на наш Телеграм
Множество фильмов мирового кинематографа уже успели рассказать зрителю историю разнообразной вымышленной священнической жизни с ее взлетами, падениями и испытаниями. Но интерес к этим удивительным личностям, отдающим жизнь служению Богу, не угасает. А если священнослужитель сочетает в себе три неоднозначных качества — жестокость, высокомерие и набожность — зрелище становится вдвойне интересным.
Именно о таком священнике речь в фильме «Земля Бога» (2022) исландского режиссера Хлинюра Палмасона. В центре повествования — молодой датский пастор по имени Лукас, отправленный с миссией в колониальную Исландию XIX века. На обдуваемый всеми ветрами своенравный остров, олицетворяющий ежесекундное испытание характера, а в случае Лукаса — и глубины его веры. Помимо морской соли, вулканических паров и аромата мокрого мха, от этой современной картины веет и неискоренимой бергмано-дрейеровской скандинавской преемственностью, что можно считать своеобразным знаком качества.
Датско-исландский Исход
Первое, на что обращаешь внимание, начиная смотреть эту ленту, — два заглавных титра на датском и исландском: Vanskabte Land и Volaða land. В дословном переводе — «Искаженная земля» и «Уродливая земля», иными словами — Богом забытое место. Но это не помешало европейским прокатчикам назвать фильм «Землей Бога». Искаженная, уродливая, но Его.
Второе — необычный общий стиль фильма: режим глубокого фокуса и формат кадра 3 на 4, пытающийся воссоздать внешний вид старых дагерротипных фотографий. Эффект вышел великолепным, как из прошлого, эдакая призма, сквозь которую герой смотрит на свой «новый дом». Путь к этому дому по исландским долам, горам и ухабам оказывается невероятно тяжел и труден, зато вид просто потрясающий — что в целом метафорично и вполне можно соотнести с жизненным путем христианина.
В начале фильма Лукас учит множество исландских слов, обозначающих дождь, и по мере развития сюжета он пропитывается влагой во всех смыслах, погружаясь в свой локальный всемирный потоп. Его главной неосознанной задачей становится не утонуть окончательно, и вроде бы он почти справляется, выныривая на уютный исландский берег во второй части фильма. Однако в какой-то момент Исход прекращает быть Исходом, и все вновь выходит из-под контроля.
«…возьми крест свой и следуй за Мною»
На первый взгляд, эта простая, монументальная и вместе с тем очень камерная история (ограниченное количество действующих лиц, ограниченное пространство в виде острова) играет со множеством смыслов. Здесь и традиционный сказочный сюжетный костяк: героя посылают в тридесятое царство, тридевятое государство, он строит церковь, встречает там царевну. С другой стороны — библейские аллюзии: суровый и невероятно красивый мир фильма так и хочется назвать ветхозаветным.
Выздоравливать после тяжелого «исхода» пастора оставляют в доме местного фермера, у которого на воспитании две дочери: взрослая Анна и маленькая Ида, исландские Рахиль и Лия. Только маленькая Лия тут оказывается решительней и сразу заявляет, что в придачу к сестре в жены придется взять и ее. Всплывает также и языковой, вавилонский вопрос: одна из точек конфликта — непонимание главным героем, датчанином, исландского языка, что усугубляет его ощущение пришлости и нагнетает враждебность местных жителей.
Однако центральной аллюзией оказывается вневременная евангельская отсылка о пасторском предназначении: «…кто хочет идти за Мною, отвергнись от себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Мк 8:34). Помимо того, что он священник, герой также является практикующим фотографом, и невероятно тяжелый путь по суровой чужой земле он преодолевает с двумя ношами — большим, обременительным деревянным крестом и огромной, тяжелой камерой за плечами. Крест тонет в бурных исландских водах, и громоздкая камера за плечами Лукаса как будто занимает его место. Какая миссия важнее для героя? Миссия христианина или миссия фотографа?
«Возлюби ближнего твоего, как самого себя»
Мало-помалу Лукас начинает растворяться в этой приморской земле, но остается при этом инородным телом, никак не утверждаясь в ней окончательно, являясь скорее битым стеклом, нежели солью. И эта патологическая невозможность открывает просторы для размышлений, наталкивает на ключевую тему «нелюбви», которая проходит красной нитью сквозь фильм.
Есть мнение, что режиссеры-документалисты обладают большей эмпатией, нежели режиссеры игрового кино. Что они интроверты по своей сути, больше склонны к выдумыванию историй внутри себя. Так же и Лукас практически не фотографирует людей. Все эстетические усилия его души направлены на поиски живописной «картинки», красивой, но пустой. Со временем он начинает восхищаться столь чуждой для себя Исландией и считать ее прекрасным местом, если бы не… люди.
Лукас не способен сломить себя, когда о портрете просит его главный враг и, по иронии судьбы, проводник и спаситель по пути на остров — противоречивый исландец по имени Рагнар. Эта кульминационная проверка на любовь оказывается фатально проваленной. И окончательно обрамляет события налетом древней трагедии, фиксирует ветхозаветность картины, в которой пророчества Нового Завета присутствуют, но слишком неявно, заглушенные дождем и ветром, а также страстным кипением крови в жилах северных старинных людей.
и вечность в холодной росе
первоцвет —
пред Богом ничтожная тень.
Маттиас Йохумссон «Гимн тысячелетию Исландии»
Есть в Книге Иисуса Навина великолепный стих, описывающий момент остановки времени (Нав 10:13). Похожий фрагмент есть и в Книге пророка Исаии (Ис 38:7–8). В финале фильма Хлинюр Палмасон, после всех перипетий и страстей, запечатлевает время методом таймлапса. В отличие от библейских аномалий весьма ускоряя его, что, как ни странно, создает эмоционально схожее ощущение фиксации вечности.
Лето сменяет осень, наступает зима, затем весна, снова лето — и так без конца. Зритель наблюдает за этими неизменными циклами из одной точки, и этот общий взгляд свыше роднит данный момент фильма с библейскими временными манипуляциями.
Очень интересный режиссерский ход, сродни тому, как запустить музыку на титрах. Только ведь обычно на титрах принято покидать зал, и момент застревания между фильмом и реальностью, момент перехода из одного бытия в другое безвозвратно теряется во всеобщей суматохе. Палмасон любезно оставил нам возможность побыть на границе двух временных пластов, потому что увиденный киномир стоит некоего обдумывания. Люди в нем, при более отрешенном рассмотрении, напоминают бунтующих муравьев, песчинки на фоне огромного и неизреченного. В мире Хлинюра Палмасона нет протагонистов, а имеющиеся антагонисты оказываются всего лишь слабыми людьми, кратковременными владельцами дарованной им земли. Этой искаженной, уродливой, забытой и ужасающе прекрасной земли Бога.
