на наш Телеграм
«Духовная жизнь в меняющемся мире. 12 слов о спасении» — удивительно глубокая и многогранная книга известного афонского богослова архимандрита Василия (Гондикакиса), вышедшая в издательстве «Никея». В ней автор предлагает читателю посмотреть на мир, его культуру и достояние как на божественный след. Слова отца Василия просты и понятны, они обращены к каждому и осеняют жизнь вокруг нас светом Божественной красоты и любви.
Предлагаем вашему вниманию главу из этой книги.
Всякая мера прекрасна. Святой человек — это мера. И авва Исаак — мера и для жизни, и для искусства, и для деятельности.
Где он находится! Как живет! Как пишет! Какая это поэзия, какая философия, какая психология! В нем производит впечатление все: его дела, его безмолвие, его движение и способность оставить в неподвижности другого.
Можем ли мы через него судить других людей? Разве нельзя сказать, что он великий, величайший, исключительный? Разве будет справедливо, если мы станем сравнивать с личностью такого масштаба всех остальных, всех нас, простых людей?
Я без колебаний ответил бы: да! Мы можем смотреть на него как на меру, мы можем сравнивать с ним всех простых людей, это справедливо. Если бы речь шла о ком-то, кто добился своим трудом большого успеха, или о ком-то, кто бы имел исключительные природные дарования и ими поразил человечество, тогда было бы неправильным взять его в качестве меры для суждения о людях и сравнения их между собой. Здесь же происходит нечто иное: этот авва — величайший и одновременно самый обычный человек. Он велик — и в то же время близок. Рядом с ним великие чувствуют себя ничтожны- ми, а малые черпают мужество для жизни.
Он не льстит первым и не презирает вторых. Он знает о скорбях, о склонностях, о неудачах каждого из нас. Он — некое здоровое целое. Зрелый плод Духа, являющий свою зрелость цветом, запахом, мягкостью и вкусом.
Он по-человечески прост, смиренен: он понимает, глубоко знает немощи страдающего мира. Он не какой-нибудь непреклонный судья или немилостивый инквизитор. Он знаток слабостей нашей нищеты, обладатель одной с нами природы и, одновременно, соучастник радости и утешения будущего века.
Он не вступает ни с кем в противостояние. Он дает нам нужные средства и ждет. Говорит истину и оставляет ее действовать внутри нас.
Что же касается литературы, этой исповеди писателей, то он знает и ее, понимает ее, знаком с нею и принимает ее. Потому что и сам он — писатель. Он писатель в такой степени, что достигает момента небытия. Он преодолевает литературное творчество и оказывается в высшем пространстве, куда ведет человека истинная тоска и боль литературы.
Он великий, но уважает малого и смиренного. Он также уважает писателей, их труды и исповеди, даже более чем сами писатели, которые — кто больше, кто меньше — все пребывают в уделе, где господствует тление, борьба и зависть.
И вот к нам обращена весть: человек может стать немного таким, как авва Исаак. Успокоиться, покуда он живет на земле. И перейдя уже в вечные обители, продолжать жить в других людях вечно.
***
Когда вслушиваешься в писателя (возьмем, к примеру, Йоргоса Иоанну, как он предстает нам в своем произведении «Самому себе»), когда наблюдаешь, как он ведет борьбу, направленную к обретению гармонии, когда видишь, как справедливо он, опираясь на высшие критерии, оценивает свою жизнь, свое творчество, когда видишь, как честно он ставит перед собой великие вопросы, ищет подлинного и настоящего в содержании и средствах выражения, которые предоставляются ему его работой, — ты не можешь остаться равнодушным. Вся эта борьба о чем-то тебе напоминает. Она может о чем-то напомнить тому человеку, который честно делает свое дело. И когда ты видишь, как человек мучается, пытаясь достичь чего-то подлинного, тебе остается сказать нечто простое. И это — слова Господа: «Еще одного недостает тебе» (Лк 18:22).
Раз ты все отдаешь, раз ты отказываешься от относительного, раз ты достиг того, что тебя не интересует известность, раз ты страдаешь за своего читателя, думаешь о нем, думаешь о человеке, — то почему ты не сделаешь еще одного шага? На этот шаг тебе указывает авва Исаак.
Авва не говорит тебе, в своей жизни и в своих писаниях: «оставь твой подвиг». Он не отвергает твоих усилий. Он испытывает радость от того, что ты живешь и получаешь утешение, когда пишешь и творишь достойные вещи. Он не отрекается от тебя. Не хочет тебя остановить.
Но он хочет освободить тебя от круговорота тления, разрушить ограду, ограничивающую твое шествие, столкнуть тебя в бездонные воды таинства жизни.
Он видит, как ты закрываешь сам себя. Заключаешь в темницу свое бытие, которое жаждет свободы. Ты прекращаешь свое литературное развитие, ограничиваешь горизонт твоей жизни, прячешь от самого себя выходы к новым пространствам — смерти и воскресению, — которые венчают человека, де- лают его литературное творчество и благодать, проистекающую от этого творчества, вечными и неиссякаемыми.
Верно следуя за аввой Исааком, глубже входишь внутрь человека. И каждый человек глубже входит внутрь тебя самого. Вы проникаете друг в друга, по- родненные новым бытием, и дышите тихим воздухом неограниченной свободы. Вы бесконечно воз- растаете и без остановки распространяетесь вширь, когда смиряетесь, когда умаляетесь, принося себя в жертву ради чего-то великого.
***
В серьезной литературе, несомненно, можно найти в сжатом виде благородство, человечность. Ты получаешь утешение, соглашаешься с автором. Принимаешь в себя новую стихию жизни. Внутрь тебя проникает утешение, и твое «я» получает новую силу и волю к продолжению подвига.
Но конечная угроза остается открытой. Ты идешь вперед. И достигаешь смерти, гроба. Тогда твои друзья-писатели, возможно, с любовью принесут на твою могилу букет цветов или же соцветие добрых сдержанных речей. Однако они не смогут освободить тебя от смерти, обезоружить «последнего врага» (1 Кор 15:26). Ибо они чувствуют, что, независимо от того, хотят они того или нет, они все являются заложниками смерти.
И тем не менее человек может привиться к вечноживому дереву, к дереву Жизни. Его личный подвиг может соединиться с чьим-то другим. Он может весь целиком принять крещение. Отдать себя, умереть, как делают то настоящие любители Истины. И умирая, погребаясь вместе с Иисусом, совоскреснуть вместе с Ним в новую жизнь.
Так, истинные писатели, имея человечность, которой они достигают подвигом и трудом, могут естественным образом перейти к богочеловечности. Как слово, так и само существование писателя сосредотачиваются на вечной жизни. Они питаются ею. Питаются Словом, через Которое «все начало быть» (Ин 1:3).
И тогда они находят то, чего искали. Прикасаются к тому, о чем намекали. Воплощают в себе то, чего жаждали. Они продолжают свой литературный подвиг, и им дается непостижимое, им даруется то, что «не приходило на сердце человеку» (1 Кор 2: 9).
Этот путь, это возрастание, это восхождение не делает остановок. Ты все время идешь вперед. Избегаешь известности. Перестаешь защищаться. Все, что ни происходит, приносит тебе добро. Ты не занят ничем другим. Прячешься от человеческого и находишь человека. Достигаешь молчания. И тогда твое слово и твоя жизнь начинают говорить на другом языке.
***
Когда поднимается температура, начинают прилипать металлические предметы. Если в своей жизни ты требователен, можешь соприкоснуться с аввой Исааком. Он тайноводствует тебя к сокрытым реальностям. Он застает тебя там, где ты остановился. Берет тебя за руку тогда, когда ты чувствуешь, что не можешь идти дальше. Он поможет тебе идти дальше — по твоему пути. Он откроет тебе — ты увидишь это и переживешь сам, — что будущее Царствие Божие дается людям уже сейчас.
И авва Исаак остается критерием и мерой: для этой жизни и жизни иной, для образа жизни и занятий писательским делом, для деятельности и созерцания, для плодотворной встречи со счастьем и несчастьем, для сокрытия и обнаружения того, что находится в нас, для молчания и слова.
Когда, пройдя через некоторый опыт, познакомившись с произведениями, рожденными иной логикой, иным настроением, иной эстетикой, иным этосом, иным разумом, возвращаешься снова к авве Исааку, испытываешь всегда одно и то же впечатление: во всех пунктах, во всех темах — эстетика, логика, этос — он получает высшую оценку. Нет другой, более надежной меры, с помощью которой можно было бы истинно судить обо всем: о человеческом поведении, о тех философиях, которые люди реализуют в своих судьбах, о веяниях времени, о путях, ведущих от временного к вечному, о строгости и милосердии…
Нет ни одной фразы, которая показалась бы тебе слабой! Его переходы от темы к теме, его способы рассматривать различные вопросы, особенности его критики — ничто не оставляет тебя равнодушным, все приводит в восхищение!
Он — порождение доброго и благословенного часа. Зрелый плод, привлекающий к себе и утоляющий всякий голод. Понимание, обнимающее вселенную. Плач, умягчающий всякое сердце. Образ, вдохновляющий человека с любым характером. Благословение, достигающее человека на любом месте, на том пути, который он избрал для своей деятельности. Музыкант находит в нем гармонию. Философ — мудрость. Антрополог и психиатр — всю полноту и содержание своей науки. Борец — силу. Исихаст — руководство. Старик — понимание и участие. Юноша — попутный ветер для путешествия в открытом и бурном море, и даже дальше. Отец — наставника в том, как вести себя со своим ребенком. Муж — руководство, как жить вместе со своей супругой. Мать — самую большую любовь, тактичность и нежность. Умирающий — утешение. Попавший в сложную ситуацию — освобождение. Заключенный на всю жизнь — абсолютную свободу действий и жизненных порывов. Неизлечимо больной — божественное посещение и вознесение всем телом к новому житию, в место, где все изменяется и остаются только слезы благодарности.
Авва Исаак находится там, где нет никого другого. И, однако же, всех он находит в единой гармонии. И все безошибочно узнают в нем единственного родного им человека, который их понимает, который говорит с ними мягко и деликатно. Который исцеляет их страсти, дарует им прибежище. Который «уязвляет» их своим крайним сочувствием.
Если кто-то падает замертво, уязвленный чьим-то словом или поведением, пусть даже непроизвольным, то этот авва может лишь прощать непростительные поступки других. Он понимает то, что невозможно понять. Он умягчает страдания убийц. Воскрешает жизни убитых. Дает зрение слепым. Безногим дает возможность ходить. Он делает людей такими, что злодеи и преступники начинают вести себя рядом с ним как малые дети, невинно, беззлобно, неподдельно.
Как это происходит? Ему дарована такая благодать, потому что он непосредственно воспринял благословение всего Триипостасного Божества, потому что пришло время благоприятное, и он все отдал навсегда ради того, чтобы смириться перед Одним и Единственным. И Один и Единственный даровал благословение вечности всему существу аввы Исаака, навсегда.
***
Кажется, он был крещен, когда родился. Он воистину был крещен в смерть Иисуса. И жил жизнью, превосходящей жизнь и смерть.
И когда умер, он весь перешел в жизнь, этот святой человек, превзошедший сущее неким неведомым образом. И ты не знаешь, было ли его присутствие более ощутимым, когда он жил этой временной жизнью, или же его помощь и соучастие более ощутимы теперь, когда он оставил историю и жизнь в теле и чувственно удалился от всех.
Его жизнь расширилась смертью. Его ум озарился благодатью. Его тело наполнилось жизнью, которая превосходит целый мир. Он нашел иную точку опоры, иную логику диалога, иное жизненное поведение, иное чувство уверенности, иную любовь к Истине, иную Истину — непостижимую и неизреченную, — которая тождественна милости. И это состояние, эта логика, этот этос, эта свобода, эта тактичность, это спокойствие и бесстрашие заквасили все его существование, житие, всю его сущность.
Таким образом, в нем не разделяются «до» и «после» — но и не смешиваются. То же самое происходит и со всем остальным: со строгостью и снисхождением, со словом и молчанием, с состоянием покоя и деятельностью, движением, с жизнью и смертью, с истиной и любовью, со светом и тьмой, с борьбой и безмолвием. Дело в том, что весь он всем своим телом, всем своим существованием достиг того, что превышает существование. Он дошел туда, где все кончается: дела, подвиг, молитва, свобода. Все, что он возлюбил, к чему стремился и чего достиг, все это было преодолено. Все это перешло в иное пространство, в иной порядок жительства, который чужд и недостижим для человека. И это непостижимое и неприступное для человека бытие забрало этого авву, со всем его творчеством, туда.
Он исчез. И он нашел себя самого по-другому, обрел себя в бесконечности, он был там даже для тех, кто его не искал, кто его не знал, никогда не интересовался его жизнью, его словами, кому были чужды его интересы.
И хотя многие не интересовались им, сам авва, однако, интересовался всеми. Поскольку он самого себя сделал сором, разделил, раздал, он нашел вместо себя другого человека, который был дан ему Тем — Одним и Единственным, — Кого он возлюбил. И теперь этого нового человека, воскресшего из мертвых, потерянного — и найденного, то есть себя самого, которым «смерть уже не обладает» (Рим 6: 9), он раз- дает всем как милостивое благословение и духовное богатство, ни у кого ничего не требуя для себя, а желая только того, чтобы другие свободно действовали в надежде на Иисуса Христа. Чтобы они знали, что если вдруг они окажутся там, где кончается дорога, затягивается облаками небо над их головой, начинает душить одиночество… тогда они не должны оказываться в унынии. Они должны немного потерпеть. Немного подождать. Потому что откроется дверь, и перед их взором раскинется прекрасная дорога, воссияет невечерний свет, и звездный хаос, который своим одиночеством пронизывал их бытие, наполнится присутствием любви и милости. Им явится невидимое и непознаваемое. Они услышат то, что невозможно услышать, прикоснутся к неосязаемому. Получат утешение. И они сами будут идти уже по-другому, как другие люди, продолжая свое нескончаемое шествие, которое есть не что иное, как Он Сам, Христос, святейшая Пасха и нескончаемая Жизнь.
***
Авва Исаак обладает неизмеримым богатством благодати, и многие писатели могут немало позаимствовать у него, получить от него помощь…
Существует и исключительный случай — Достоевский. Его духовное родство и подобие с аввой Исааком — несмотря на явное различие между ними — не подлежит сомнению. О Достоевском можно даже сказать так: мирской авва Исаак.
Да, можно и об этом удивительном и величайшем писателе говорить в превосходной степени, потому что в поднебесной он навсегда остается утешительным явлением, как дар Божий и плод Духа.
Он не навязывается тебе в учителя. Он не говорит о внешних, безболезненных вещах и событиях. Он преподносит тебе то, что излилось из его сердца, которое принадлежит не ему, а Духу.
Этот мятежник уверовал в Богочеловека и исповедал: «Если мне докажут, что Христос вне истины, я выберу Христа, а не истину». Он избрал Христа, Который сказал: «Кто верует в Меня, у того из чрева потекут реки воды живой. Сие сказал Он о Духе, Которого имели принять верующие в Него» (Ин 7:38–39).
Из него текут реки утешения, которого он сподобился, пройдя через тысячи мучений, через боль, искушения, угрозу смерти, каторгу. Это утешение привлекает к себе и оживотворяет всех. Так что ему есть о чем сказать, и он говорит о многом. И через это многое преподается одно: утешение, отрада Духа. Кажется, будто он сидит где-то в уединенном месте в одиночестве. И рассуждает сам с собой. Разговаривает со своим многоликим бытием (ведь говорят, что в «Братьях Карамазовых» в образах всех братьев запечатлен сам автор). И остается истинным, самим собой. Создает вокруг себя здоровую атмосферу. Издает очаровывающую музыку. Даром рассеивает драгоценный материал. И весь мир собирается вокруг него. Начинает слушать. Остается рядом с ним. Принимает его в себя. Воспринимает его как свое собственное «я». Самые глубокие, но засохшие корни орошаются водой, которая течет отсюда. В горячих водах этого целебного источника врачуется всякая боль, а больные параличом получают укрепление своих членов.
Достоевский рассматривает историю изнутри. Переживает опыт своих героев. Жизненным соучастием познает, что происходит у них внутри. И этот опыт, внутреннее познание постоянно обнаруживаются в процессе повествования. Он составляет монтаж событий. Сплетает беседы. Сеет фразы. Одно говорит ясно, другое — лишь намеком. Во всяком случае, события неизменно идут в том направлении, какое он задает им изнутри. Или, лучше сказать, Христос направляет эти события Своей святой волей.
***
Здесь все похоже на колебание земли при землетрясении, эпицентр которого находится в глубинах жизни Достоевского. Что-то колеблется на поверхности — но это значит, что одновременно все тело земли, все бытие Достоевского колеблется и соучаствует в происходящем — от самой глубины до поверхности. Он весь целиком пребывает во всех своих героях. Он неслитно отождествляется с ними.
С каким состраданием и с какой убедительностью он защищает каждую точку зрения! Оказывается, что каждая из двух сторон, каждая из двух точек зрения на одну проблему имеет свою правду! И ты видишь, как Истина, Которая есть богочеловеческая Личность, превосходит размышления, пытающиеся сказать о неизреченном, превосходит взгляды, разделяющие людей.
Ты словно видишь, как Достоевский в белых ризах невидимо ходит рядом с Воскресшим Господом, раздавая мир и радость отчаявшимся и презренным.
Он подвергает тебя критике, не говоря об этом ни слова. Он дарит тебе здравие, не делая замечаний. Он говорит с тобой, не обращая к тебе своей речи. Он ставит перед тобой серьезнейшие личные вопросы, беседуя лишь с самим собой.
И поскольку он оставляет тебя свободным, ты идешь за ним. Поскольку он не пытается быть твоим учителем, ты напрягаешь свой слух. Поскольку у него есть то, чего ты хочешь, ты остаешься всегда, даже помимо своей воли, рядом с ним.
Если бы он требовал, чтобы его слушали, одного этого было бы достаточно, чтобы отогнать от себя людей. Это было бы доказательством, что он говорит ложь.
Все ложное выставляет себя напоказ и требует сторонников. Все, что истинно, чтится, находясь в презрении, и спасает тех, кто может почувствовать его ценность.
Достоевский не преследует каких-либо своих целей, но являет то, что действует и завершается согласно воле Божией.
При поверхностном рассмотрении он пишет несвязно и, может быть, даже запутанно. Его герои — зачастую сумасшедшие, бесноватые и даже преступники. Его истории загруженны и запутанны — но во всех них есть прочный стержень. А точка, к которой он направляет своих героев, ясна и утешительна. Все добровольно сходятся к нему, туда, где находится их неведомое бытие, мука о возвращении на родину.
«Где будет труп, там соберутся и орлы» (Мф 24:28). И люди приходят туда, где есть труп, где боль, где гроб: приходят туда, откуда рождается жизнь.
У скольких поссорившихся людей, которые не могут терпеть один другого, Достоевский пребывает в самом сердце! Его фотография хранится у них в самых сокровенных сердечных глубинах! Он пронзает своей болью, как мечом, их внутренности, заставляя их кровоточить и смягчаться!
Невозможно читать Достоевского — и, требуя почестей, оставаться таким же. Невозможно его читать — и, понимая, о чем он говорит, тут же позабыть о нем. Он становится родным тебе. А ты становишься родным ему. Вы становитесь братьями в каком-то глубоком, высоком, вместительном пространстве, в месте, которое принадлежит всем. И туда помещаются все.
Его голос упраздняет разделения. Его слово достигает глубины. Оно минует все гранитные глыбы человеческого жестокосердия. Его душа имеет выдержку стали и чувствительность ангела. Он входит в самое сокровенное место твоего дома, куда ты сам еще не входил. Он поет тебе какую-то песню твоих предков, которую ты никогда не слышал, но ее мелодия волнует твою кровь. Он ведет тебя далеко назад, к той точке, откуда мы все начинаем. Он ведет тебя далеко вперед, в будущее, где мы все встречаемся, где убийца обнимает свою жертву, а убитый — своего убийцу.
***
Достоевский — это тот, чье сердце сгорает от любви, у кого любовь — это накопленное в личной жизни богатство. Это тот, кто ощущает благодать смирения и ангельскую простоту малого дитя, но в то же время знает и сердце раненного скорбью пьяницы или преступника. Это тот, кто переживает, чувствует и прячет в себе всю боль мира, характеры людей — и ни в чем никому не хочет навредить. Он все проблемы и вопросы оставляет открытыми, потому что еще не сказано последнее слово Богом Словом, Который может и должен будет его сказать, так как Он есть любовь. Достоевский — это тот, кто имеет такую чувствительность, великодушие и ответственность. Это тот, кто не отказывается от другого, никого не отвергает, ни с кем не поступает несправедливо, кто оставляет нас наедине с самими собой, чтобы мы могли это понять. Это тот, кто страдает, жертвует собой и умирает ради свободы и единства всех нас. Это тот, кто не живет без других, но живет ради других.
Когда Достоевский говорит, все молчат, чтобы услышать его. Чтобы услышать его, затихает шум и воздушные помехи. Каждый вслушивается в глубочайший голос своего «я», потому что поистине слышится бывшее «в начале» единое Слово.
Достоевский возвысил уровень человеческой жизни и творчества на огромную высоту — потому что он спустился в места, находящиеся в самом низу. Он испробовал неподъемную боль и не пришел в негодование. Но изнутри него изошло слово и желание благодарить за все мучения, которые он претерпел.
Он получил помощь. Отыскал тайну. Принял закваску Царствия. И благодаря этой деятельной закваске будущего Царствия заквасилось и взошло все «смешение», вся его жизнь и все творчество.
Он много измучен и утешен. Опущен в глубочайший ад и вознесен на светлейшее небо. Он прошел через живоносное умерщвление. Он живет в смерти-воскресении. Поэтому-то у него есть возможность и благодать подарить Евангелие радости всем.
***
Это возможно, потому что он живет этим Евангелием. Оно произносится само собой. И через все, что говорит этот писатель, через все, что говорят его герои, когда они ссорятся и балагурят, является и преподносится это одно, единое и спасительное.
Кто-то думает, что, читая Достоевского, он читает детективные романы. Кто-то — что читает анатома человеческой души, который фиксирует наше непознанное и неприступное бытие. Так оно и есть. Все это есть у Достоевского. Но гораздо важнее, что он вливает в нас утешение Духа и уверенность, что существует Тот, в Чьих руках содержится «всяческая», Кто любит и спасает человека.
Достоевский знает истину жизни. Он исполнен великой радости. Он знает, чего ждут от него другие и куда он должен их направить. Чтобы они не торопились уповать и полагаться на вещи преходящие, в которых нет спасения. Чтобы не торопились терять надежду, полагая, что случившееся с ними испытание есть болезнь к смерти.
Бог есть, и Он близок всем нам, достаточно того, чтобы мы смирились, простили и ждали.
Читаешь ли ты авву Исаака или читаешь Достоевского, в конце концов ты получаешь одну и ту же весть, одни и те же благодать и утешение.
Достоевский — это опытный и живой комментарий к авве Исааку. И то, что иногда называют «достоевщиной», все вместе взятые его работы и все творчество — все это подтверждает и удостоверяет опытную уверенность аввы Исаака: «без великих искушений не даются великие дарования», и еще: «радость в Боге сильнее настоящей жизни».
Из книги архимандрита Василия (Гондикакиса) «Духовная жизнь в меняющемся мире. 12 слов о спасении». — М.: Никея, 2020.
