиозные памятники мир предлагает как альтернативу возвращения к Богу, как своего рода спасение — спасение от забвения, от пустоты, от дурной бесконечности вселенной, которая проявилась в ней тогда, когда человек погрузил порученный ему Богом мир в хаос.

Попытки такого рода оказываются далеко не безобидны, и дело не только в бессмысленной потере времени. Дело в самом человеке, в его предназначении и в искажении этого предназначения. Песчинка может быть одна или быть частью большой кучи песка — для самой песчинки разницы тут нет практически никакой. Для муравья или пчелы невозможно не быть частью муравейника или улья, частью того социума, который предназначен им Богом и вполне соответствует их собственной природе. Человеку муравейник и улей противопоказаны, они противоречат его природе и разрушают его духовную жизнь. И дело тут вовсе не в суете (ни в муравейнике, ни в улье суеты нет, там все организовано четко и целесообразно), а в том, что ни муравейник, ни улей не требуют личности как проявления образа Божия. Более того: для таких структур личностные проявления были бы даже вредны и разрушительны. Пчела или муравей — идеальные работники, у которых нет ничего личного, ничего такого, что отвлекало бы их от рабочих функций.

Нельзя не заметить, что такой работник для многих начальников тоже был бы идеалом: трудолюбие, прилежание, исполнительность, абсолютная мотивация к труду и никакой личной жизни, а для восполнения сил — общественная столовая и такая же общественная спальня. Но дело даже не в том, что такой «идеал» для нормального человека, мягко говоря, не особо привлекателен и добровольно на него не согласится почти никто, а в том, что он калечит человека духовно.

Если человек на него соглашается (ради, к примеру, какой-нибудь «великой идеи» очередной «великой стройки»), он должен буквально пожертвовать собой — не только и не столько своей физической жизнью, сколько жизнью духовной. Чтобы так жить, нужно отказаться от себя и стать частью коллектива, того большого коллективного «мы», где нет места никакому «я», а значит, нет места и отношениям с Богом. Бог ведь никогда не общается и не взаимодействует с коллективами, Он общается и взаимодействует с конкретными людьми.

Неслучайно Бог, приближаясь к «великой стройке», «смешивает языки» строителей так, что стройка останавливается (Быт 11:7–8). В истории живописи есть немало впечатляющих картин того, как Бог разрушает Вавилонскую башню, но Библия рисует нам картину куда более мирную: Бог просто «сходит», приближается к строителям, смешивает их языки, и они бросают башню недостроенной. Дальше, можно думать, время, ветер, солнце и дожди сделают свое дело. Образ сходящего с небес Бога тут напоминает старые, еще шумерские представления о сходящих с небес на вершину башни богах. Результат, правда, оказывается неожиданным: Богу, как выясняется, башня не нужна, ему нужны строители, которых надо освободить от власти очередной «великой идеи» и от рабства очередной «великой стройки».

В самом деле, что означает приближение Бога к человеку? Оно как минимум заставит человека очнуться, осознать себя не как винтик в большой машине, а как личность, чье предназначение не определяются никакими коллективами, «великими идеями» и «большими стройками». Человек стоит перед Богом и миром сам, а не как часть чего-то большого и неопределенного, что может задушить в объятиях, но не может спасти, потому что Божьей жизни в этом нет. А Божье присутствие поможет человеку увидеть свою жизнь как путь жизни с Богом и становления в Боге, и тогда он уже не строитель башни: на стройку не остается ни сил, ни времени.

Можно, конечно, удержать человека некоторое время во внешнем рабстве, но стройка, где все строители рабы, обречена: она никогда не будет доведена до конца. Так строятся и рушатся вавилонские башни.

Бог же действует иначе — через Свой народ и Своего Христа.

Вот и завершилась наша рождественская рассылка. Может показаться, что к Рождеству она прямого отношения не имела: ведь она посвящена не Евангелию, а Книге Бытия. Но приход Христа — событие, непосредственно связанное со всей предшествующей историей человечества. Приход Христа — часть Божьего плана с начала сотворения мира. А вот каким именно мог стать и стал этот приход, зависело от выбора каждого, кто его ожидал.