на наш Телеграм
Мы сидим с отцом Саввой в ресторанчике напротив Казанского собора. Он приехал представить российским читателям свою новую книгу. За окном промозглая неуютность ноябрьского Питера, а здесь в зале тепло и комфортно. Терпкий кофейный аромат и негромкий джаз. Тема интервью — про страдания — полностью противоречит окружающей атмосфере. Какие там страдания? Откуда может взяться горе? Это все где-то далеко, не здесь…
Вступать в эту жизнь — значит вступать в страдание
— Но все-таки откуда в мире столько бед?
— Не совсем корректный вопрос. Сейчас очень благополучное время, мы живем в тепле, нам не нужно сражаться за кусок хлеба. Пользуемся продуктами, которые выбираем на полках магазинов или еще проще, в Интернете. Следим за своим здоровьем, сдаем анализы, чтобы проверить уровень витамина D в организме. Бегаем по утрам или занимаемся фитнесом, чтобы восполнить недостаток физической нагрузки. Мы все стали «всемирными горожанами», как это называл Мандельштам, буржуа. Мы привыкли роптать, если что-то вдруг идет не по-нашему хотению. Поэтому состояние страдания воспринимаем так враждебно.
Если сравнить нас и предыдущие поколения, мы очень благополучные люди. Моя мама очень быстро прибегала из школы, потому что ее сестренка, моя тетя Маруся, училась во вторую смену. А почему торопилась? У них была одна пара сапожек на двоих. Тетя Маруся надевала сапожки моей мамы и шла в школу. Мама каждое лето работала в саду рядом с городом, чтобы заработать на школьную форму и на ботинки к 1 сентября.
Все мое детство прошло среди этого поколения — поколения моей бабушки, прабабушки, она сто лет прожила, между прочим. И я видел, как они воспринимают страдание, утрату, как они переживают смерть. Без истеричных конвульсий, к которым мы привыкли, без заламывания рук. Они спокойно и благородно переносили болезнь, инвалидность и прочие невзгоды.
— Вопрос, видимо, нужно задавать так: почему люди вообще страдают?
— Кстати, не только люди страдают. Апостол Павел в Послании к Римлянам говорит: «Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне» (Рим 8:22).
Даже если вы приверженец ЗОЖ и вегетарианства, вы все равно своего кота кормите мясом убитых животных. Их кто-то вырастил, убил, и, получается, вы тоже причастны этому убийству. И если так заострить вопрос о страдании, он приведет к христианскому учению о грехе.
Мир болеет. Весь мир болен грехом. И уж если ты родился на свет Божий, будешь страдать.
Последнее время много думаю о библейском образе — жертвоприношении Исаака. Когда Авраам вел своего сына на гору жертвоприношения, о чем он думал? Так повелел сделать Господь, Его нельзя ослушаться, Бог не ошибается. Я должен доверять Богу, ведь и Бог мне доверяет. Мы друзья. И Бог прав, и мы друг другу доверяем, но ведь я веду сына на смерть, единственного сына!
В христианской древности путь Исаака на жертву был пророчеством о Христе, идущем на Голгофу. Но мне кажется, здесь не только о Христе, здесь и о каждом из нас. Путь Исаака — символ всякого рождения.
Как только вы выпускаете на свет своего ребенка, вы уже приносите его в жертву. Он будет болеть, у него будет горе, ему придется однажды потерять своих родителей, друзей, близких, а после всего он и сам умрет. Вступать в жизнь — значит идти на страдание, зная, что тебя ждут беды, несчастье, смерть.
Но счастье быть перевешивает любые страдания. Как один из героев Достоевского сказал: даже если все, что ты успел, это увидеть свет Божий, жизнь стоит того, чтобы быть прожитой, несмотря ни на какие страдания.
— А бывает избыточное страдание? Крест не по нашим силам?
— Нет… Мы просто не сможем избыточное страдание перенести, мы сразу помрем, да и все. Мы так устроены, убить человека не так уж сложно.
«Прививка от горя». Как не заболеть?
— Не прятаться от горя… Возможно ли?
— Вот тут трудно, ведь я не люблю страдать. Мне нравится благополучие. Но уж если что-то случается, надо это принимать с мужеством, а это непросто.
Современный христианин живет внутри нового стиля благочестия, назовем его «буржуазным православием». Этот стиль отражает реалии жизни горожанина, его привычки и ценности. В нем есть свои плюсы, по сравнению, например, с крестьянским благочестием, дворянским, клерикальным… Но «буржуазному православию» чуждо даже то, что было присуще античной религиозности — доблесть перед лицом смерти и страдания.
Был такой воин, полководец, писатель, историк, ученик Сократа — Ксенофонт. Он прожил долгую жизнь. По его «Киропедии» осваивали древнегреческую словесность в дореволюционных гимназиях. Ему, уже глубокому старику, сообщили с большим сочувствием, что сын погиб в бою. Он ответил: «Вы думаете, я не знал, что мой сын смертен?»
Остановитесь и подумайте над этим ответом. Сложно представить, что это слова любящего отца, но это так. Ксенофонт любил своего сына, оставаясь при этом реалистом и мудрецом. Дети умирают. Иногда раньше родителей. Тяжко? Да. Но так устроен мир.
Об этом вся античная поэзия и философия, у которой наши предки учились доблести и мужеству.
Христианская этика вбирает в себя античную доблесть как свою естественную и неотъемлемую часть, но идет дальше.
Вспомнить эту доблесть в наши дни крайне важно. Ведь мы наследники мучеников христианских, которые ни смерти не боялись, ни страдания. Они знали, что Господь на них смотрит, благословляет, присутствует в их страданиях.
— Современные психологи говорят, что ко всему надо относиться легко, с юмором. А можно ли так относиться к страданиям?
— Меня очень удивляет эта фраза — «ко всему относиться с юмором», или, как мне говорил один человек, «надо резвиться». Это дети резвятся, а взрослые уже отрабатывают.
Юмор невозможен без фундамента чего-то предельно серьезного. Настоящее произведение искусства построено на грамотной пропорции: слезы — смех. Никогда не бывает просто смех, никогда не бывает только беспробудное страдание.
Кстати, так устроены романы Достоевского. Он великий русский юморист. «Братья Карамазовы», «Подросток» — образцы изящнейшего юмора. Чувствуется, что автор от души смеялся над некоторыми страницами. Порой кажется, что даже самые серьезные эпизоды «Преступления и наказания», например, где Соня читает Евангелие, писались на грани карнавального веселья. Достоевский — гений живого, потому что в творчестве, как и в жизни, создать живое, значит, в правильных пропорциях распределить смех и слезы.
— Глава в вашей новой книге «Приближается Христос» названа «Прививка от горя». Неужели и правда от несчастья можно привиться и не заболеть им?
— Это тоже память об античной доблести. У стоиков, скажем, Эпиктета и Марка Аврелия, можно найти упоминание об особом духовном упражнении, которое укрепляло человека перед лицом неизбежных страданий. Мудрый человек должен быть готов в любой момент жизни встретить неизбежное. Вот Марк Аврелий и советует думать, глядя на собственного ребенка: «Вот мое дитя. Возможно, сегодня оно умрет».
— Но как же ужасно с этим жить!
— А как иначе? Античные авторы учили смотреть на людей и вещи в их предельности. Взгляд благополучного буржуа выдает удивительная близорукость: не хочу ничего знать, мне не интересно, что происходит на свете, в стране, на планете, главное, чтобы у меня все было хорошо, чтобы мои дети были здоровы, чтобы у меня был доступ к Интернету и пускали в ресторан.
Так же близорука и буржуазная религиозность. Меня не трогает глубина христианства, жизнь общины. Церковь мне интересна только тем, что у меня есть удобный батюшка и удобный приход. У меня есть религиозные потребности, и надо их качественно и своевременно удовлетворять.
Однако эта буржуазная близорукость играет с нами дурную шутку. Я неоднократно встречал именно православных христиан, воцерковленных, духовных чад выдающихся священников, которые при соприкосновении с серьезным испытанием вдруг «сыпались» не только как взрослые люди, но и как христиане.
— Но молиться можно, чтобы беда прошла стороной?
— Да, и я молюсь. Вот у моего брата очень болят зубы, проблемы с имплантами. Когда я выезжал в Питер, он мне позвонил и рассказал о своей беде, и я пошел пешком к блаженной Ксении, попросить, чтобы она за ним присмотрела. Я за брата переживаю, как будто у меня у самого зубы болят. Конечно, любая боль — плохо, но человек так устроен, что у него обязательно что-то болит: сейчас одно, завтра другое.
«Сферический ребенок в вакууме»
— Что можно ответить невоцерковленному человеку на вопрос, а где же был ваш Бог, когда произошло что-то ужасное, погибли невинные люди?
— А почему с этим должен разбираться Бог, если это творят люди, и они же сами в силах это «починить»? Почему Бог за нас должен делать все? Это довольно странная претензия. Вспомните спор Алеши с братом Иваном в «Братьях Карамазовых».
В этом романе три родных брата проходят «испытание ребенком». Митя арестован за преступление, которого не совершал. Он растерян и сломлен, его лихая и широкая жизнь внезапно схлопнулась, он, офицер и дворянин, в тюрьме — вопиющая нелепость и несправедливость! Митя сопротивляется этой бессмыслице, но вдруг видит во сне плачущее дитя и понимает, что в этих страданиях есть искупительный смысл и нужно испить эту чашу до конца и принять свой крест, чтобы исправить ошибки своей праздной жизни и послужить людям.
Алеша тоже испытывается «слезинкой ребенка». Он встречает на улице бедного больного мальчика Илюшу Снегирева в не самый лучший день его жизни: дети загнали его в угол и забрасывают камнями. Алеша видит страдающего ребенка и делает все, чтобы облегчить эти страдания: находит отца мальчика, добывает для них денег, приводит врача, разыскивает одноклассников, мирит детей — словом, проделывает огромную работу, чтобы смягчить последние дни и часы безнадежно больного мальчика.
А брат Иван, который строит теории о «слезинке ребенка», мучается абстрактным «сферическим ребенком в вакууме». «Сферический конь в вакууме» — есть у ученых такое выражение, чтобы обозначить некую умозрительную модель, оторванную от жизни. Иван сидит и ахает. А не надо ахать. Надо помогать конкретным детям, людям, которые живут рядом с тобой, утирать реальные слезы. К чему эти все философские метания, если можно взять и помочь конкретному человеку? И эта помощь сделает тебя богоподобным. И ты сразу поймешь, что Бог есть. Присутствие Бога можно почувствовать только тогда, когда сделаешь добро другому.
— Господь через тебя в этом случае действует?
— Да, конечно. Мы называем Христа — Бог-Человеколюбец. Человеколюбцем называет Достоевский и Алешу Карамазова. Писатель подчеркивает, что Алеша вовсе не был фанатиком или мистиком, Алеша был «ранний человеколюбец». Уподобиться Богу и понять, что Он существует, можно только став на путь человеколюбия.
В «Симпсонах» есть одна серия, где Гомер ругается в очередной раз со своим сыном Бартом и в сердцах говорит: «Наконец-то я понял Бога: я возненавидел собственное творение!» Это, конечно, шутка. Но чтобы понять Бога, нужно оказаться в «правильной» ситуации.
Хочешь понять Бога-Человеколюбца? Сам стань человеколюбцем — и научишься Бога понимать.
А взывать к безликой бесконечности нелепо. Иван Карамазов — умозрительный философ, который куда-то в пустоту задает вопросы. Но вот лежит пьяный мужик, которого занесло снегом. И Иван, будучи сам больным, берет этого мужика вопреки всем своим теориям и тащит в часть, сам не понимая, зачем он это делает. Потому что доброта и сочувствие — это в самой природе человека. Вот где следует искать образ Божий.
— Есть люди, которые постоянно на что-то жалуются? Как на них реагировать?
— Вспомните, что пишет Достоевский: иногда пострадать бывает очень даже приятно. У меня есть такие знакомые, и что делать! — приходится держать с ними дистанцию. Если я облегчу их страдания каким-то образом, они, наверное, потеряют смыл жизни. Но тому, кто действительно нуждается в помощи, надо помочь.
— А как правильно поддержать человека?
— Нет универсального ответа.
Иногда самое правильное — просто положиться на свое чутье и интуицию. В этом отношении встречаются необычайно одаренные люди, они кожей чувствуют, как поступить, чем утешить.
Когда-то, еще в девяностых, мне пришлось отпевать молодого офицера, убитого в Чечне. Это было самое тяжелое отпевание в моей жизни. Мама не разрешала выносить гроб из дома, она просто ложилась на него, и мы ничего не могли сделать. И вот этот мой приятель, обычный деревенский парень, подошел к ней, надел платочек, начал разговаривать, обнимать. Она немножко оттаяла, послушала его. Он не отпускал ее до самого кладбища и потом долго был рядом. А я просто растерялся. В такие минуты ни университетские дипломы, ни отличное резюме не работают.
Простая человеческая зрелость и отзывчивость появляются не только от таланта, но и от житейской опытности, а она возникает, только если ты много раз бывал в подобной ситуации. Видел боль и сам страдал. Искусственно пройти «курсы сострадания» невозможно. Это проверка на зрелость.
Но не надо переживать, если вы эту проверку провалили с первого раза, у вас еще будет много попыток.
Пасха Креста и Пасха Воскресения
— Слышала такое выражение: «Церковь лечит горе Пасхой». Что оно значит?
— Эта секретная формула для церковных людей, которые понимают, что Пасха — это ответ на все вопросы о смерти и страдании. Это ответ без слов.
Сергей Иосифович Фудель, замечательный философ, говорил: «Наша жизнь земная, и особенно жизнь Церкви в этом мире, это крестный ход вокруг церкви в Пасхальную ночь». Крестный ход, который еще не завершился входом в Церковь. Мы все еще стоим у закрытых церковных дверей. Мы еще не вошли в радость, но мы уже ее чувствуем. Мы понимаем, что здесь все ответы на все вопросы, но ответ не в словесной формуле. Это состояние, которое надо пережить однажды, и к нему постоянно возвращаться. И это самое правильное церковное настроение.
Для «буржуазного православия» характерно больше говорить о Пасхе Воскресения, забывая Пасху Креста. А для древней церковной традиции это было одно событие. Невозможна Пасха без Креста, без Страстной седмицы. И здесь — все ответы на вопросы к Богу о моей судьбе и о судьбе моих близких.
Это так же, как в Книге Иова. Он задает конкретный вопрос — почему я страдаю, почему умерли мои дети, почему я весь в проказе? Господь вместо того, чтобы ответить, показывает бегемотов. И отвечает вопросом на вопрос. Самое странное, что Иов остается доволен.
Я есть. В этом «я есть» я с Богом и встречаюсь
— То есть ответы Господа на главные вопросы надо прочувствовать?
— Здесь речь совсем не о чувствах, а о самом корне нашей жизни. Это то, что есть «бытие». Сложно словами объяснить, не то получается. Но попробую.
Мартин Хайдеггер говорил, что мы оказались в ситуации забвения бытия, и он прав. Мы забыли, что мы есть, мы существуем. А это самое важное в жизни. Именно в этом есть мы с Господом и встречаемся. Для меня присутствие Бога в моей жизни открывается в том, что я есть.
Это открытие не в том, что я радуюсь или у меня горе, я молюсь, а в том, что я есть сейчас и навсегда. И я был всегда и всегда буду, и с этим никто никогда и ничего не сможет поделать. Это настолько велико, что к нему ничего не добавишь.
— Получается, что формула «я есть» ставит с ног на голову наше привычное бытие?
— Люди говорят: хорошо бы сделать карьеру. Но что такое карьера по сравнению с тем, что я есть? Или: хорошо иметь отличное здоровье. Но что это по сравнению с тем, что я уже есть? И так — чего ни коснись. Это настолько головокружительно, что все остальное занимает свое настоящее место. Есть вещи главные, а есть второстепенные.
Говорят: зачем плодить нищету? Рожают бесконечно, а потом не могут обеспечить, дать образование и т. д. Да при чем здесь это! Человек уже есть. Даже если он родился инвалидом, если он проживет короткую жизнь! Важнее всего то, что он уже есть.
Это настолько прекрасно, что ты кому-то помог вступить в бытие! У моего друга дочка, она нездорова с рождения. Он пожертвовал ради нее своей карьерой. Но он настолько счастлив, что она есть, он ее на руках носит! Она не может сама ходить, но учится петь, лежа поет. Да, это тяжело. Вы мне можете сказать: тебе хорошо, монах, детей нет, проблем нет, о бытии размышляешь. Я даже сам себе такие вещи предъявляю.
Конечно, тяжело. А ухаживать за стариками как тяжело? Я помню, как умирала моя прабабушка. Она такая крепкая была старушка, до ста лет дожила. Но последние два года лежала. Сама страдала, и бабушка мучилась, ухаживала. Но это были важные годы для всех нас.
Почему это нужно, мы не знаем.
— А узнаем?
— Куда мы денемся! Я доверяю Богу. Наверняка Он задумал для нас что-то прекрасное.
Мы вышли на улицу. Невский привычно жонглировал человеческими потоками. «Всемирные горожане» спешили по своим важным и неважным делам. Подумалось: все-таки жизнь так хороша в своей хрупкости и неизвестности грядущего. И даже в этой сумеречной осенней мороси читается великий замысел. Надо лишь осознать главное: я есть.
Беседовала Ольга Лебединская
