на наш Телеграм
Включив утюг в розетку Великим постом, вы почти наверняка услышите из него, что еда в пост — это не главное, а главное — любовь, узы ярма, «не есть человеков», пожить какое-то время осознанно или по совести. Иными словами, вам будет предложено отнестись к посту как к нравственному упражнению.
Если пост или какая-либо другая религиозная практика не ведет к нравственному развитию человека, эта практика уже не считается сколь-либо ценной, и ей нужно отказать в праве на серьезное обсуждение в современном мире. В этой заметке я хотел бы подискутировать с включенными утюгами и порассуждать о том, а может ли быть что-то еще ценное в практике поста, помимо упражнения в добродетели.
Пост как тренировка «нравственности» не имеет смысла
В целом я не верю в эффективность упражнений, касающихся нравственного облика. Нельзя предложить алкоголику пить поменьше пару недель, потом не пить пару месяцев, а потом ждать, чтобы он совсем перестал пить. Алкоголику предстоит пройти длинный путь избавления от своей зависимости, такой путь нельзя разделить на этапы относительно кратких этических упражнений. Все должно быть раз, навсегда и очень серьезно, хотя и не без вероятности срывов.
Приблизительно так же обстоят дела и с попытками в пост меньше читать соцсети, поменьше раздражаться на окружающих и побольше думать о важном. Все эти и подобные им дела, могущие помочь нравственного совершенствованию, ничуть не легче в исполнении, нежели отказ от какой-то зависимости. Мне видится, что если для того, чтобы оторваться от соцсетей, вам нужны временные ограничения поста, — вы зависимы, должны признать это по всем правилам какой-нибудь 12-шаговой науки и работать над собой постоянно, а не в периоды объявленных постов.
Нравственная работа над собой либо идет постоянно и серьезно, либо идет в сбивчивом ритме набегов и откатов назад к тем же позициям. Пост, с его периодичностью, не подходит для этической тренировки.
Что тогда остается?
Пост как пограничная ситуация
Карл Ясперс — немецкий психиатр и философ, один из столпов так называемой экзистенциальной мысли XX века, предполагал, что духовная жизнь (а значит, и изменение личности) начинается только там, где есть так называемая «пограничная ситуация».
«Пограничной ситуацией» он называл такое положение дел, когда человек остро ощущает собственную смертность, ограниченность, вину в судьбоносных ситуациях или попадает в череду тяжелейших испытаний. Это крайне обширная тема, и можно долго о ней говорить, но если вкратце, то после такого экстремального опыта человеку не остается выбора: либо пропасть в бесконечной невротизации, либо сбросить кожу, пробудиться и измениться для существования в условиях нового опыта.
Хрестоматийные примеры пограничных ситуаций — описание переживаний человека, приговоренного к смертной казни. Достоевский прекрасно описал собственный подобный опыт устами князя Мышкина, Жан-Поль Сартр постарался это сделать в рассказе «Стена», а Толстой — в своей гениальной повести «Смерть Ивана Ильича». На мой взгляд, художественная литература в данном случае лучше способна передать смысл термина «пограничная ситуация».
Опыт «пограничной ситуации» действительно может структурно изменить нравственный ландшафт личности человека. Это уже не упражнение на силу воли в попытках бросить нечто. Это то, что укажет направление и основу всей будущей жизни, если она, конечно, произойдет.
В идеале, на мой взгляд, пост и аскеза в целом — это попытка инициировать контролируемую «пограничную ситуацию», просветлить экзистенцию, как сказал бы Ясперс, нежели непосредственное упражнение в добродетели. Смысл поста — прикосновение к опыту смерти, одиночества, жажды, отчаяния, взывания — всему, что дарит пустыня аскету.
Аскеза сама по себе — не упражнение для улучшения общей нравственности, не то, что приблизит ко Христу или делается ради Него, но то, что заставит говорить с самим собой и с Богом сугубо по делу.
Такое понимание аскезы до смешного противоположно стремлению к безопасной и полезной нравственному облику практике. Заявишь, что аскетические упражнения ценны сами по себе, — почти наверняка прослывешь «не встретившим Христа» фарисеем. Несмотря на эту чудовищную опасность, я считаю, что пост и аскетическое упражнение — это попытка привнести «пограничное» переживание в жизнь, где такое переживание отсутствует, и оно очевидно ценно само по себе.
Что не так с современной аскезой
Сильно упростив, исторический путь аскетических ограничений можно представить так:
- сначала возникает некая индивидуальная аскеза, экстатический опыт, очень короткий и интенсивный, трансформирующий личность;
- потом идея аскетического ограничения идет в массы и получает умеренные правила, регламентацию, адаптируется к обывателю, растягивается во времени и теряет всякую силу для личностной трансформации;
- далее все стараются понять, а что не так с нашим умеренным и спокойным постом, пытаются осознать, в какой момент все сломалось. Ответ предполагает, что проблема связана с недостаточной праведностью постящегося, и любое ограничение начинает цениться настолько, насколько способствует нравственному развитию. В итоге получается свод усредненных правил и призыв быть более ответственным с нравственной точки зрения.
Если этическая работа возможна только на постоянной основе, то тяга к «пограничному» осмыслению своей жизни всегда должна быть срочной. Перестав есть, мы медленно умираем. Решив побыть в одиночестве, мы умираем социально. Продолжи мы практику древних постов на постоянной основе — мы умрем, и на каком-то глубоком уровне сознания мы начинаем понимать, что стоим на этом пути к смерти. Мы как будто прикасаемся к своему возможному будущему, на время, совсем ненадолго, но так, чтобы этого было достаточно для столкновения с нашей конечностью. И мы должны в какой-то момент остановиться, чтобы действительно не умереть.
Современная аскеза (пост в том числе) настроена либо на безопасность исполнения и нравственную пользу, либо на сложившуюся традицию и послушание ей.
Непосредственно тот опыт, который несет для личности осознанное ограничение жизненных потребностей, испаряется под рациональной или традиционной канвой. Поэтому и попытки уставного поста и эпизодические попытки «не есть человеков» в определенные периоды, скорее всего, принесут разочарование в целом. И авторитет, и нравственность должны быть интегрированы в личность, но не имеют к посту непосредственного отношения.
В конце концов, для существенных нравственных изменений необходим опыт выхода из обыденности. Такой опыт может быть весьма опасным. А ничто опасное не должно проникать в современную жизнь разумных человеческих существ. Такова установка современной умеренной, разумной жизни, в том числе умеренного христианства. Разум научился жить осторожно, но пока не понял, из-за чего все не работает и выходит из-под контроля.
Те духовно опытные люди, кому я высказывал мысли о том, что главное в посте «пограничные переживания», считали, что до добра такая практика не доведет. Будет, как в 90-х: люди запостятся до язв желудков, получив не опыт выхода из обыденности, а опыт гастроскопии. А какой-нибудь маме с несколькими детьми, от которой требуют поста перед таинством, только и дела, что до просветления экзистенции… Обычные христиане хотят стараться меньше времени просиживать в соцсетях и не раздражаться по пустякам, никакого запроса на близость «пограничных ситуаций» через аскетический опыт ни у кого нет. Даже у тех, кто понимает, о чем идет речь.
И, похоже, что духовно опытные люди правы. Надеюсь, что эти размышления о посте пройдут мимо тех, кому не до них, а заметят мой текст только те, кто, как и я, ощущает за этой практикой нечто большее, чем исторически обусловленный повод подумать о добрых делах или научиться послушанию.
Практика самостоятельного ограничения недооценивается в эпоху рациональности и стремления к безопасности всего на свете. Для меня актуален вопрос, а не уходит ли жизнь из всякой религиозной практики из-за этого стремления к безопасности и иерархии. Ведь Маленький принц прилетает со своей планеты поговорить с такими, как Экзюпери, не в тишину дома, а в пустыню, в момент трудности и одиночества.
