Христианство – это религия свободы. Люби Бога – и делай, что хочешь. Но если хотя бы на неделю погрузиться в ритм Великого поста, можно получить как минимум интересный опыт.

Есть такой анекдот. Илья Муромец бьется со Змеем Горынычем. Час бьется, два бьется, три бьется, одну голову сбивает – новая отрастает, искры летят, пыль… Устал Илья Муромец, сел на дорогу, еле дышит. И Змей Горыныч сидит уставший, язык высунул, из пастей дым валит.

– Илюш, – говорит Горыныч, – а чего ты хочешь-то?
– Пить, – отвечает, – хочу.
– Ну хочешь пить – пей, чего ко мне привязался?!

Перед каждым Великим постом у многих верующих «прорывает трубу». То в соцсетях, то в храмах постоянно слышишь чей-то крик души:

“Зачем просить прощения по календарю?! Зачем по десятому разу перечитывать сложно сплетенные покаянные словоизлияния древнего святого?! Неужели смена рациона помогает духовной жизни?!”

И так далее, и тому подобное.

Долгие годы я участвовала в этих дискуссиях. Когда-то с кем-то соглашалась, когда-то ожесточенно спорила. Сейчас могу только вслед за Змеем Горынычем повторить: «Хочешь пить – пей». Нет, ну правда. Не проси прощения по календарю. Не ходи на Великий канон. Даже пищевую сторону поста можешь проигнорировать. И не пищевую тоже. В конечном итоге, можно даже Воскресение Христово праздновать вне календарного плана. И вообще, в сердце христианина всегда должно быть место переживанию Креста Господня и Его славного Воскресения. И умеренность в пище и развлечениях уместна не только в течение семи недель, но и вообще в жизни.

Христианство – это вообще религия свободы. Люби Бога – и делай, что хочешь. Но если хотя бы на неделю погрузиться в ритм Великого поста, можно получить как минимум интересный опыт.

Вот, например, этот самый сложно сплетенный Великий покаянный канон. Я не специалист в византийской поэзии, но если ориентироваться на Аверинцева («Поэтика ранневизантийской литературы» – must read, как говорится), то он выглядит крайне тяжеловесным. Как и вообще творчество преподобного Андрея Критского. Преподобные Роман Сладкопевец, Кассия, Косма Маюмский – авторы трогательных, трепетных строк, у них очень понятная и высокая поэзия. А Андрей Критский наваливается обилием образов, сложных и местами даже несуразных. Ходит такая памятка для авторов по Интернету: «Метафоры не должны быть внезапными, как лосось в кустах черники». Вот большая часть Великого покаянного канона с непривычки выглядит сплошным лососем в кустах черники. Наглядный пример:

«Я́ко Моисе́й вели́кий еги́птянина, ума́ уязви́вши окая́нная, не уби́ла еси́ душе́, и ка́ко всели́шися, глаго́ли, в пусты́ню страсте́й покая́нием?»

Примерный перевод: «Великий Моисей убил египтянина, а ты, душа окаянная, ума (горделивого) не уничтожила. Ну и как, скажи, тебе поселиться в пустыне Бесстрастия (дословно: «пустыня страстей», то есть «место, пустое от страстей») через покаяние?»

Сюжет-то – один из известнейших в Ветхом Завете. Увидел Моисей, как египтянин-надсмотрщик бьет раба-еврея, и пришиб его насмерть. На следующий день увидел разборку между двумя евреями, сделал им замечание и в ответ услышал: «Чего лезешь? Может, еще грохнешь нас, как того египтянина?» – испугался и убежал в пустыню.
Ну и при чем тут моя душа? Что за натянутые образы?

Давайте разбираться. Душа сравнивается с Моисеем не для красного словца. Душа – это наша самость, если можно так выразиться. Не просто «мое Я», а именно «то, что делает меня мною».

Нематериальная сердцевина личности. Ее движущее начало. Моисей тоже выполнял функцию движущего начала – и двигал народ Израиля из рабства, из Египта, на свободу.

Израиль – он ведь тоже не просто сферическая сущность в вакууме. Израиль – часть человечества, избранная Богом. На исторический момент действий Моисея порабощенная той частью, которая Богом избрана не была. Примерно так же, как наша личность порабощена всяким наносным и вредным: тягой к излишествам, отсутствием сочувствия к другим (ничего естественнее теплого отношения к ближним нет: ближний – такой же, как я), капризами и болячками – в том числе и вполне реальными душевными болячками, типа депрессии, которая разрушает личность не меньше, чем кариес разрушает зуб.

Все это наносное совершенно рационально: хочется «всего побольше», чтобы отложить про запас; любить только себя – чтобы не тратить драгоценные ресурсы; и болезнь здесь – не только пробоина, но и защитная реакция. Такое вот «рацио»: гордый ум, который хорошо бы пригасить умом целостным, чувствующим. Тем самым умом, которым характеризуется человек как образ Божий. Душой, иными словами. Моисей, прибей, пожалуйста, этого египтянина.

Так можно разобрать каждый тропарь Канона. Иногда образы будут совсем странными. Трагическая и далеко не однозначная с нравственной точки зрения история изгнанной Авраамом рабыни Агари с сыном Измаилом для автора этого произведения – повод порассуждать о необходимости изгнать все рабское из души. Напомню, Агарь чуть не сошла с ума в пустыне, когда ее сын умирал от жажды. И кстати, на заметку поэтам – продолжателям византийской традиции, если таковые обретутся в числе наших читателей – Измаил-то по обетованию Божьему, хоть и «рабское отродье», а стал предком многих великих народов.

И слушатель канона в какой-то момент захочет просто взвыть: ну действительно, к чему это все, когда покаяние можно выразить одной строчкой припева: «Помилуй мя, Боже, помилуй мя»? Сердце отзывается на нее гораздо острее, чем на весь этот поток сознания.

Сердце-то отзывается, а разум – нет. А Господь нам дал и разум тоже. И еще Он нам дал Священное Писание Ветхого Завета, который в отрыве от личного переживания воспринимается как полусказочная и далеко не всегда красивая древняя история одного маленького, но гордого народа Ближнего Востока.

Так вот. Может, кому-то и не нужен Великий покаянный канон, читаемый по десятому разу. Но я привела пример разбора только одного тропаря – и далеко не уверена, что мое «толкование» единственно верное (если вообще верное). А сколько всего этих тропарей? А сколько толкований? На всю жизнь хватит и еще потомкам останется.

Можно это счесть игрой разума. Да пожалуйста. Я скажу больше: коллективная игра разума. Мы стоим в храме десятками и сотнями и расплетаем бесконечные косички и швы слов и метафор.

Можно и не стоять, и не расплетать, и вообще заняться чем-то еще. Никто же не заставляет.