20 февраля в Воскресенском кафедральном соборе г. Твери на традиционную встречу с митрополитом Тверским и Кашинским Саввой «В гостях у епископа» собралось около 500 человек. Во время встречи была продолжена наболевшая тема о переводах каких-то частей богослужения и об уместности использовании их на литургии.

Приводим речь митрополита Саввы с сайта Тверской епархии.

Конечно, есть определенные проблемы и в нашей внутренней жизни, и в Церкви, в ее полном смысле слова. Но это можно понять: Церкви уже много тысяч лет, Она является врачебницей, и все ее члены, то есть люди, «болеют» в некотором роде. Можно ли этому радоваться? Я думаю — да. Потому что благодаря этому вырабатывается своеобразный «духовный» иммунитет, подтверждающий то, что мы все еще живы, боремся, сопротивляемся болезни. Ведь если организм не болеет, то он, скорее всего, уже мертв.

Поймите, сейчас мы находимся в такой «точке отсчета», когда следующим общим шагом может стать либо продуктивное развитие и движение вперед, либо глубокий откат назад, который даже может привести к «расколу» духа единения. Все труды, все шаги и многолетние старания оказываются в серьезной опасности из-за того, что мы теряем нить взаимопонимания и желания разобраться в ситуации, делая преждевременные, скоропостижные выводы. А как известно из мировой истории, принцип «рубить сплеча» никогда не приводил к долговременным, созидающим результатам.

Аналогично и в вопросах нашей веры — только с «мирным духом» можно решить любые серьезные вопросы и проблемы. Ведь наша вера — живая, она требует осмысления, развития. И только через определенное размышление, пусть даже с некоторыми несогласиями или спорами, получается, по словам апостола Павла, найти самых искусных среди нас: «Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные» (1 Кор 11:19).

При этом крайне важно всегда помнить, что вместе мы составляем соборность Церкви и только таким образом, в единстве, познаем Пресвятую Троицу и Церковь — через то самое откровение Святой Троицы. Мы можем быть непохожими друг на друга, иметь разные точки зрения, однако, несмотря на все это, продолжать оставаться неотъемлемыми частями целого.

Очень хорошо это понятие обозначил французский богослов, преподаватель догматического богословия в Париже, профессор Владимир Николаевич Лосский: «Церковь не есть некая федерация частей; она соборна в каждой из своих частей, потому что каждая часть отождествляется с целым, выражает целое, означает то, что означает целое, и вне целого не существует».

Церковь есть организм живой и действующий, она «называется Кафолической (Соборной) потому, что находится по всей вселенной от концов земли до концов ее, что повсеместно и в полноте преподает все то учение, которое должны знать люди, учение о вещах видимых и невидимых, небесных и земных, что весь род человеческий приводит к истинной вере, начальников и подчиненных, ученых и простых людей, и что повсеместно врачует и исцеляет все роды грехов, совершаемых душой и телом, имеет в себе всякий вид совершенства, являющегося в делах, словах и во всяких духовных дарованиях» (святитель Кирилл Иерусалимский).

Антонимичен этому понятию — только раскол. И поэтому я призываю всех вас к глубинному восприятию этих значений, поскольку лишь только через ответственное понимание происходящего, через личный опыт и собственные переживания реально двигаться вперед.

Для меня, в частности и как для правящего архиерея, очень важно наследие, которое веками формировалось в нашей Церкви. Церковнославянский язык не является исключением, ведь я рос и духовно формировался в этой традиции, он очень много для меня значит. Это язык удивительной красоты, сакральный и живой одновременно. Он является сокровищем, «впитавшим» в себя древние традиции и святоотеческий дух. Сама история обсуждения языка богослужебных книг и богослужения уходит своими корнями в далекое прошлое. И, конечно, даже там можно найти те же вопросы в отношении языка и его богатства. Сейчас, разумеется, такие вопросы возникают более остро, но это можно понять: языковая практика в богослужении не требует полного перевода на русский, скорее нам требуется перевод некоторых слов и выражений, определенных трудов.

***

Если же обратиться к исторической стороне языкового процесса, то можно отметить следующее: детей сегодня обучают чтению и письму еще в раннем детстве, постепенно ребята и сами не замечают, как такой навык автоматизируется и развивается. Это входит в жизнь столь естественной прочной канвой, что становится незаметным, сколь крепка наша связь с внешним миром, поэтому нам кажется, что этот навык почти интуитивен. Ведь для каждого человека в наше время в свободном доступе реализуемо чтение и понимание прочитанного, если не на двух языках, то хотя бы на одном, русском языке, — точно.

Тем не менее совсем иначе обстоят дела с конкретным языком, на котором были напечатаны переводы Священного Писания, а именно церковнославянским. История этого языка восходит своими корнями к древнегреческому. Когда в славянских странах появилось православие, люди приняли Святое Крещение, то длительное время потребовалось, чтобы они «вникли» в процесс служения и «новой» в то время для них веры. Сразу возникли нюансы непонимания из-за невозможности многими прочитать текст на греческом или латыни. Лишь мизерный процент ученых людей из среды высшего сословия, а также священников и их учеников обладал достаточным уровнем лингвистических знаний, позволяющих читать древние священные тексты и общаться через письменную речь на этом языке.

В то время невозможно было даже представить, чтобы простой человек, пришедший на богослужение, мог понять суть слов и песнопений. Люди имели «магическое» мышление после столь резкого перехода от языческих богов к живой христианской вере. Потребовалось еще много лет для того, чтобы русский человек вник и полюбил Христа, поверил Ему и в Него, не оглядываясь назад.

Этому основательно, я бы даже усилил это слово, — фундаментально поспособствовали святые равноапостольные братья Кирилл и Мефодий, посвятившие большую часть своей жизни созданию всем ныне известной «кириллицы», знаковой системой которой мы пользуемся и по сей день. Взяв за основу диалект древнеболгарского языка (словенский язык), святой Кирилл создал буквенные обозначения звуков, составляющих основную мелодику языка, сходную с греческой. Результатом многолетнего усердного труда святых братьев Кирилла и Мефодия стало появление письменного языка славян. И далее, именно с его помощью, были созданы первые безукоризненные переводы Священного Писания с учетом особенностей оригинального языка текста. Многие слова пришлось «создавать» с нуля, так как в те времена аналогов в языковом семантическом поле не было.

Особо важным стоит отметить, что «говоря о деятельности братьев, мы часто ставим им в заслугу именно это — создание книжного письменного языка славян. Но надо иметь в виду, что это великое само по себе дело для них было лишь средством проповеди учения Иисуса Христа, совершения Богослужения. Для исполнения этого апостольского подвига необходимо было иметь язык, понятный народу (до Кирилла и Мефодия богослужение в Моравии совершалось на непонятном для народа латинском языке)» (Кирилл Александрович Тимофеев, доктор филологических наук, профессор Новосибирского государственного университета).

Например, многие слова во вновь созданную языковую систему святому Кириллу пришлось заимствовать у греков, такое явление называется «кальки», то есть слова по образцу греческих. Мы часто их встречаем в тексте, думая, что это исконно русские слова, но большинство сложных слов являются именно фактически заимствованными из греческого (например, Литургия, епископ).

На сегодняшний день мы сталкиваемся именно с аналогичной, в некоторой степени, ситуацией: многие слова в богослужении являются устаревшими архаизмами в своем историческом контексте. Порой мы уже не можем их понять, если не имеем узконаправленного образования и особых знаний лингвистики. Примеров таких слов множество, взять хотя бы слово «ужик», обозначающее в переводе с церковнославянского — сродник, родственник. Или слово «благорастворяти», означающее «удачно соединить составные части». Однако будут ли они понятны современному человеку, если толкования этих и других узкозначимых слов не являются популяризованными, понятными обществу? Полагаю, нет.

Поэтому одной из насущных тем на Епархиальном собрании 20.12.2019 г. в докладе Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла стали именно эти вопросы: «…не сегодня отмечено, что миряне сталкиваются с трудностями в понимании богослужения. … В связи с этой темой порой возникают идеи перевести все богослужение на современный русский язык, сократить его изменяемые части и другие подобные предложения. Именно такие решения не принесут пользы. При этом, как я отметил на упомянутой встрече с духовенством, славянский язык органично изменялся на протяжении более чем десяти веков существования Русской Церкви. И в последние годы Священный Синод неоднократно давал указание, чтобы при составлении новых богослужебных текстов на церковнославянском языке их авторы и, редактирующая эти труды Синодальная богослужебная комиссия, избегали малопонятных, архаичных грамматических или лексических конструкций. Более того, мы помним, что в 1909 году Святейший Правительствующий Синод одобрил издание отредактированных текстов Постной Триоди, подготовленных комиссией под председательством будущего Патриарха Сергия, а двумя годами позже благословил издание исправленной Цветной Триоди и продолжение работ комиссии по исправлению Октоиха и Миней (довести этот труд до конца не позволила революция)».

«Однако главная сложность в понимании мирянами богослужебных текстов проистекает из самого их содержания, из высоты догматического учения, поэтических особенностей и насыщенности библейскими образами, которые непросто понять тем, кто обладает поверхностными знаниями о церковном учении и о библейской истории. Поэтому важнейшая задача для священников — это через просвещение прихожан помочь им понимать содержание и смысл православного богослужения», — отметил Святейший Владыка.

Как видите, вопреки расхожим опасениям, даже и «перевести» сейчас абсолютно все служение на русский язык попросту не представляется осуществимым. Никто и не говорит о полном отказе от красоты древнего языка, а лишь о том, чтобы дать человеку возможность глубже погрузиться в понимание его многогранности, помочь узреть прежде недоступный смысл и заменить фактами догадки и домыслы.

Во-первых, такой огромный труд (так как это даже не одна «служба» или книга, а масштабы здесь существенно более глобальные: то есть полная семантическая «раскодировка» и перевод слов, устойчивых выражений без потери первоначального смысла и замысла текста) требует не одного дня на это, и даже, скорее всего, не одного года, а длительного кропотливого процесса.

Во-вторых, чтобы заняться таким полномасштабным проектом, требуются не только энтузиазм, а поистине сочетание таланта, мудрости и благословения Божьего на столь уникальный и нелегкий труд. Нужно быть просветителем в первоначальном смысле этого слова, а не переводчиком.

Именно этим объясняется тот факт, почему святые равноапостольные братья Кирилл и Мефодий смогли создать то, что на сей день никому не под силу, да и в будущем, полагаю, тоже. Церковнославянский язык — это не только уникальное явление, но и в полной мере живой «организм», как и любой развивающийся язык. Я подчеркиваю, это не мертвый язык, а живой. Ведь учение Христа — не мертво спустя столько лет, а только еще более укрепляется и являет нам свою живительную и назидательную мудрость.

Сейчас перед нами стоит конкретная дилемма: огромные просторы значений церковнославянского языка и стена непонимания, ограждающая нас от его поистине беспредельных возможностей. Есть ли, в связи с этим, надежда на то, чтобы один из самых выразительных языков — русский литературный, не смог бы донести до нас то подлинное разумение, приблизить к его пониманию и глубине?

Поэтому и «перевод» может быть рассмотрен и осуществлен исключительно в роли ретрансляции, желания сделать смысл доступным и понятным каждому, а использовать «обычные» языковые переводы для такого сакрального труда — просто немыслимо. Вспомним, что «святые равноапостольные Кирилл и Мефодий именуются просветителями славян, но, говоря так, мы по преимуществу понимаем это слово в современном, наиболее употребляемом его значении: просветитель — ‘просвещающий знанием’. При этом не всегда учитывается, а иногда и просто забывается, исконный смысл слова «просветитель» — ‘озаряющий светом веры Христа’. Великий подвиг братьев послужил именно этому» (Кирилл Александрович Тимофеев, доктор филологических наук, профессор Новосибирского государственного университета).

Дорогие мои! Мы не должны подчиняться слепой идее, но следовать живительной сути, хотеть приблизиться к ней с искренним желанием постичь ее. Иначе разве не уподобляемся мы Базарову из всем известного произведения Ивана Сергеевича Тургенева «Отцы и дети»? Столкнувшись в своей жизни с чувством нелинейным, большим, нежели он сам, тот не смог вместить этого, ведь своя «родная» идея нигилизма, возвышенности, была настолько дорога ему и «выстрадана», что нечто новое, пусть даже более настоящее, глубокое и живое, не могло быть им воспринято и понято в своей полноте душевной. Так и мы ради одной, так называемой, «задушевной идеи» рискуем потерять более ценное и дорогое, наивно теша себя самообманом, полностью вытесняя возможность достоверности, но зато оправдывая свое бездействие и безмолвие.

***

Как вы все знаете, на Литургии я периодически читаю Евхаристический канон на церковнославянском языке с переводом определенных архаичных, трудновоспринимаемых оборотов речи, вдохновленный трудами молитвенных поисков святых отцов Поместного Собора 1917–1918 гг. Это мой личный выбор, связанный с тем, чтобы все в храме смогли вслушаться в эти слова, прочувствовав их и поняв. В свою очередь, пытаюсь этим сказать, что поиск истины (а точнее, осмысление истины богодухновенных текстов) возможен только через определенную обратную связь, рецепцию, которую она также дает. Без опытного пути, как показывают история и практика, невозможно понять, что применимо и жизнеспособно, а что стоит отвергнуть.

Борис Иванович Сове (Boris Sove, профессор богословия, библеист и литургист, специалист по истории византийского богослужения и церковной гимнографии) однажды сказал о сложившейся еще тогда ситуации следующее: «Трагическое явление старообрядческого раскола, возникшего в связи с исправлением богослужебных книг при патриархе Никоне, настолько потрясло Русскую Церковь и запугало церковную власть, что с конца XVII в. прекращаются ее заботы о улучшении богослужебного текста, которые являлись традиционными с конца XV в. и выражались в многократном, можно сказать, почти непрерывном исправлении текста московскими справщиками — монастырскими старцами и протопопами в XVI и XVII веках».

Давайте зададимся вопросом: можем ли мы, положа руку на сердце, возразить этим печальным словам, доказательно противопоставляя им, что язык живет и развивается, а не «закостенел» в своем состоянии? Ответ, скорее всего, будет — нет. А ведь именно к этому и стремились просветители святые Кирилл и Мефодий — не к «мертвому» переводу, а к передаче живого слова учения Христова людям. Стремились к несению своего ответственного послушания через поистине «титаническую», труднейшую умственную работу, чтобы любой человек смог понять слова Учителя, чтобы эти слова стали понятными и близкими каждому.

А вот что сказал в свое время наш дивный святитель Феофан Затворник: «Наши богослужебные песнопения все назидательны, глубокомысленны и возвышенны. В них вся наука богословская, и все нравоучение христианское, и все утешения, и все устрашения. Внимающий им может обойтись без всяких других учительных христианских книг. А между тем большая часть из сих песнопений совсем непонятна. Это лишает наши церковные книги плода, которые они могли бы производить, и не дает им послужить тем целям, для коих они назначены и имеются. Вследствие сего, новый перевод богослужебных книг неотложно необходим. Сегодня-завтра же, надобно к нему приступить, если не хотим нести укора за эту неисправность и быть причиною вреда, который от сего происходит… Иные службы у нас такие, что ничего не разберешь… Наши иерархи не скучают от нелепости потому, что не слышат, сидя в алтаре, и потому не знают, какой мрак в книгах, и это не по чему другому, как по причине отжившего век перевода… Новый перевод книг богослужебных неотложно необходим».

***

Поэтому хотелось бы, чтобы люди более вдумчиво отнеслись к проблеме языкового «барьера» и не искали пространных аргументов, не являющихся по большей части научными и доказательными. Церковная служба — это прежде всего богообщение: мы приходим в храм, слушаем текст молитвы, молимся сами. Но что остается, когда человек вышел за двери храма? Расскажет ли он «домашним», о чем была служба, узнает ли что-то новое, открыт ли он для понимания Слова? Ведь именно это важно — понять, а не просто «прослушать» звуковой мелодичный ряд.

А что же получается? Мы сами отвергаем эту возможность. Более того, не только не вступаемся за эту простую истину, но даже не допускаем ее понимания. Выходит, как в притче о Великом инквизиторе у Федора Михайловича Достоевского: «Человек был устроен бунтовщиком; разве бунтовщики могут быть счастливыми?», «Есть три силы, единственные три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастия, — эти силы: чудо, тайна и авторитет. Ты отверг и то, и другое, и третье и сам подал пример тому». Так, может, и нам пора воспрянуть из непонимания и ментального «плена», расширив свой кругозор? Но тут нужно ретроспективное путешествие в недавнее прошлое.

Перевод богослужения на русский язык: pro et contra

Впервые вопрос о непонятности богослужения остро встал в последней четверти XIX в. и был связан, в первую очередь, с успехами народного образования, в результате которого выросло поколение людей, обучавшихся чтению не по Часослову и Псалтири, а по гражданскому букварю и литературным произведениям, вследствие чего церковнославянский язык для них стал чужим и непонятным.

В это же время в русской церковной среде начинают появляться первые критические обсуждения состояния богослужебного текста, которые к 1917 г. в связи с грядущим Поместным Собором перерастают в обширную полемику. Именно в ходе этой полемики, в которой участвовали как первоиерархи, клирики и миряне, так и представители научной среды и публицисты, были выработаны основные тезисы сторонников и противников языковых реформ богослужения, и именно эти тезисы лягут в основу обсуждения сначала на Предсоборном совете, а затем и на Поместном Соборе 1917–1918 гг.

Наиболее распространенная проблема, которую обсуждали в Отзывах епархиальных архиереев, на съездах духовенства и мирян, в научных и церковных публикациях, — недоступность (или малодоступность) церковнославянских богослужебных текстов и слова Божия в славянском переводе для понимания большинства мирян.

Еще в 1905 г. еп. Назарий (Кириллов) писал, что «…служба совершается сама по себе, а предстоящие молятся сами по себе. Только немногие общеизвестные молитвы и песнопения останавливают на себе внимание молящихся и объединяет их в общей массе», а еп. Константин (Булычев) пишет, что «народ терпеливо простаивает целые часы за храмовым богослужением, но это не есть молитва, потому что <…> слова храмового богослужения — выше понимания народа…» и «в то время, как клир возносит песни, благодарения, прошения и славословия, народ остается как бы в виде постороннего слушателя». Да и сами прихожане отмечали, что из-за непонимания церковнославянского языка «богомолец при богослужении находится в каком-то пассивном состоянии: за него молятся, за него читают и поют на клиросе молитвы, а богомольцу представлено стоять, молчать и … думать, о чем ему угодно». Непонимание церковнославянского языка не было связано с необразованностью прихожан. Прот. Николай Дроздов, настоятель одного из храмов Санкт-Петербурга, провел опрос среди своих прихожан — образованных столичных жителей, «понимающих химию, механику и тому подобные премудрости», и выяснил, что большинство из них не могут правильно перевести на русский язык распространенные и общеупотребительные церковнославянские песнопения.

Однако сторонники сохранения церковнославянского языка в богослужении оспаривали тезис своих оппонентов о непонятности существующего языка богослужения. Наиболее ярким представителем консерваторов в начале ХХ в. был Константин Петрович Победоносцев, который отмечал, что реформа богослужебного языка была бы «крайне легкомысленная, бесцельная и опасная для единства Церкви революция, разрушающая весь характер и все значение для народа нашего богослужения. Наш церковнославянский язык — великое сокровище нашего духа, драгоценный источник и вдохновитель нашей народной речи».

Георгий Александрович Соколов поддерживал мнение Победоносцева и писал, что церковнославянский язык — может быть, не самый понятный язык для священства и интеллигенции, но для простого народа он «был понятен в прежние века, понятен и теперь». Противопоставление простого народа и оторвавшейся от него интеллигенции было общим местом полемики: «Интеллигенты русские — это не диковинно — говорить и по-русски не умеют. Из-за них же не заменять славянские слова какой-нибудь тяжеловесной и неуклюжей неметчиной!» — пишет Петропавловский. Участники дискуссии, придерживавшиеся консервативных взглядов, но признававшие наличие проблем в понимании церковнославянского языка, предлагали различные меры к исправлению положения — улучшение чтения и пения, преподавание церковнославянского языка в школах, разъяснение трудных мест в проповедях, распространение пояснительной литературы.

Недоступность богослужебного языка, по мнению большинства полемистов, приводит к утрате чувства общности в церковной молитве, к отчуждению между молящимися и священнослужителями, а в конечном счете порождает либо слепое обрядоверие, либо холодность к церковной службе. «Некоторые из наших богослужений <…> при непонимании прихожанами славянского языка, больше вырабатывают в народе религиозное терпение, чем глубоко назидают его. Отсюда и выражение: «отстоял службу». Но другие диспутанты отмечали, что церковнославянский язык является средством духовного единения всех славянских народов и отказ от этого языка означал бы утрату этого объединяющего начала, которое имеет важное духовно-культурное значение. На что оппоненты им отвечали, что единое вероисповедание является наиболее мощным объединяющим началом, чем общий язык богослужения.

Непонимание богослужения, равно как и разрешение богослужения на русском языке, может стать одной из причин распространения сектантства. «Сколько душ похищено у нас безграмотными, но просто изложенными Псалмами сектантов!» — сокрушался сщмч. Александр Хотовицкий. Активно эту же мысль поддерживало духовенство, служившее в местностях, где преобладало инославное население, а также духовенство и миряне, которые были заняты в миссионерском служении, утверждали, что введение русского богослужения устранило бы главную причину успеха сектантской пропаганды. Важно отметить, что данный взгляд разделяли и убежденные поборники сохранения церковнославянского богослужебного языка. Например, Николай Чеславович Зайончковский в своем обращении в Святейший Синод пишет: «Православные храмы заметно пустеют, а собрания сектантов множатся и делаются все многолюднее <…> Православный русский человек должен читать молитвы дома и слушать богослужения в храме непременно на прекрасном, высоком церковнославянском языке. Но в то же время он должен, он имеет право понимать эти молитвы и это богослужение».

Но в то же время духовенство высказывало мысли, что введение русского языка в богослужение может быть воспринято как капитуляция Православной Церкви перед сектантством, а также неправильное толкование нового перевода может привести к распространению новых сект.

Одним из главных аргументов сторонников перевода богослужения на современный язык усматривали богословские и исторические обоснования возможности богослужения на русском языке в служении апостолов Христовых и святых отцов, в события Пятидесятницы, в образе земного служения Иисуса Христа. Ведь Спаситель проповедовал на языке «обыкновенном, разговорном, «уличном», пишет один из священников, на нем же изложил и образцовую молитву и, очевидно, больше заботился не о красоте и поэтичности Своих выражений, а о доступности пониманию простых людей Своего учения». Для других данные исторические события являлись исключительными явлениями из жизни ранней Церкви, которые не могут служить обоснованием для перевода молитв на русский язык.

Но все же большинство участников полемики, как сторонники перевода богослужения, так и его противники, признавали, что перемены в вопросе языка богослужения необходимы, но они расходились в своих взглядах на решение проблемы — от радикального перевода всего богослужения на русский язык до минимального редактирования хотя бы самых невразумительных и попросту неверно переведенных мест.

Так, в докладе епархиального совещания, представленном Синоду еп. Евфимием (Счастневым), сказано: «Язык наших богослужебных книг требует самого тщательного исправления. Уже со времени перевода Библии на русский язык встал с неотложностью вопрос о переводе богослужебных книг на язык, доступный пониманию. Но любовь русского народа к славянскому языку и значение его для соединения всех славянских племен в родной православной вере заставляет желать, чтобы богослужебным языком для православного русского народа оставался славянский. Но в таком случае необходимо немедля приступить к исправлению богослужебных книг». Данный взгляд на решение проблемы — сохранить в качестве богослужебного языка славянский, но сделать его доступным для понимания — высказывали и многие другие архиереи: архиепп. Арсений (Брянцев), Анастасий (Добрадин) и Афанасий (Пархомович), епп. Гурий Симбирский, Назарий (Кириллов), Тихон (Василевский), Евсевий (Никольский), а также Новгородская и Олонецкая епархиальные комиссии.

Среди сторонников полного перевода богослужебных книг были еп. Петр (Другов), еп. Стефан (Архангельский), еп. Иоанн (Смирнов) и архиеп. Иаков (Пятницкий), который писал, что «Возвышеннейшее богослужение наше из-за пристрастия к умершему языку превращается в непонятное словоизвержение <…>. Сельские пастыри хорошо сознают этот недостаток богослужения, выражают жалобы, но бессильны помочь. Мудрено ли, что крестьянин иной предпочитает церковной возвышенной, но непонятной песни неумную, но понятную сектантскую песню». И свт. Тихон, будучи в то время епископом Алеутским и Североамериканским, также был сторонником нового перевода: «Для Русской Церкви важно иметь новый славянский перевод богослужебных книг (теперешний устарел и во многих местах неправильный), чем можно будет предупредить требование иных служить на русском обиходном языке».

Наиболее решительно за перевод богослужения на русский язык высказывался еп. Иоанникий Архангельский. В своем докладе «О желательной постановке миссионерского дела в соответствии с манифестом 17 апреля и 17 октября 1905 г.» он отмечал, что «наше богослужение имеет религиозно-нравственное и воспитательное значение. Оно будет вполне достигать своей цели, когда будет совершаться на языке, понятным для всех, то есть на родном русском языке».

С осторожностью к переводу богослужения на русский язык отнесся съезд духовенства Костромской епархии, объяснив это тем, что «возможен открытый протест против введения русского языка в церковном богослужении со стороны лиц, строго держащихся веками установленных церковных порядков, особенно в раскольничьей местности; возможна и утрата того величия церковной службы <…> к какому привыкли православные христиане».

Выдающийся литургист Алексей Афанасьевич Дмитриевский на одном из своих выступлений также высказывался против реформ богослужебного языка, обосновывая это эстетическими соображениями — «утратится красота, поэзия богослужения», и предполагал неизбежные технические трудности перевода. Аналогичного мнения придерживались и известные церковные публицисты Михаил Александрович Новоселов и свящ. Николай Преображенский.

Основываясь на многолетней полемике о реформе богослужебного языка на Предсоборных совещаниях в июле 1917 г. профессором Петром Павловичем Кудрявцевым был представлен доклад, в котором отмечалось, что введение в богослужение русского или украинского языка допустимо, немедленная и повсеместная замена в богослужении церковнославянского языка русским или украинским языком неосуществима и нежелательна, допустимо и желательно частичное использование русского и украинского языка в богослужении, а также, что заявление какого-либо прихода о желании слушать богослужение на указанных языках в меру возможности подлежит удовлетворению. Согласными с докладом Кудрявцева были архиеп. Сергий (Старогородский), архиеп. Евлогий (Георгиевский), архиеп. Платон (Рождественский), еп. Андрей (Ухтомский), прот. Симеон Шлеев, Илья Михайлович Громогласов, прот. Александр Рождественский и Борис Александрович Тураев. Единственным противником перевода и правки богослужебных текстов на Предсоборном совещании был еп. Андроник (Никольский), который в своем выступлении отметил, что «было бы странно говорить с Богом на языке обычном, если и в беседе с людьми, высшими себя, мы пользуемся и языком не обыденным, а возвышенном». Заседание Предсоборного совета завершилось единогласным одобрением доклада Кудрявцева — с оговоркой, что «преосвященный Андроник подал голос за перевод церковных книг лишь для домашнего употребления». Данный доклад ляжет в основу протокола Предсоборного совета и будет представлен на заседании Собора.

Вопрос реформы богослужебного языка на Поместном Соборе 1917–1918 гг. обсуждался в Отделе о богослужении, проповедничестве и храме, в подотделе о богослужебном языке.

Первые пять заседаний Подотдела проходили с 9 по 26 сентября 1917 г. под председательством еп. Мефодия (Герасимова). За основу в обсуждениях был принят протокол Предсоборного присутствия и принятые тезисы, а также доклад еп. Андроника. В общей сложности на заседаниях подотдела прозвучало 54 выступления 39 участников. Из числа выступавших 20 высказались за перевод богослужебного языка, 16 — против, 3 воздержались от ответа.

Противниками перевода богослужебного языка были архиеп. Агафодор (Преображенский), еп. Мефодий (Герасимов), еп. Андроник (Никольский), еп. Сильвестр (Ольшевский), священники Василий Прилуцкий и Аристарх Пономарев, а также Василий Константинович Лебедев, Николай Федорович Миклашевский, генерал Леонид Константинович Артамонов, Николай Иванович Троицкий. «Отнять у нас, сроднившихся с славянским богослужением, славянский язык — оторвать часть нашей души. Нам дорога каждая йота», — говорил еп. Мефодий (Герасимов). Главным тезисом сохранения церковнославянского языка богослужения была его сакральность.

При этом стоит отметить, что и сторонники перевода не отрицали ценность и сакральность церковнославянского языка: «Я преклоняюсь перед славянским языком, понимаю, что это — язык художников молитвы, освященный веками», говорил архиеп. Евлогий. Но реформаторы понимали, что «богослужением нужно не любоваться, а пытаться сделать его близким народу. Не уважая свой язык, мы не уважаем себя», «закрывать двери Православия отказом от введения русского языка в богослужении из-за красоты формы славянского языка нецелесообразно. Примеры перевода некоторых книг за границей дали блестящие результаты».

Но даже самые пылкие сторонники перевода богослужения отмечали, что введение русского языка нужно осуществлять постепенно. Прот. Иоанн Ильин предлагал Собору составить план проведения языковых реформ, чтобы «не так, как при Никоне, а постепенно, без насилия».

В ходе дискуссии председателем Отдела архиеп. Евлогием был составлен ряд тезисов для представления на общем заседании Отдела, которые учитывали взгляды всех участников полемики, за исключением самых крайних:

1. Славянский язык в богослужении есть великое, священное достояние нашей родной, церковной старины, и потому он должен сохраняться и поддерживаться как основной язык нашего богослужения.

2. В целях приближения нашего церковного богослужения к пониманию простого народа признаются принципиально права общерусского и малороссийских языков для богослужебного употребления.

3. Немедленная и повсеместная замена церковнославянского языка в богослужении общерусским или малороссийским нежелательна и неосуществима.

4. Частичное применение общерусского и малороссийского языка в богослужении (чтение Слова Божия, отдельные песнопения и молитвы, замена отдельных слов и речений и т. п.) для достижения более вразумительного понимания богослужения при одобрении сего церковною властью желательно и в настоящее время.

5. Заявление какого-либо прихода о желании слушать богослужение на общерусском или малороссийском языке в меру возможности подлежит удовлетворению по одобрении перевода церковной властью.

6. Святое Евангелие в таких случаях читается на двух языках, славянском и русском или малороссийском.

7. Необходимо немедленно образовать при Высшем церковном управлении особую комиссию, как для упрощения и исправления церковнославянского текста богослужебных книг, так и для перевода богослужения на общерусский или малороссийский язык и иные употребляемые в православной русской церкви языки, при чем комиссия должна принимать на рассмотрение как уже существующие опыты подобных переводов, так и вновь появляющиеся.

8. Высшее Церковное Управление неотлагательно должно озаботиться изданием богослужебных книг на параллельных языках — славянском, общерусском или малороссийском и иных употребляемых в православной русской церкви языках, а также изданием таковых же отдельных книжек с избранными церковно-богослужебными молитвословиями и песнопениями.

9. Необходимо принять меры к широкому ознакомлению с церковнославянским языком богослужения как чрез изучение его в школах, так и путем разучивания церковных песнопений с прихожанами для общецерковного пения.

10. Употребление церковно-народных гимнов на русском языке и иных языках на внебогослужебных собеседованиях по одобренным церковною властью сборника признается полезным и желательно.

12 августа 1918 на общем заседании Отдела с небольшими поправками тезисы были утверждены для представления Собору, докладчиком был избран Андрей Васильевич Новосельский. По установленным правилам текст доклада передали в Соборный Совет, однако усложнившаяся политическая ситуация вынудила прекратить соборную работу и доклад не был рассмотрен. Согласно постановлению Собора от 31 января 1918 г., на последнем соборном заседании 7/20 сентября было решено «уполномочить Соборный совет все доклады, которые останутся нерассмотренными Собором, препроводить на разрешение Высшего церковного управления, а сему управлению предоставить, по бывшим примерам, вводить выработанные отделами предначертания в жизнь по мере надобности полностью или в частях, повсеместно или в некоторых епархиях». Доклад Андрея Васильевича Новосельцева «О церковно-богослужебном языке» был передан на рассмотрение Высшего церковного управления во главе с Патриархом 15 октября 1918 г.

Поместный Собор 1917–1918 гг., действовавший в сложных политических условиях, не смог реализовать всех возлагавшихся на него ожиданий. Начавшиеся гонения временно оттеснили на задний план работу по упорядочению литургической жизни. Вскоре после Поместного Собора инициативу в области литургических преобразований попытались перехватить некоторые лидеры обновленческого раскола, нововведения которых, в том числе употребление русского языка в богослужении, опирались на конъюнктурную поддержку органов безбожной власти и предпринимались небрежно и без должного уважения к церковной традиции. С тех пор в сознании верующих людей, сохранивших верность гонимой Церкви, надолго утвердилась стереотипная ассоциация обновления церковной жизни и всяческих изменений в ней с «обновленчеством», т. е. расколом, предательством и изменой.

Заключение

Когда я только пришел на Тверскую кафедру, мне искренне захотелось понять, пообщаться с каждым, услышать его чаяния и немощи. Но не всегда была такая возможность — люди порой не шли на контакт, и процесс не был полноценным.

Сейчас же я искренне рад, что все вы обеспокоились, отреагировали, высказались. Это говорит о том, что вы неравнодушны к вопросам, стоящими перед Церковью, мыслите, а «не стоите на месте», избегаете «омертвления», выражая разные точки зрения на общую для нас всех проблему. Для меня очень важен этот диалог, поскольку возникла полемика, обратная связь. Ведь вы все — моя паства, за которую я несу ответственность перед Творцом Небесным и каждую службу горячо молюсь о вас.

Я не делю никого на «черных» и «белых», «красных» или «зеленых» — для меня вы все любимы, значимы и дороги. Я верю в то, что заповедали апостолы, освещая для всех тернистый путь после Христа. Сегодня, как и всегда, важна соборность — именно она является «сердцем» нашей Церкви. Именно в ней, а не в раздоре, рождается единство, необходимое для несения нашего креста. Разумеется, это трудный и сложный путь. Но именно он, и никакой другой, поведет нас верной тропой, где мы сможем вместе пронести бремя ответственности за то, что нам передано через века Святыми Отцами.

***

Резюмируя нынешнюю встречу, я хочу напомнить и сказать следующее: христианство — это живая религия, но отнюдь не торможение умов и сердец, напротив, это живая вера живого слова. Это религия любви!

Мои чаяния здесь связаны сугубо с ролью просвещения людей, которые искренне хотели бы понять смысловую и сакральную тематику слов. Например, во время Литургии читаются тайносовершительные молитвы в алтаре, их священник может читать про себя. Но я возношу эти молитвы вслух для того, чтобы каждый слышал их, знал эти молитвы, вникал в их удивительный смысл — в этом мой сугубо личный выбор. Я хочу, чтобы люди сознавали это, и я благодарен каждому за ответную реакцию.

Только приводя в движение свои размышления на пути к Предвечной Обители, мы сможем не стоять на месте, а избегать духовной деградации, не быть теплохладными, потому что равнодушие, стагнация — это самостоятельно коррозирующий и даже паразитирующий, отупляющий умы процесс.