на наш Телеграм
«Рынок и монастырь» — вот наша тема, и сегодня мы подошли к самой ее сути, к наложению друг на друга «рынка» и «монастыря», к точке выявления полной их несовместимости. Иными словами, мы будем сейчас читать интереснейший текст под названием «Посмертные вещания преподобного Нила Мироточивого Афонского» (далее — «В.», то есть «Вещания»), книгу, якобы надиктованную в начале XIX в. преподобным Нилом (спустя столетия после его смерти) некоему греческому монаху Феофану (и написанную Феофаном при помощи некоего другого греческого монаха Герасима). Вот эта греческая рукопись Феофана/Герасима была переведена на русский и издана в начале XX в. Благовещенской келией на Афоне (старцем там тогда был Парфений (Гвоздев), ученик Хаджи-Георгия). Как мы сейчас увидим, «В.» — просто-напросто памфлет против разложения монашеской жизни на Афоне, вызванного проникновением туда буржуазных отношений. Вообще, книга чрезвычайно современна: ее главные темы — капитализм, сексуальная революция, обезбоживание. Разумеется, это просто памфлет, свидетельство, «репортаж», очерк реальной афонской жизни, облеченный в форму апокрифа, вещаний святого с того света; так мы и будем его читать (помимо прочего, «В.» интересны как «нежитийное» описание Афона). Книга действительно очень современная: написанная якобы в начале XIX века, опубликованная в начале XX: в любом случае где-то в период золотого века классического капитализма, добравшегося даже до такой окраины, как Афон (независимо от подлинного авторства и точной датировки текста, «В.» точно написаны каким-то афонитом где-то в эту эпоху). С другой стороны, мы доверяем этому свидетельству вот почему: тут не просто писания какого-то неизвестного монаха, но писания, опубликованные русскими афонитами, которые, стало быть, видели истинность и ценность этих писаний, подтверждают их ценность и истинность самим фактом публикации и высокой оценкой «В.».
Итак, начало XIX в. (или позднее, что нам не принципиально), Афон. Автор, возможно, выражает настроения, идеи колливадов, движения (действовавшего со второй половины XVIII до 20-х гг. XIX в.), возродившего в Новое время восточнохристианскую духовность, давшего миру «Добротолюбие» и т. д. Ведь движение колливадов изначально зародилось как критика таких явлений на Афоне, как перенесение поминовений с субботы на воскресенье, что было вызвано следующими причинами: суббота (время поминовений) была базарным днем, а поминовения в том числе шли на строительство новых храмов, строившихся в свою очередь для новых поминовений (и, соответственно, новых пожертвований); все это вызвало увеличение списка поминовений, а суббота была нужна как базарный день, вот поминовения и перенесли на воскресенье. Сами поминовения было одним из главных источников доходов для афонитов; они хотели их увеличить, отчего усилилась суета вокруг этого. Короче говоря, критика коммерциализации поминовений и всего, что вокруг нее навертелось в жизни афонитов. И вот именно таковая критика переросла в полномасштабное возрождение православия. «В.» же как раз очень много места уделяет критике именно подобных явлений (и, в частности, буквально тех же самых, которые дали начало колливадскому движению), призыву вернуться к аскетической строгости и пр. За колливадский характер «В.» я не ручаюсь, это лишь предположение, но вот что очевидно: «В.» в своей защите «бедных младших братий» явно выражают чаяния нижних слоев афонитов (в итоге, можно предположить, что «В.» — документ, вышедший из нижних слоев колливадов). Это критика афонской «буржуазии» со стороны бедных монахов.
Эсхатологическая социология
Но, что чрезвычайно интересно и важно, текст «В.» — отличная иллюстрация того, как перетолковываются тексты Предания прямо противоположно их буквальному смыслу. Сравним текст «В.» и текст примечаний (добавлений, разъяснений) издателей «В.» к изданному ими тексту.
Издатели в своих тенденциозных примечаниях как бы не хотят замечать социальной подоплеки «В.». Вот знаменитая эсхатология «В.»: издатели, комментируя текст «В.», говорят об «анархизме и социализме» как свойствах правления Антихриста, а сам автор «В.» никаких анархизма и социализма вовсе не упоминает, а пишет о невиданном ранее угнетении бедняков при Антихристе, о «сребролюбии как духе Антихриста», «о самодержце Антихристе». То есть сам пишет как «анархосоциалист». Ясно, что «эсхатология» (как и сама форма «В.»), как все пророчества, все «сверхъестественное» этого текста есть просто литературный прием, политическая публицистика в мистической форме.
И издатели везде за «социализмом» автора «В.» видят антисоциализм. Вот, например, «В.» пророчествуют о таком эсхатологическом событии: будет крайнее притеснение тружеников, Бог будет посылать урожай, крестьяне его будут собирать, а государство (Антихрист во главе с «лихоимцами») просто грубой силой, властью все себе будет забирать. Издатели в примечании пишут: «такое только при социализме возможно», хотя ясно, что «В.» рисуют государство как орудие эксплуатации бедных и обогащения богатых, то есть проводят «социалистическую» критику государства! И более того: здесь «эсхатология» — только литературная форма, а на деле автор просто-напросто бичует политику Османской империи, которая как раз в то время (XIX в.), переживая экономический кризис, все больше давила на крестьян и натурально все больше увеличивала повинности и налоги, притом отдавала право на их взимание откупщикам. Автор сам, как видно из текста, из бедных слоев, и просто описывает в эсхатологической форме социально-экономическую обстановку в Османской империи. «В.» критикуют турецких откупщиков, пивших соки из «райи», христианского крестьянства Турции, а издатели пишут о «евреях-капиталистах, опутавших сетями своими всю Западную Европу».
Автор «В.» пишет: «тогда [в конце нашего мира] будут иметь злато сокровиществованное, т. е. будут обладать капиталами… Тогда будут иметь злато в росте, будут возращать рост на рост… Цель же (главная) у них будет — собрание капитала (сокровища), дабы стяжать больше имущества; поскольку будет умножаться корыстолюбие, постольку будут умножаться и бедствия в миру. Тогда жадные обманщики будут ходить… чтобы собрать злата для отдачи в рост» — это опять критика турецких откупщиков и ростовщиков, или, шире, критика капитализма вообще, но издатели все о своем: будет, мол, «борьба партий и революция». Издатели (русские реакционеры) не понимают автора «В.», человека из низов Турции.
Автор «В.» пишет: «любостяжание есть предтеча антихриста», сребролюбцы — антипророки и антиапостолы, а издатели добавляют об «изверившихся интеллигентах»: сытый голодного не разумеет!
Автор «В.» пророчествует об исчезновении властей по городам и селам (при сохранении тюрем и налогов), и одновременно о разгуле сребролюбцев, и одновременно же об Антихристе как «всемирном единодержце и самодержце». Издатели добавляют, что эта ситуация есть… анархия и социализм (вообще простой «райя», автор «В.» вряд ли и слова-то такие знал: «социализм», «анархизм», «интеллигенция» и пр.; он больше про «корыстолюбие» и т. п.). «В.», если кратко, описывают последние времена как «самодержавие» Антихриста (то есть как усиление государства, а никак не анархию) и как буйство сребролюбия (то есть как усиление капитализма, а никак не социализм). Мы в «В.» как раз находим типичный «анархосоциализм», типично «левую» перспективу, всегда исходящую из двуединства рынка и государства, их взаимнообусловленности, всегда выступающую и против рынка, и против государства.
Но, надо сказать, что издатели делают подобные приписки только в случае чисто политических заявлений «В.». Что касается собственно критики афонской жизни, здесь русские афониты соглашаются и даже добавляют аналогичную критику от себя (иными словами, не зная реалий жизни турецкого крестьянства XIX в., они везде их подменяют русскими реалиями начала XX в., но будучи афонитами соглашаются с критикой Афона, жизнь которого — в отличии от жизни «райи» — они прекрасно знали).
Аскетическая политэкономия
«В.» выстраивают целую аскетическую политэкономию, аскетическую аналитику капитализма. Автор, например, анализирует тупики буржуазного развития: «умножить доход свой лихоимец хочет с бедноты. Ей, будет умножать доход свой с бедноты, но у бедняков нет того, чтобы дать ему, чего он ищет… Убогому нечего есть, а он, богатый, еще отобрать нечто старается… Дивится сему убогий и недоумевает: что отдать лихоимцу? Дивится и лихоимец, недоумевая, что взять с бедняка? Если же так оставить, то потерпит убыток, т. е. злато, отданное в рост, роста не даст. Однако, хотя и жаждет отнять что-либо от убогого, но тому давать нечего… Богач, который дал свой капитал в рост для местных расходов и по бедности крестьян дохода не получил…»
Простой, необразованный автор «В.» предвосхищает кейнсианство: нужно увеличить доходы масс, иначе сама буржуазия останется ни с чем; логика капитализма как такового, его тенденция к «абсолютному обнищанию пролетариата» ставит крест на самом же развитии капитализма, уничтожая его кормовую базу. А нравственно-богословски ситуация выглядит так: «но богач имеет…сделал своим лукавством сердце свое изодранным. Таковым было и будет сердце богатого; сердце же бедняка есть и будет блистающее. «Понеже сотвористе единому сих братии Моих меньших, Мне сотвористе». Видишь, слышишь: за кого признает бедняков на судилище страшном? Говорит: «Сих братии Моих меньших?» Богач себя духовно убивает, бедняк — брат Христа. Но нам здесь интересно, что «В.» (в отличие от столь многих других текстов) показывают двуединство экономики и аскетики: то что внешне-экономически есть обогащение богатых и обнищание бедных, то внутренне-духовно есть погибель богатых и близость бедных ко Христу. «Тенденция к абсолютному обнищанию пролетариата» есть экономическая реалия, которая, если смотреть с внутренней перспективы, есть «изодрание сердце богатого» и «блистание сердца бедного».
Суть сребролюбия — не просто в накоплении капитала, но в эксплуатации масс, без которой накопление невозможно, и посему нравственно-богословский вывод таков: «о, любостяжатель! Разбойническая твоя душа. Доколе будешь ты мучить бедняка?.. Некогда услышишь ты страшное изречение, которое будет сказано тебе: «Идите от Мене проклятии во огнь вечный».
А вот как «В.» выстраивают то, что мы в этом цикле назвали «антропологией надчеловеческих структур»: «пред антихристом будет лихоимец осуждать бедноту и говорить: «Есть у бедняка (деньги)»; за то, что бедняк не будет уплачивать годичного своего, начнет лихоимец сажать бедняков в темницу и истязать, будет обдирать их, пока не возьмет у них сребро и злато, дабы собирать рост на деньги свои. Бедные же, увидав, что лихоимец истязает их, начнут также сами скоплять и припасать сребро и злато про запас ради лихоимца. «О, несчастный лихоимец, чем бедняк виноват был перед тобою, что ты с насилием вымогал от него и не было у него что дать тебе? Ты не смотрел на то, что у него ничего нет, но с насилием притеснял его… Видел, что ему нечего тебе дать, и поэтому еще больше насиловал его, чтобы взять с него сребро и злато, добыть рост, взяв рост на злато (свое, отданное в рост на местные расходы), ибо, если не станешь насиловать бедняка, не в силах будешь получить рост на злато. Ради этого ты и насиловал бедноту, чтобы взять злато и получить рост на рост. Беднота же, увидав, какой ты злобный, стала стараться и стараются собирать, дабы уплачивать тебе. Когда же бедняки, скопляя деньги, накопили излишек, то этот излишек, который они накопили, был по вине твоей, потому что ты насилуешь бедняка, а когда ему нечего дать, истязуешь темницею. Видя твое зверство, беднота начала забывать Христа ради стяжания злата. Так забывают бедняки мало-помалу Христа и стяжевают злато. Из-за тебя, лихоимец, чтобы не попасть в темницу, бедняк преумножает (злато), собирая его, умедляет в сем собирании, засыпает и, заснув, открывает очи свои в аду» — но, рассказывают «В.», наказание первичного сребролюбца будет горше — не только за свое личное сребролюбие, но и за вызванное им сребролюбие всех.
Страсть одного сребролюбца через экономическое давление и политическое насилие распространилась на всех; теперь все по необходимости, в силу социально-экономической структуры — сребролюбцы; и вот это приводит к атеизму. Блестящее рассуждение, где аскетика, социология и теология даны в одном узле. То, что начинается как аскетика (собственно антропология: страсти, грехи), кончается политэкономией (антропология надчеловеческих структур: социально-экономические процессы).
В чисто аскетической перспективе этот переход от сребролюбия к атеизму выглядит так: «каким же образом псилафизм [помысел, страсть] превращается в отчаяние? Вера, уловляя человека, привлекает его и удерживает надеждою благ небесных; неверие же, чтобы уловить человека, прельщает его похотением благ земных, чувственных и, так как удовлетворение их связано с нарушением заповеди Божией, то, прельстив человека и возбудив в нем похотение запрещенного, неверие возбуждает затем в нем сомнение в истинности слов Божиих». Внутренне-аскетически в внешне-экономически «В.» вскрывают атеистическую сущность сребролюбия.
Один из аспектов этого ракового роста сребролюбия (образ «раковой болезни» используется самими «В.») в том, что мы ныне называем «обществом потребления»: «наступит страшный голод, на мир же найдет великая алчба (т. е. ненасытимость): сравнительно с тем, сколько съедает человек в нынешнее время, тогда будет съедать в семь раз больше и не насыщаться». Притом «В.» критикуют псевдодовольство общества потребления (частая тема в левой критике: внешнее материальное благополучие при расчеловечивающем отчуждении, оболванивании, невротизации, обессмысливании и пр.): «тот, кто печатлеется печатию антихриста … утверждает, что якобы не чувствует ни алчбы, ни жажды, однако алкает и жаждет еще больше, и не только больше, но в семь раз больше против вас». Также находим в «В.» (все в рамках эсхатологии) предвосхищение нашей цивилизации сверхбыстрых скоростей, убыстрения времени, постоянных перемещений («день будет вращаться как час, неделя — как день», «люди будут переселяться со своего места на другое» в постоянном недовольстве), экологическую критику (море испарится, «иссохнут на земле растения, дерева дубравные и все кедры, от морского жара все иссохнет, жилы водные иссохнут; животные, птицы и пресмыкающиеся, все умрут»). Актуальная книжка, в общем.
Главная оппозиция, согласно «В.», есть оппозиция стяжание/нестяжание; оно и понятно, коль скоро сребролюбие — корень всех зол: «любостяжание — путевождь погибели. Нестяжание — путевождь спасения. Начал любостяжать — и спасение свое потерял. Вот почему спасению человеческому (грозит) погибельная опасность от любостяжания. Это, проклятое любостяжание, именно и внесет несчастие в мир, истребит благополучие мира. Говорим: забудете мир, что такое благополучие, господствовать всюду будет злополучие. Сие, проклятое, любостяжание установит и установило разногласие в миру…»
Более того, спасение во время Антихриста будет именно в нестяжании! — не в отказе от «чипирования» и прочих сказках, явно не умеющих уловить смысл Апокалипсиса, а в духовной работе людей последних дней (впрочем, мы помним, что эсхатология — лишь форма для публицистических высказываний «В.», и поэтому это просто аскетический совет для всех христиан, живущих в буржуазную эпоху: главнейшее для нас — в нестяжании): «ей, пребудет спасение и не отымется от мира, т. е. возможность спастись и спасающиеся пребудут до конца мира. Ей, и тогда будет спасение, но для кого оно будет? Для тех, которые не будут покоряться делам антитипа (т. е. предтечи антихристова или духа любостяжания). Проявление же антитипа, т. е. проявление духа антихристова в миру, есть сие: забота мира сего, сокровиществование металлов земных, забота о сущих мира сего; сии суть главизны зла, которые губят спасение человеческое и увлекают на путь погибели».
Вообще, дух Антихриста уже воцарился в мире, а именно посредством торжества сребролюбия: «что такое есть сокровиществование злата? Сокровиществование злата есть именно антихрист. Ибо чувственно антихрист еще должен прийти, а мысленно он уже в миру».
Но обратим внимание, что автор «В.» говорит не «вообще», не абстрактно, а о конкретных реалиях буржуазного общества: кредитовании, накоплении капитала, налогах, тюрьмах, бедности, эксплуатации и пр.
Сопротивление духу Антихриста опять же не в чисто физическом неприятии «чипирования» и пр., а в конкретных духовных практиках: «любовь, кротость, целомудрие, нестяжание, справедливость, милосердие, сострадание, милостыня, щедрость, утешение угнетенного». В таких практиках выражается неприятие антихристовой печати. Вообще, автор «В.» подчеркивает, что принятие антихристовой печати есть свободный, сознательный акт, а не чисто физический, где человек может и не понять, что принял печать. «В.» описывают и разоблачительную, смелую критику царства Антихриста («самодержца и царя») от последних праведников, за что антихристова тирания будет их убивать. На одной стороне — «самодержавие сребролюбия», на другой — последние праведники, открыто ей противостоящие и реально живущие по иным принципам, чем она предписывает.
В меньшем масштабе «В.» советуют уходить от «начальства», оставить «злато и власть» и отбросить дурные социально-экономические практики (а не оправдывать их «службой» и «законностью»): «христолюбцы говорят Закхею: «Если не оставишь горделивейшего начальства своего, не станешь на путь смирения и не взойдешь на высоту самоунижения, не возможешь увидать Спасителя твоего, Который воплотился ради тебя». Услыхав такое слово, Закхей оставил горделивейшее дело обидчиков, говорим: откуп казенных даней, — и стал на путь спасения, по которому имел шествовать (прийти) Христос, Спаситель мира. Услыхав слова Иисуса, Закхей «разоблудился» (т. е. разлучился от прелести злата и власти), и сказал с радостным сердцем: вот, Господи, раздам я имения мои нищим». «Христолюбие», если оно подлинно, выражается реально, конкретно в том числе и в социально-экономическом измерении.
Моральный/денежный рынок
Эсхатология — это наиболее общий слой «В.», как бы взгляд с высоты птичьего полета, разговор о мире «вообще». «Корыстолюбие есть дух Антихриста» тут главная формула, схватывающая конкретно-историческую критику социально-экономических условий того времени, нещадной эксплуатации тружеников, выжимания из них последних соков с использованием государственного насилия (критика капитализма, его форм, в которых он сумел проникнуть в Турцию на тот момент; критика «периферийного капитализма», как мы бы сейчас сказали). Второй слой — описание монашества опять же в общих чертах; его смысла и сути. Третий и основной слой — критика современных автору афонитов.
Немного про второй слой.
Монашество, как мы говорили, как и всякая община альтернативной жизни, община «исхода», выстраивает механизмы контрвласти. «В.» особо акцентируют внимание на таком контрвластом механизме, как запрет на осуждение, то есть запрет на выстраивание в своем воображении иерархий, кто лучше, кто хуже, превосходства над другими (что не имеет ничего общего с послушанием. Напротив, послушание — контрвластный механизм предотвращения осуждения, властолюбия и пр.). Это — одна из главных задач аскетики. Так, автор «В.» считает, что плоды древа познания добра и зла символизируют именно страсть осуждения. Основание греха есть оценка других по шкале «добро и зло»; избавляясь от страсти осуждения, мы избавляемся от самой ситуации «добра и зла»; «не суди» — если не главная, то, так сказать, первичная заповедь. Осуждение и есть как бы «познание добра и зла». После грехопадения начинается экономика перекладывания вины, моральных оцениваний и обвинений: Ева перекладывает вину на змия, Адам — на Еву и в конечном счете на Бога и пр. Начало экономики вообще, начало обменов, взвешиваний, счетов заключается в этом перекладывании вины. Автор «В.» пишет: «это смерть души, умерщвляемой жалом осуждения, причем погибает не только осуждающий, но и многие со-осуждающие. Зачем досматриваешь другого, каков он есть, а не смотришь на себя, каков ты сам? Пусть он себе будет таков, каков есть. Зачем осуждаешь, несчастный человече? Тебя ли единого облек Бог во спасение, а другого в погибель? Нет, ни тебя не облек только во спасение, ни другого в погибель, но обоих вас одинаково облек в ризы кожаные, как говорится: и сотвори Бог Адаму и жены его ризы кожаные и облек их».
Само по себе выстраивание иерархий, осуждение, оценивание — уже грех; нужно усвоить себе (в работе покаяния, послушания, смирения и пр.), что все люди равны, и никого осуждать нельзя; никто ни выше, ни ниже. И социальная эсхатология «В.» не лишена этого момента: «в те времена пред антихристом будут все много думать о себе, промеж себя будут все друг друга осуждать… Будет лихоимец осуждать бедноту» (пророчество о «либеральном» осуждении «быдла», которое «не может себе денег заработать»).
Какова связь осуждения и сребролюбия? — тут, несмотря на всю безыскусственность «В.», их мысль очень тонка (не зря издатели пишут, что «для написания «В.», кажется, и богословской образованности не хватит, а надо быть “гением”»). Ослушание заповеди Божьей на вкушение плодов древа познания добра и зла есть как бы акт прасребролюбия, первогрех присвоения, овладения, обладания ценностями. «Бытие» было отброшено ради «владения» и это-то и есть грехопадение: сребролюбие есть корень всех зол. Вот в чем тонкость: злопамятство и осуждение есть моральный, мысленный счет, подсчет, оценивание других людей; это как бы моральная экономика, параллельная денежной, как бы одно и то же во внешней валюте денег и внутренней валюте оценок, поэтому по «В.» и осуждение есть первый грех, и сребролюбие есть первый грех; и осуждение есть печать Антихриста, и сребролюбие есть печать Антихриста. Или точнее: сребролюбие есть предел того, что начинается как осуждение. Страсть осуждения создает внутренний, духовный рынок, страсть сребролюбия создает внешний, экономический рынок. Как и сребролюбие, осуждение ввергает людей во вражду, в нем (как и в сребролюбии) — корень всех зол. Вот, например, такая формула перехода от моральной экономики к денежной: «в любостяжательности, есть ваше непокорство спасению; и представлю вам, что главизна непокорства есть гордость, кичение и тщеславие (т. е. это побуждает человека быть любостяжательным). Эти три подобообразия зла делают (человека) чуждым спасения; (человек чрез любостяжание) делается врагом себе и союзником зла». «Гордость, кичевание и тщеславие» — более детализированный образ осуждения, морального рынка, где человек расставляет ценники на себя и других людей, подсчитывая, кто лучше, кто хуже, у кого больше моральный капитал.
И это все теологическая тема, прямо вытекающая из христианского понятия о Божестве: Бог есть «милующий, благосердный, многомилостивый, щедрый и долготерпеливый Бог, Бог долготерпящий, милосердующий и помиловавший», то есть Бог не осуждающий и не оценивающий, чуждый всякому рынку.
И первое убийство произошло от осуждения/сребролюбия: с одной стороны, Каин завидует Авелю, оценивает, взвешивает и находит, что Авель в лучших условиях, чем он; с другой стороны — по «В.» Каин поскупился отдать лучшее в жертву Богу. Каин считает ценности на рынке материальных вещей и ценности на моральном рынке, и тут — начало вражды и насилия.
«В.» подобно нашему циклу курсируют между собственно антропологией и антропологией надчеловеческих структур. С одной стороны, антропология греха (страсти сребролюбия и осуждения), с другой — их социальные последствия; то, как социально-экономические структуры подвигают на грех. И у обеих антропологий есть теологический исток/венец: «возлюби брата твоего и Бог возлюбит тебя; ибо любовь рождает сострадание. Из-за сребра и злата погибелию погибели погибаете вы, поклоняясь сребру и злату, как идолопоклонники идолам». Любовь к Богу социально воплощается в деятельном сострадании к другим; сребролюбие же теологически есть идололатрия (стандартная патристическая формула: сребролюбие есть не только моральная страсть, но и религиозный грех; страсть к деньгам есть поклонение им как богу).
Короче говоря, есть ценности духовные (создаваемые страстью осуждения) и ценности материальные (создаваемые страстью сребролюбия; притом первая есть внутренняя, а вторая — внешняя сторона чего-то одного), а христианство есть обесценивание и тех и других, активная работа по не-оцениванию, обесцениванию, уничтожению самого механизма оценивания: уничтожению и морального, и денежного рынка.
Покаяние, смирение, любовь ко всем, почитание себя за худшего среди людей и прочие вещи в том же роде — орудия в работе этого тотального обесценивания. Ибо мы все — ничто, которому Бог даром дал все; ибо бесконечной ценностью смерти Бога покупается вечное спасение грешников с их неоплачиваемой моральной задолженностью; ибо работникам первого и работникам девятого часа платится одинаково; ибо 99 овец оставляется ради спасения одной; примеры этой парадоксальной евангельской экономики можно приводить еще долго, но главное — ухватить суть: тут уничтожается сама логика рынка, оценивания, счета. Аскетика же есть искусство усвоения и практического применения этой парадоксальной экономики.
Все это предполагает вполне конкретные практики: все христиане должны работать своими руками, работать как в смысле внешнего труда, так и в смысле духовного (то есть работа плюс аскетика; молись и трудись), что предполагает справедливые экономические отношения между людьми («со справедливостию да берет и дает», то есть справедливо устраивает экономические отношения) и сопровождается активной аскетической работой по не-осуждению ближних, и не-возвеличиванию себя. Автор «В.» особо подчеркивает (как и все Предание, впрочем) единство духовного и материального труда, связь экономики и аскетики: «главизна осуждения (т. е. больше всего осуждают) за рукодельями аскетов (т. е. за общими монашескими работами вообще и в частности среди келлиотов). Когда они берут в руки рукоделье свое, то тут же составляют един союз с бесами, работают рукоделье двух сортов: одно рукоделье — дело рук их, а другое — связующий язык их (т. е. как бы завязание ближних узами осуждения) в разговоре, устами клеветы… Ради этого говорю вам: рукоделье аскетов бывает двух сортов: чувственное и мысленное; чувственное — это дело рук их, а мысленное — орудие делания бесовского (т. е. язык), сиречь клевета осуждения».
Важно понять, в чем единство этого ряда практик: это созидание на всех уровнях (психическом, экономическом, межчеловеческом) общества без иерархии. Так следует поступать всем христианам: и мирянам, и монахам. Но именно монастырь есть как бы специальное место для такого делания. И вот «В.» осуществляют полномасштабную критику современного (автору) Афона, выявляя, что таким деланием там не заняты, а заняты каким-то противоположным деланием.
Буржуазное разложение Афона
Чтобы описать всю подобную критику, нам не хватит места. Поэтому дальше — лишь ряд примеров.
Афон аккумулирует огромные средства в виде посылаемых туда пожертвований. Но что же происходит с этими пожертвованиями? «В.» очень подробно описывают, как эти деньги даже не думают использовать на благо афонской бедноты (а там есть бедные). Напротив, их «инвестируют» в разные доходные предприятия на Афоне: на новые постройки, на возделывание земли, на сады, на промыслы и пр.; из них, наконец, скапливают капитал и кладут его под проценты! Монашеское ростовщичество! Начинается конкуренция. Монастыри начинают судиться между собой. Эти судебные склоки доходят до высших инстанций Османской империи (то есть афонские монахи судились у иноверных, оккупационных властей), и вот пожертвования идут уже на взятки турецким властям!
Автор «В.» с горечью пишет, что «мир внешний бедствует от жажды, т. е. от бедноты, так страждет, что от этой жажды иссохли внутренности людей», а монахи тратят огромные средства черт знает на что! К слову, это один из моментов, где издатели добавляют свои пять копеек: как только какой-либо монастырь получает крупное пожертвование (скажем, от Российского государства) то тут же он возобновляет один из вековых споров о земле с другим монастырем; деньги идут на взятки и прочие судебные издержки; и в целом Афон живописуется как мир тотального сутяжничества и кляузничества. Или другое описание: миряне присылают пожертвования; ссорятся скитяне из-за куска земли или еще чего; из пожертвований даются взятки скитскому начальству; спор перекидывается на монастырский уровень; новые взятки; спор перекидывается на уровень турецких властей; новые взятки. Милостыня аккумулируется на Афоне; там она циркулирует в коррупционных сетях и выплескивается к турецкому начальству; милостыня, таким образом, идет даже не на монашество, а на кормление турецких чиновников. Сребролюбие не только духовно, но и чисто материально обедняет Афон. Цитата: «все пожирают хищные птицы, т. е. течет милостыня отовсюду преобильная, но убогие бедствуют, будучи принуждены обременять себя заботами ради уплаты всяких поборов, милостыня же попадает в монастыри, расхищаясь лихоимцами, тратится на судебные тяжбы, которые всецело и пожирают ее, а монастыри разоряются, — что есть и на самом деле. Говорим: монастырские сделались друзьями с агарянами. Скитяне обирают сосельников своих, монастырские обирают скитян, у монастырских похищают птицы агарянские, другие похищают их у самих агарян». (Это на Афоне! Мы привыкли такое представлять где-нибудь в Лондоне а-ля «Холодный дом» Диккенса, но все-таки не на Афоне: но нет, совершенно те же самые процессы.)
Начало длинного рассказа: «сосед слышит шум вне келлии, выходит, видит соседа своего копающим и спрашивает: «Что ты делаешь, отче?» Тот отвечает и говорит: «Что делаю? На месте, которым владею, что хочу, то и делаю». Говорит сосед его: «Это место не твое, но собственное мое и моей каливы». И дальше описывается долгий конфликт за собственность (у давших обет бедности!), оба влезают в долги, чтобы давать взятки, в конфликт вовлекается все больше людей и т. д.
Не все, конечно, уходит на взятки: «радость тем христианам, которые исполняют заповеди Божий (по отношению к вам), с безграничною милостынею, дабы обрести милость душе своей. Но горе и увы вам, преступившим заповеди Божий с безмерною вашею нерассудительностию и нечувствием вашим; вы бесчувственны до того, что невнимательны к милостыне мирян-христолюбцев. Сею милостынею вы украшаете оскверненное ваше тело нарядами и бесценными кубками». И в целом: «вы преступники — а не преподобные, ибо словом и делом преступаете заповеди Божий; вместо того, чтобы похваляться подражанием преподобным, вы хвалитесь (подражанием) преступникам, лихоимствуя неправду в сокровиществовании».
Лучше вообще милостыню не брать, а трудиться своими руками (!): «блаженны келлиоты, которые не принимают милостыни, питаясь трудом рук своих, по Бозе и другим помогают, с любовью к богослужению подвизаются (т. е. радеют о богослужении в келейных церквах своих). И опять: горе аскетам, которые принимают милостыню, но не пекутся о том, чтобы за нее служить божественные службы. Ради сего им подобает имя не аскетов, но разбойников, ибо они, как разбойники, похищают чужие вещи и чужие труды, с самооправданием говоря: «Это — ремесло наше (т. е. взимание милостыни) и не вредит душе нашей». Это именно и творят аскеты ныне, говорящие: «Что мы делаем, то угодно Богу, так как мы служим Богу». Да, служите вы Богу, но служите Ему не по духу, вы служите мамоне (т. е. духом не Ему служите, но мамоне). Ради этого и говорю я вам, что аскеты сделались разбойниками». «Аскеты сделались разбойниками»: вот судьба монашества, забывшего формулу «молись и трудись».
И вот на Афоне торжествует атеизм/идололатрия: «с бесстрашием говорите вы: несть Бог, — бочонки [прибыльные афонские промыслы и их продукты] свои имеете богом, и говорите: «Сей мой бог, и прославлю его».
Из-за экономической активности на Афоне отбрасывается богослужебный и аскетический строй: «заботясь усиленно выручить доход от производства деревьев, вы из-за этого остаетесь без всякого богослужения, и без девятого часа, т. е. вечерни, без всякого поста; вкушаете с раннего утра, без всякого воздержания постного».
Монахи ушли из мира сего на Афон; но вот сребролюбие приводит мир сей на сам Афон: «моряки, видя, как аскеты стали сокровиществовать пищу, начали доставлять им яства; скитяне же, видя, что с моря приходит к ним пища, уничтожили глиняные сосуды, завели деревянные бочки, говорим: потатиры и бочонки, — стали в них сокровиществовать то, что было привозимо с моря; однако не удовлетворились они одним лишь этим…» и т. д. Но, что важно, это начало разложения монастыря, ибо зачем из мира сего уходить… в мир сей? — «теперь не осталось и четвертой части прежнего благополучия, т. е. вместо прежних сотен скитян не осталось и четверти. По причине любостяжания Кираши утратили благословение свое».
Вот уже упомянутая тема коммерциализации поминовений: «когда [прежние монахи] устраивали заупокойные бдения, то не собирали на них насильно (поминальных жертв), как устраивают это ныне те, которые вымогательствуют от людей (поминальные жертвы), собирая их, чтобы заглаживать мирские беззакония, свои же собственные укоренять. Когда берутся совершать бдение, то совершают его не как жертву Богу, жертву духа сокрушенного и сердца смиренного, а совершают с пренебрежением». Богослужение превратилось в способ заработка, взимания денег с мирян; от этого разрушается богослужение.
Церковь (конкретно афонское монашество) превращается в фирму по оказанию услуг, в коммерческое предприятие, что полностью коррумпирует ее. Вот старец, чтобы «похищать жертвы на поминовения», посвящает недостойного монаха в священники. Смысл в том, что без иерея нельзя свершать поминовений, приносящих прибыль; нужно у себя завести «частный» храм для оказания услуг поминовений: «это у вас теперь в обычае заводить церковки при каливах; чрез это много недостойных людей делаются недостойными иереями и священномонахами. Ныне люди презрели Христа, возлюбив «хриса» (злато), сребро, злато и дела рук человеческих. Так и здесь», «созидают церкви в каливах, чтобы этим способом приневоливать пришельцев принимать священство, дабы преуспевать таким образом в сборе денег; яде имею церковь, нуждаюсь в священнике; если ты годен в иереи, то оставайся со мною, а если нет, то ищи себе другое жилище…» Так появилось множество храмов для привлечения пожертвований и соответствующего персонала в виде множества недостойных иереев. И все это работает как огромная машина извлечения прибыли из суеверий (часто бедных) мирян.
Так некогда единые монастырские братства рассыпались на сеть частных лавочек; коммерциализация разрушила соборность (вспомните также вышеописанные склоки монастырей и скитов). Идет распад «политической» структуры Афонской республики: сребролюбие (купля-продажа, ростовщичество, коррупция) передается от монастырей к скитам и обратно, что нарушает их нормальную связь: «они пожираются между собою, как будто живут не в сей Горе честной, вместо прежней красоты своей стали так отвратительны, что гнусно каждому глядеть на них. Живут они в любостяжании, кто опередит других и больше насокровиществует… Любостяжание сделалось в них язвой; они взаимно друг друга пожирают».
Коммерциализируется взимание пожертвований и исповедь; созидается целая система эксплуатации бедных христиан; исповедь становится платной услугой благословения на грех, открываются ворота в ад: «говорим: таскаются туда и сюда, ищут милостыни, заискивают ее от тех неправедников, которые зло творят и обижают бедных, говорим: братьев наших меньших; бедных обижают до такой степени, что похищают у них все, что есть. Брат наш, бедняк, бедствует смертельно, подвергаясь опасности погибнуть — не только смертию телесной, но смертию и душевной. Сколь много бедняков погибли в аду из-за насилия тех неблагодарных богатых христиан. Эти хищники, обидчики, неправедники, несытые обидами, обидев братьев наших и, потом восчувствовав сию неправду, приходят к духовнику, исповедуя свое беззаконие; духовник же ныне, будучи непотребен, услыхав исповедь от неправедного обидчика, говорит ему: «Сотвори милостыню монастырям, дай и мне, чтобы я поминал тебя в молитвах моих, и помилует тебя Бог». Несытый неправдами говорит духовнику: «А если я так сотворю, то за это душа моя обретет милость?» Духовник говорит: «Если сотворишь так, как я говорю тебе, то обрящешь милость для души твоей, будет спасение дому твоему, — и часть твоя будет с частью Закхея» (подобна Закхеевой). Услыхав это, обидчик сотворил милостыню монастырям, дал также и духовнику, согласно обещанию духовника, что богач за это получит милость для души своей и будет спасение дому его подобно, как было Закхею. О, несчастные духовники! По кичливости и ради вашей выгоды рассуждаете вы так». Хищники эксплуатируют бедных; Церковь благословляет хищников за деньги, отобранные у бедных: и это не атеист-критик пишет, а афонский монах. Тут сразу узнается обычный ряд церковных реалий, подвергаемых левой критике: и вот «В.» сами примыкают к таковой, показывая, что подлинное неотмирное христианство предано монахами и клириками, одержимыми духом сребролюбия. Да, существует союз Церкви и элит, но этот союз — плод проникновения духа элит внутрь Церкви, одержимости монахов и клириков этим духом. Отсюда — деньги, суеверия, кичливость, «благословение» грехам элит, забвение интересов бедных и пр.
А на самом деле должно быть так: «если до малого не отдать того, что похищено, милостыня не принесет пользы человеку нисколько. Вы же, нынешние духовники, как решаетесь (досл.: берете на себя) благословлять обидчиков, т. е. раздающих милостыню, но не возмещающих неправд, говорим: тех, которые пребывают в неправде?! А вы, духовники, определяете таким давать милостыню по монастырям, просите милостыни от них и себе, якобы за молитвы. Цель ваша, собственно, та, чтобы у неправедников похищать неправды, а не та, чтобы исповедывать и исправлять человеческую душу. «Иерей стал хищником и мнит о себе, что чист. С хищническим попрошайничеством он похищает чужие неправды и просит у других милостыню, чтобы очищать их. О, несчастный иерей! Очисти прежде расположение свое, потом очищай других». Церковь не должна благословлять хищничество и не должна получать барыш с него, а способствовать прекращению хищничества. Но Церковь сама стала хищнической!
Но вспомним, что мы говорили о контрвласти: Афону не удалось ее правильно выстроить; образовалась власть, и с нее-то и начинается гниение (социалистические проекты всегда начинают гнить с номенклатуры): «в этих различных и разнообразных ловушках нет ни одного послушника, все же захваченные в ловушки суть главенствующие, говорим — своевольники, живущие по воле своей, которые слушаются лишь самих себя, и чрез это захватываются в ловушки вражий». Нужна неотмирная общность, где царствует любовь, и поэтому она должна защитить себя механизмами контрвласти; если это не удается, если образуется власть, то именно она и пропустит внутрь неотмирной общности мирской дух, который растлит всю общность. Монашество было создано когда-то теми, кто хотел уйти из мира сего и создать общность неотмирного Духа; ныне монашество стало всего лишь одним из прибыльных предприятий мира сего.
По вышеописанной диалектике все это понятно к чему ведет: «ох, ныне настало время, когда всюду творится беззаконное правонарушение, люди преступают права друг друга, сутяжничают друг с другом, стараясь опередить один другого в жалобе; один на другого старается первым напасть, а тот тому старается отомстить!.. Вследствие сего утратил человек сущность монашеской жизни, главизну спасения, т. е. взаимную любовь, мысленное преосияние; облекается лишь в шкуру овечью, сердце же у него — волчье, помысел — львиный, разговор — змииный, хотя в беседах и говорит по-овечьи». И, как много-много раз повторяет автор «В.», плод всего этого — атеизм, неверие. Капитализм есть господство сребролюбия, сребролюбие ведет к атеизму, и вот поэтому в современности господствует атеизм. Автор «В.» показывает на примере Афона, как этот процесс зарождается в христианской общности и растлевает ее.
Связка осуждение/сребролюбие работала на Афоне так: «выкинули из головы своей самое слово «спасение», облеклись в слово погибели. Говорим: прежде имели заботу о спасении, именовались подвижниками ради возделывания духовного подвижничества; ныне же именуются «строителями», так как всецело вдались в постройки… Ревнуют о насаждении плодоносных и прекрасных дерев, чтобы от этого жилище их стало еще более многоценным, чтобы от того была им великая честь и продажная цена жилища превосходила цену других жилищ. Когда, наконец, будет это жилище дороже других, то другие, видя, какую большую ценность приобрело оно ради древесных насаждений, и сами зачинают умножать продажную стоимость своих жилищ, т. е. разделывать сады; со взаимным осуждением препираются о стоимости, корят и порицают взаимно жилища друг друга, говоря: «Такой стоимости это жилище не имеет, как мое; мое больше стоит против жилища другого, ибо украшено церковью, систерной, садом, плодовыми деревьями различных сортов, а то жилище, что сосед имеет, за что его ценить так дорого, когда оно и равняться с моим не может?» Начинаются в человеке с такими мыслями змииные псилафизмы, т. е. мудрования лукавые и плотские, мысленными советами окружая его помысел; бывает с ними то же, что у Адама с Евой, которые, приняв те псилафизмы, изгнаны были из жилища своего; цель лукавых советов змииных одинакова и по отношению «к монахам; она состоит в том, чтобы удалить их от уготованного им небесного вечного жилища, дабы, видя потом издали свое утраченное жилище, они горько плакали и вопияли, подобно Адаму с Евой…»
Как в социалистической экономике Афона, где все было общим и не было товарно-денежных отношений, таковые отношения появились и общность разрушили? Монахи — конкретный, частный пример — вырастили сады, и вот они «нагрузили себе на спину торбы с плодами и ходят, как нагруженные ослы, по келлиям и монастырям, туда и сюда, приневоливая людей (принимать их товары). Когда придут в какой-либо монастырь, то с великой осторожностью вынимают их из своих мешков. С сими товарами обходят по монастырским проходам, говорим: по коридорам; кружась по сим мостам, находят какого-нибудь брата» и вручают ему товары «в подарок». Понятно, что это стилизация, а не социологическое наблюдение, но тем не менее: так налаживается сеть, за «подарок» как бы нужно ответить ответным «подарком», и вот уже возникла купля-продажа, и монахи обратились в торговцев.
Вот общая формула процесса: «любоодаряет неправолюбодавец какого-либо брата, ожидая получить от него много больше против своего подарка. Это и есть неправедность, ибо избыток, который торговец хочет получить от брата, давая ему нечто малое, чтобы взамен дара своего получить большее, есть неправедность. Посему и имя монахам, делающим таковая: неправолюбодавцы. С неправдою своею кружатся они по монастырям, чтобы любоодарять; делают эту неправду с лицемерием, тщеславием, с угрюмым лицом «себе образ кичливого смирения, кичась тем, что из такого-то скита, живут на месте скалистом, т. е. в скиту святой Анны, в скиту Кавсокаливском, или в других скитах, находящихся в Горе сей, сосуде спасения. Теперь же они стали — спасение-убивающими, спасение-умерщвляющими и погибель-воскрешающими; воскрешающими ту самую погибель, которую прежние отцы умертвили, нынешние же люди ее воскресили, восстановив в своей монашеской жизни». Вот начало буржуазного разложения, начало коммерции, которая оказывается несовместима с монашеством: рынок вытеснил монастырь. Но обращаю внимание, что формула «избыток, который торговец хочет получить от брата, давая ему нечто малое, чтобы взамен дара своего получить большее, есть неправедность» есть формула капитализма как такового: купи подешевле, продай подороже, максимизация прибыли и минимизации убытков и пр.
И еще описание того же процесса: «каким образом, установился в монастырях злой обычай и навык к тяжким любоодарениям, которые стали почти второю обязательною данью. Дарят для того, чтобы творить каждому злые свои похотения; ведется этот злой обычай и до сего дня; преумножает каждый любоодарения свои, каждый скит любоодаряет монастырь разными подарками, каждая калива дарит ежегодно по 200–300 пирожков, лимонов, апельсинов, трав и селенгоз без числа. Скитянин предпочитает весь свой дом разорить на подарки, чтобы другого низложить, нежели сохранить свой дом (целым) и дать одолеть себя в тяжбе другому. Таким образом скинули с себя подвижники терпение, восприяв возмущение, и возмущаются друг против друга. Скинули любовь, и восприяли злопамятство. Скинули нестяжание, и возделывают сокровиществование. Скинули молитву, и держат осуждение. Скинули истину, и возделывают отмщение с обманами; (заботятся) как бы друг другу отомстить. Скинули справедливость, возделывают лицеприятие в обиду праведника, обижают друг друга, (ревнуя о том) кто первый низложит другого с неправдою и отмстит с дарами любоодарения, кто первый одарит монастырь и сделает неправду праведнику. Так умножились мало-помалу злобы у аскетов (т. е. келлиотов и скитян); поскольку умножаются злобы их, постольку умножают они и свои любоодарения до сего дня. И навыкли монастыри злоухищрениям скитян, ударились они в хищения, похищают и обижают, лживо оправдывая неправедников, сокровиществуя «аскетов в воровские сокровищницы свои, (оправдывая себя тем, что) сокровиществуют (якобы) ради монастырских доходов».
Начинается все как «подарки», но быстро это перерастает в насильственный грабеж: «когда видите с лукавым вашим безрассудством, что нет у него (т. е. владельца келлии) чем вас любоодарить, то, как иноверцы, разоряете его, обнажаете даже церковь его, похищая подсвечники, минеи, и прочую церковную утварь; посему я и говорю вам: по безрассудству вашему вы сделались святотатцами, Другие же, видя вашу хищническую безразборчивость, которую вы к ним имеете (т. е. к келлиотам), начали и «сами возделывать погибель и многопопечительность заботы, дабы заботиться о том, как насытить вас, безразборчивых, не разбирающих жизни (монашеской духовной, не делающих ради сего никаких снисхождений), но помышляющие лишь о том, чтобы разбирать и принимать (или взимать)».
Опять же: это описание превращения экономики дара в товарную экономику есть стилизация, но зато схватывающая важную философско-экономическую тему, о которой много писал Деррида. Дар, как он показывает — важнейший концепт теологии, онтологии, этики и пр., парадигма не-рыночных отношений. При этом, концепт дара чрезвычайно парадоксален и сложен, а главное дар чреват переворачиванием в товарный обмен. Человеческому существу чрезвычайно трудно понять и воплотить логику дара; ему всегда легче отбросить её и подменить логикой обмена. Вот это-то и описывают «В.».
Начинается выжимание последнего из бедных слоев монашества: «вы стали хуже агарян с вашею безразборчивостию. Царство агарянское с разбором (взимает подать), имея три бумаги для трех разрядов, которые называются: одна «атна», другая «эфсат», третья «эла». Согласно силе человека агарянин дает ему и хартию рабства (т. е. данки). Ради этого, говорю я вам, у агарянина есть разбор; вами же обладала и обладает неразборчивость; вы не имеете рассуждения, чтобы брать с человека по силе его, но безразборчиво относитесь к бессилию праведника (т. е. к убожеству его) и с таким насилием его грабите, как будто и не придется вам дать ответ за этого бессильного. У агарянина есть разбор, немощным он дает «этну», т. е. налагает малую подать, а вы, по безразборчивости своей, даете такому бессильному высший разряд данки — «элу». Так притесняя (подвижников), рассуждая с таким безрассудством, судя с такою несправедливостию, вы неправосудием вашим осквернили Гору сию честную, сосуд спасения». И еще раз: монашество было создано теми, кто хотел уйти из мира сего и создать общины альтернативной, праведной жизни; но вот все кончилось тем, что таковые общины перенимают худшие практики мира сего.
Торжествует дикий капитализм: «если скажете: какая же в нас безразборчивость, что осквернили мы сию Гору? Вопрошу и я вас об одном деле, только дайте мне на него ответ правдолюбиво: наделяя людей участками, для чего назначаете вы такую высокую плату? На какие расходы вам эти взимания расходовать, если вы на людей столько много дани налагаете? Скажете вы: место наше и за него следует нам получать. Пусть так; но, спрошу я вас, отчего же не налагаете вы сообразно человеку? Вы облагаете одинаково каждую голову. Почему не разбираете, что голова от головы имеет разницу? Есть головы здоровые, крепкие и есть больные, паршивоголовые, есть болящеголовые. Больной головой есть тот, который не имеет средств. Есть у него имущество, но есть и тягчайший долг, он не может выкупить доходов имения своего и труда (т. е. все доходы поглощаются заимодавцами), а вы еще насилуете его, много с него требуете, а у него и малого нет; грабите его, забирая у него все, что есть в келлии, сие творите с намерением, чтобы заставить его продать келлию свою, дабы вам похитить доход от переделки бумаг, хищники вы такие!»
В итоге автор «В.» уподобляет афонскую «буржуазию» египетскому фараону, бедноту — рабам-евреям, а себя — Моисею: «неисправимость жестокосердия вашего к бедным, как у фараона к израильтянам» (так и издатели сравнивают автора «В.» с ветхозаветными пророками).
Вот яркое описание «молитв» монахов-буржуа: «когда они говорят: «в воспоминание Господа и Бога, и Спаса нашего Иисуса Христа», начиная проскомисать, то и тут воспоминают оскорбившего их врага; иерей гневается на него и говорит (мысленно): «Я тебе сделаю так, что продашь ты дом свой и уйдешь отсюда, бес ты такой!» Дальше говорит: «Помяни, Господи…», а мысленно: «Увидишь, бес ты такой, что я тебе сделаю, заберет тебя гнев Божий!» — «Помяни, Господи…», а мысленно: «Не боишься ты Бога, проклятый Богом, что отнимаешь от меня место мое?..» — «Помяни, Господи…» — «Столько времени я имел то дерево в моем владении, а теперь ты отнимаешь его у меня? Проклятие за это получишь…» — «Помяни, Господи, поклонника Мануила…» — «Этакий проклятый, оттеснил меня отсюда, а другой тебя оттуда вытеснит». Или: «вы дом свой купили, а мне он достался даром, и такие проделки вы со мною делаете? Ни в каком случае я с этим не помирюсь!..» — «Помяни, Господи…» — «Заплати мне за все расходы, которые я на это израсходовал сегодня, и тогда я уйду!» — «Помяни, Господи…» — «Уйду я, но сделаю «и тебе, хоть и душу свою погублю, за то, что ты мне сделал и отобрал от меня дерево. Никогда не забуду я того. Говоришь, что место это собственное твое, а когда оно было твоим собственным, треклятый ты такой?! Какие твои права на него, бес ты такой! Говоришь, что место это твое собственное?»» Или: «вспомнил, что надо тянуть канон, тотчас встал, взял четки и начал молиться. И говорит: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго», — а мысль его в это время говорит в нем другое: «Следовательно, деньги мои, которые я имею в росте, тот человек вдруг умрет, от кого я их тогда получать буду?»
Ясно, что буржуазное общество с его пресловутой конкуренцией, мягко говоря, не способствует правильной духовной жизни. Экономика людей, которые хотят вести правильную духовную жизнь, не должна быть такой. Конечно, монашество — это про «духовное», и зачем, когда речь о «духовном», говорить о такой мирской вещи, как экономика? Оказывается, что все это напрямую связано. Если у вас экономика мирская, а не духовная, то и «духовность» у вас не истинно духовная, а мирская. Молитвенная жизнь, как видим, летит к черту без экономики соответствующего типа.
Это важнейшая для нашего цикла тема: ведь он посвящен политэкономическому расширению синергийной антропологии, которая занимается исследованием духовных практик, при этом не беря в расчет экономические условия занятия таковыми практиками. На тексте «В.» мы видим что духовные практики невозможны без определенной экономики. Да, монахи еще могут формально «творить иисусову молитву», формально совершать что-то внешне напоминающее духовные практики, но на деле выходит что они занимаются какой-то «антидуховной» практикой. Мы видим, что экономический рынок — антропологическая реалия, имеющий своим внутренним ядром моральный рынок; видим, что психика и экономика есть лишь разные регионы реальности, захваченные рынком; что рынок порождается определенными антропоконфигурациями (и в свою очередь рынок порождает, поддерживает, развивает их), несовместимыми с духовными практиками.
Рак сребролюбия и вызванной им вражды дает все больше метастазов: вот монахи поссорились по своим буржуазным делам. Наверное, афонское монашество имеет механизмы примирения братьев? Автор «В.» пишет: «монастырь же нарочно не мирит их, ибо, если ему их помирить, то прекратятся подарки от ссорящихся сторон; так и пожирают тяжущиеся взаимно друг друга, как будто не аскеты. И до того ссорятся между собою, что грозит скитам опасность погибнуть из-за раздоров их».
Другой ряд метастазов: «недостойный иерей, с лживою мыслию своею, успел проникнуть на должность духовника, но по деяниям своим познался, что недостоин неба и земли. Простой народ, увидев его недостойные поступки, начал покидать его и удаляться от него» — так покидают люди Церковь, видя недостойных иереев. С другой стороны, в Церкви (страшным образом), напротив, остаются наихудшие: «те же, которые были подобны ему, продолжали сообщаться с ним и не удалялись от него». И вот на столь прибыльные и горделивые места рвутся наихудшие: «говорят сегодня ему: «батюшка», и «батюшками» зовут их… «Что делает батюшка?» — Батюшка сюда. — Батюшка садись! — Где батюшка? — «Батюшка, тебя спрашивают!» Ради сего хиротонисаются иереями, чтобы их звали иереями и батюшками. Придают себе угрюмо-лицемерный вид, чтобы их и в духовники поставили».
Еще пример: вот когда-то средства тратились на страннолюбие. Но возобладал дух сребролюбия, «протестантская этика» (этика накопления и отвращения к помощи ближнему), и монастырь перестал тратить на страннолюбие; началась экономия и на самой монастырской братии, и «ангельская жизнь» обернулась бесовской: «из-за лукавства игумена, ради выгоды своей урезывающего порции у людей, угасло страннолюбие. Он изгоняет страннолюбие, ворует братские порции. И из-за этого — одни крали, а другие, не имея что поесть, — роптали; вопль братии дошел до Бога». И последовало наказание от Бога (один из ключей к толкованию тех или иных событий: разного рода социальные бедствия есть наказание за сребролюбие: Бог слышит вопль бедных и угнетенных).
Вот общая формула афонского монашества: «единение духа ныне стало в любостяжании — как будто и не монахи они, несчастные монахи. Удалились якобы для того, чтобы загладить беззакония свои, но здесь преумножили и преумножают их еще больше, нежели в обуревании мирском. Удалились от обуревания мира, чтобы спасти несчастную душу, а ищут усердно мирского кружения, ищут веществ мира и денег; за это они не сподобятся обрести спасение свое». Место спасения обратилось в место погибели. Вот нам ключ к пониманию иных событий и процессов в истории Церкви.
Товарно-денежные отношения захватывают все и вся: от психики монахов до их взаимоотношений и отношений с внешним миром. Накапливаются капиталы, и вот снова аскетическая политэкономия: накопление сопровождается горением страсти высокомерия, гордыни (то есть возрастает моральный капитал в параллельной моральной экономике): «великая, великая, велика мерзость пред Богом, когда скитяне имеют сребро и злато в росте. А кто его ныне не имеет? Разве только самые малые, а то почти все духовники это делают, имеют сребро и злато в росте и сокровиществуют. Когда такого противозакония много накопят, начинают и много воображать о себе, не принимая ни малейшего слова (обличения); возмущаются, если кто уничижит их даже и малым словом. Возмущаются друг против друга из-за малейшего противоречия, говорят: «Нет, мое это», и: «Нет, не твое это». Вследствие сего, никто из них мирен быть не может». «Никто из них мирен быть не может» — важная формула аскетической политэкономии: пока есть капиталы, процессы их накопления и пр., никто «мирен» не будет.
Общность имуществ есть ликвидация денежной экономики, смирение есть ликвидация моральной экономики. «В.» показывает, как нарушение чего-то одного из этого ведет к нарушению другого. Внешний коррелят православной аскетики — определенный, соответствующий ей тип экономики, а именно — социализм (капитализм же есть коррелят «мирской» аскезы протестантов).
Должно же быть так, таковы должны быть экономические условия православной аскетики: «общежития были таковы, что у всех вкупе в монастыре было одно чувство, одно существование, одно сокровиществование спасения души и тела, одинаковый ответ (т. е. обращение), одна одежда, одна трапеза, одна служба, одна купля, одно заведывание имуществом; сие называлось общежитием».
Но страсть сребролюбия, ростовщичество, сутяжничество, коррупция разъедают и внешнюю сторону монашества, чисто экономическую сторону жизни: «о, суетные и суемудренные! Разве не ведаете, что неправедным вашим сокровиществованием вы осквернили и оскверняете казну монастырскую? За каждую обиду (лихву) обижена будет казна монастырская (т. е. взыщется с нее) вчетверо против обиды; пока не вернетесь вы к прежней справедливости — казна будет бедствовать. Насокровиществовав себе свои воровские ящики, вы еще противозаконничаете противозаконным возделыванием. Вы противозаконничали с денежным ростом, научив тому же и скитян ваших. Вы стали хищниками доходов монастырских, соперничая, кто первый опередит, восхитит себе доходы и захватит их во власть свою. Монастырю угрожает погибель (т. е. разорение), а вы имеете доходы его усокровиществованными в келлиях ваших, щеголяете на монастырские доходы, имеете такие кубки, каких ни у одного игемона агарянского нет, дух ваш облачен в порфиру и в виссон. Воруете доходы монастырские и собираете их в каливах своих в железные шкатулки — один 50 мешцов, другой 100, третий и того больше, воображая о себе, что «мы нечто». Псилафизуетесь в том, чтобы мешцами своими низложить другого, напоить ближнего чашей смертной и его годовую должность доходную похитить себе. Сделалось многосокровиществование, оно опять усокровиществовалось (разошлось по келлиям братий), а казна, как и раньше, осталась опять пустой. Казна требует помощи, вы же, суемудренные, нисколько не печетесь о том, не милосердуете о бедствии казны монастырской, милосердуя лишь о шкатулках своих; даже малейшую помощь боитесь оказать казне, чтобы не опростались сундуки ваши, окованные железом». В принципе если бы этот процесс дошел до конца, то вылился бы он в признание православия ошибкой, распад общности и приватизацию некогда общей собственности (аналогично Реформации или распаду СССР). Автор «В.» пишет, что если описанные им процессы не остановить, то «Царица спасения», доселе правившая Афоном, покинет его, а на некогда «Святой Горе» воцарится «Царица погибели».
Сребролюбие приносит несправедливость и гордыню, и здесь уже не видят проблемы, считают, что так и надо: «справедливость же ваша зависит от подарков, вы всецело возделываете неправду, оправдывая себя, что вы нечто (т. е. что вам и подарки подобает приносить)». Кичливость, гордыня, высокомерие, властолюбие: это все показатели крупного морального капитала (себя оценивают высоко, других низко; моральный рынок работает вовсю), коррелирующего с капиталом чисто денежным.
В итоге все это компрометирует монашество, Церковь и православие в целом: «вы таковы: горды, вспыльчивы, неуступчивы, враждоборны, коварны, злопамятны, злорадны, лжесвидетели, немилосердны, любостяжатели, неправедны, хищники, тщеславны, лицемерны, хвастуны, сластолюбцы, многопопечительные, многозаботливые, сребролюбцы, завистливые. Вы сделались отметниками слов преподобного отца нашего Афанасия [основателя афонского монашества]; завидуете, предаете, убиваете друг друга, как будто бы не чада вы отца нашего Афанасия. За такие дела лишились вы водительства преподобного отца нашего Афанасия, стали мерзки и мирянам, как будто и не были потомками преподобного Афанасия».
Сребролюбие вызывает в монахах гордыню; но им для сбора пожертвований, для поддержания авторитета среди верующих нужно лицемерить; отсюда показное благочестие; что оборачивается уже тем, что они начинают гордиться своим мнимым благочестием; и так получается эта гремучая смесь сребролюбия/властолюбия/
Сколь многое в современном православном благочестии, духовничестве, нравах духовенства объясняет эта «угрюмая гордость», проистекающая из лицемерия, властолюбия и сребролюбия! Многие и многие вещи не традиционны в православии, а суть метастазы давней болезни одержимости власто- и сребролюбием. Ведь все, что мы сейчас прочитали, — описание повседневности сердца православного мира (и в XIX веке, когда, как многим кажется, еще было все «традиционно»).
Влияние буржуазных отношений на сферу пола
Поразительно, что хотя «В.» большей частью посвящены именно вот этим социально-экономическим вопросам, критике буржуазного разложения монашества, описанию его конкретных механизмов, конкретным экономическим практикам, но это все почти никогда не упоминается в разговорах о «В.». Так же, как почти никто не упоминает социально-экономических аспектов Писания и Предания. Это слишком понятно: дух сребролюбия захватил наши общества, захватил и Церковь; и вот образовалось огромное слепое пятно: в упор не видят экономические наставления Библии и Отцов, разрушительную критику коммерциализации монашества в «В.»; как будто просто этого нет.
«В.» обязаны своей популярностью не этим, а вот каким двум вещам. О первой мы уже сказали: эсхатология «В.» часто цитируется. А вторая, конечно же, — мужеложство на Афоне. Вот о ней (теме мужеложства) поговорим под конец и сразу скажем главное: она полностью вписана в критику буржуазного разложения Афона, она есть один из ее элементов, а не нечто отдельное. Характерно, что греческие афониты отказывались признавать истинность «В.» из-за обвинений в мужеложстве (как сообщают издатели): то есть, очевидно, вот это их задело, а то, что большая часть текста «В.» посвящена социально-экономическому разложению Афона, — это как бы и нормально, о чем здесь спорить.
Для начала нужно сказать очевидную вещь о принципиальной важности диады старец/послушник. Это диада в терминах синергийной антропологии — механизм трансляции духовной практики. То есть просто-напросто передача мистико-аскетической традиции православия происходит от старца к послушнику. Таким образом, это важнейший механизм самого существования монашества. Как же дух сребролюбия влияет на него?
Для аскетики характерно видеть психическую реальность как сеть из цепочек страстей и добродетелей. Одна страсть вызывает другую; одна добродетель подкрепляет другую. Так мы уже видели двуединство осуждения/сребролюбия, которое вызывает гордыню, властолюбие и лицемерие. И вот тут — переход к блудной страсти:
В эсхатологической, то есть, как мы выяснили, в обобщенно социологической перспективе: «и, поскольку тогда преуспевать кто будет в стяжании сокровищ в воровскую сокровищницу свою своим любостяжательным сребролюбием, постольку же, одновременно с сим, будет все более и более помрачаться бесчувствием и сокровиществовать всякие дела, которые сотворят его виновным во всех беззакониях мира, т. е. все эти плоды любостяжания доведут мир до крайнего разврата, венцом которого будет пришествие антихриста». «[Дух антихриста] отнимает у человека чувство спасения мирскою многопопечительностию и многозаботливостию о суете мирской. Ей, многопещись будут и многозаботиться, но о чем? Будут многопещись и стяжут мужеложство; будут заботиться и стяжут блуд, соберут сокровище прелюбодеяния». «По убиении же Эноха и Илии выпустит антихрист всезлейших чад своих (т. е. даст волю злым духам, которых он дотоле сдерживал). Эти чада, или духи зла, суть: прелюбодеяние, блуд, мужеложство, убийство, хищение, воровство, неправда, ложь, мучительство, продажа и покупка людей, покупка мальчиков и девочек для блужения с ними, подобно псам на улицах». Апогей сребролюбия, тотальной купли-продажи достигает пика в купле-продаже человеческих тел для удовлетворения блудной похоти, параллельной денежной похоти (так и классики социалистической мысли видели в проституции парадигму «свободного рынка»).
В общеаскетической перспективе: «12 приманок суеты и похотей плоти: разнонаряжение, т. е. многоукрашение жилищ, одежд и т. п., похоть гордости; разнопопечение — похоть чрева; разнозабота — похотение сокровиществования; разнотрапезование — похотение несытства; разностноснедие — похотение обжорства; разновиние — хотение блуда». Сребролюбие, осуждение и блуд идут в одном ряду: «Ей, стяжал ты сокровище, но что стяжал? Стяжал и стяжеваешь: сребролюбие, лихоимство, вымогание роста с нищих. Ей, приобрел ты сокровище, но что приобрел? Приобрел ты блуд, прелюбодейство, мужестрастие, малакию, мужеложство мужеложника. Ей, накопил ты сокровище, но какое накопил? Накопил: многословие, злословие, осуждение, которым судишь ты, что такой-то худой, такой-то презренный, а сам ты будто бы лучше всех…» Принцип таков: от сребролюбия к блуду.
А вот те же принципы в конкретной обстановке монашеской жизни: «любостяжание и сокровиществование есть причина беззакония; из-за них происходит два зла в монашеской жизни. Говорим: ненасытное любостяжание и барское или начальственное — игемоническое (досл.: любостяжание ненасытства и наряжение игемоническое), для тела гордостного. Делатели этих двух зол творят нашествие и из-за сего нападают друг на друга, стали язвою, и пожирают друг друга. Сверх этих язв обдержит вас еще одна — плотское пристрастие к юным. Вы пожираетесь этим пристрастием к юному, оно, как язва, пожирает вас. Из-за этих юных (т. е. из-за того, что держите их), совокупляетесь вы друг с другом, сваливаетесь в треклятой нечистоте; как же будет жительствовать в вас благодать Всесвятаго Духа! Сии беззакония сделались тремя язвами на главе вашей, дабы поглотить вас». Сначала — сребролюбие и властолюбие; затем — блуд. Деньги дают власть, в частности — власть над телами других людей.
Сребролюбивые и властолюбивые, конечно, это слишком известно, начинают позволять себе и блуд: «о, несмысленные и косные сердцем! Что тебя, о монастырь, заставляет принимать подарки скитян, осквернять доходы монастыря сими оскверненными и противозаконными дарами. Послушай и увидишь, что это такое. Они суть скверна, потому что чрез них снисходят и снизошли с монашества (т. е. преступают обеты нестяжания и воздержания), удалились и удаляются от монашеской жизни из-за рукотворенных погибели; мало того, что погибают и губят себя рукотворением, сокровиществованием и заботою о тленных мира сего, о сребре, злате и прочих подобных, но делают еще и противоестественное беззаконие, попирают противозаконники устав преподобного отца нашего Афанасия и устав скита… (т. е., разбогатев, принимают в услужение безбрадых)». Сначала надо разбогатеть, а там можно позволить себе и «мальчиков».
По условиям Афона понятно, что женщин они позволит себе не могли, а вот «безбрадых» — сколько угодно: «балуетесь вы с безбрадыми юношами. Говорим: прислуживают вам безбрадые мальчики, (красивые) лицом, вы же мысленно сквернитесь, как будто вы и не монахи монастыря».
И вот, наконец, как это влияет на диаду старец/послушник: «не обличает же старец послушника и не наставляет на путь спасения — или вследствие того, что послушник принес деньги, и старец боится обличать его, чтобы он не ушел от него с деньгами, или вследствие того, что послушник красив и старец им прельщается. Тогда послушник, видя, что старец дорожит им, умножает свое зло, чтобы старец еще более к нему пристращался… Вследствие всего этого послушник становится служителем страстей и делателем погибели. С духом многостяжания развивается в нем гордость. Он пребывает в мирских попечениях и спешит усокровиществовать вещества мира во власть свою; когда вдоволь насокровиществует, тогда начинает сокровиществовать самомнение, воображая о себе, что имеет славу мира. Мнит о себе, будто он есть державный властитель, что он нечто. Но что такое он? Смрад и зловоние. Он есть то, что он есть. Есть забвенный или забывшийся, потому что с возделыванием своим потерял путь спасения своего».
Все переворачивается в гремучей смеси сребролюбия/властолюбия/блуда: «всю жизнь свою, т. е. монашескую, сотворили старцы наизнанку из-за пристрастия к послушникам своим; т. е. в древности послушники старцами дорожили, всецело покоряясь им, а ныне — старцы ухаживают и дорожат послушниками. Причина пристрастия старцев к послушникам бывает трех родов. Во-первых, если у послушника есть деньги, старец прельщается деньгами, становясь подножием ног послушника своего. Во-вторых, если послушник молод, старец прельщается плотским прельщением, дает полную власть послушнику своему и совершенно ему подчиняется. С этим пристрастием к послушнику проникает в старца бес, бес (мужестрастия), до такой степени начиная бороть его, что старец, наконец, побеждается страстию к послушнику, делая ему взоры; послушник, видя, как старец делает ему взоры, творит и сам взоры старцу; старец еще больше воспламеняется любовною страстию плотскою, пьянеет от сей любви плотской, начиная обнимать послушника; послушник, видя, что прельщается им старец (досл.: псилафизуется), начинает и сам прельщаться своим старцем; так увлекшись, боримы бывают оба, впадают в деяние сваления, валяясь, как свиньи, один с другим». В целом с проникновением сребролюбия в монашество с монашеством начинает происходить что-то совсем не то.
Сребролюбие оборачивает всего человека на себя одного; на свою плоть в том числе; сребролюбие требует все большего накопления/потребления, что разжигает все страсти, в том числе блуд; человек забывает Бога и предается уже всем мыслимым прегрешениям; происходит полное переворачивание («перверсия»), антипокаяние (в частности, переворачивается, перверсируется диада старец/послушник).
Подобные процессы прекрасно объяснял Бахтин в книжке «Фрейдизм», посвященной марксистской критике фрейдизма и вкупе с ним всех направлений, ставящих в центр вопросы секса и плоти вообще (вроде Вейнингера, Розанова и пр.). По Бахтину интерес к сексу, к биологической стороне реальности вообще есть эффект разрушение данной общности. Общность распадается и что остается? — остается человек не как социальное существо, остается человек как биологическое существо, как плоть. Остаюсь я как тело, и другие люди как тела. И вся проблематика плоти подлинно разрешиться может не сама по себе, не изнутри себя, а только с рождением новой общности, где эта проблематика будет вписана в новую культуру, в новые социальные отношения, где люди снова будут не только телами, но людьми в полном смысле слова. Вот это мы и видим в «В.»: буржуазные отношения разрушили монашескую общность; не работает уже ни молитва, ни богослужение, ни общность имуществ, ни все остальные специфические установления православного монашества: остались лишь тела «монахов», одержимых своей телесной проблематикой. Бахтин в этом и видел корень увлечения фрейдизмом и пр. подобными направлениями (то есть корень того, что ныне мы называем сексуальной революцией): капитализм разрушил старую общность, и поэтому разгораются вопросы плоти, ибо больше ничего кроме плоти и не осталось. Это то, что сейчас называют биополитикой: распадаются все связи под действием рыночных сил и остается лишь человеческое тело, над коим и властвует система власти (что видно по темам, которые занимают официальные церкви и «христианских активистов»: это почти всегда как раз таки биополитика: все что связано с детьми, абортами, суррогатным материнством, контрацепцией, браками, ЛГБТ* и пр.; все, грубо говоря, «ниже пояса»). Только созидание новой общности изменит это.
Согласно «В.» существует своего рода тождество сребролюбия/блуда/неверия: «говорим: ложится человек всею мыслью своею под молот блуда, сластолюбия, зависти, неблагодарности, обиды, любостяжания, под молот мужеложства, малакии… И в другие ужаснейшие страсти уклоняются люди ныне. Мало-помалу все больше и больше стремятся люди на наковальню бесовскую и лишь к сему прилагают усиленное попечение. Говорим: возымели люди ныне попечение о красотах тленных, о наслаждениях земных, попечениях головокружительных и помрачающих многосуетствах. Вожделение похоти и возбужденная страсть есть как бы некая язва рака в человеке, которая сама собою все больше и больше проникает в тело и растлевает. В ком она возникла, тот стремится предаться ей, растлевается многопопечением тленного похотения, обуревается многошумием сокровиществования, помрачает себя многоразнообразными и похотливыми постройками, похотствует созидать палаты великие и красивейшие, дабы валяться в них, подобно свиньям, во блате распутства, позабыв Всесильного Бога, дабы соделывать с бесстрашием мужелюбодейную противоестественность, возделывая постыдное беззаконие». Но раз так, то тождеству сребролюбия/блуда/неверия противопоставлено тождество коммунизма/девства/веры; вот глубинная логика монашеской общности имуществ и безбрачия.
Вдумаемся еще раз в эту аскетическую логику: «от пленения любостяжанием возжигаются блудные страсти, говорим: сваление, малакия, мужеложство, мужестрастие и прелюбодеяние.
Эти развратные страсти, в свою очередь, возжигают страсти обжорства, сластолюбия, похвальбы содеянным злом, прожорливость, тайноядение и прочее. Человек впадает в разврат, грязнит целомудрие, становится рабом всяческих страстей».
«От пленения любостяжанием возжигаются блудные страсти»: вот связка буржуазного общества и «сексуальной революции». Общество, насквозь пронизанное сребролюбием, просто-напросто основанное на нем, порождает бурю блуда. И даже можно, пожалуй, конкретизировать: сребролюбие разрушило веру на Афоне, ввело там бурю товарно-денежных отношений и привело к буре… гомосексуальности, что опять же создает интересную перспективу рассмотрения ЛГБТ*-проблематики. Упомянутый фрейдизм, например, характерным образом и тягу к накоплению капитала, и гомосексуальное влечение сводит к анальной эротике (а черты «анального характера» по Фрейду суть таковы: скупость и гнев, ср. с соответствующими местами «В.»). То есть — если упрощать — Фрейд видит один и тот же психический процесс в основании того, что на языке православной аскетики известно как мужеложство и сребролюбие (в чем при желании можно видеть причины «расцвета» гомосексуальности в зрелом буржуазном обществе).
Другой пример: характерным образом Данте в своей «Божественной Комедии» помещает и мужеложцев, и ростовщиков в один и тот же (седьмой) круг ада, как бы отождествляя грехи мужеложства и ростовщичества. И ещё другой пример: в Предании известны особые списки «грехов, вопиющих к Небу о возмездии». В эти списки всегда входят следующие грехи: убийство (что понятно: убийство как бы наиболее очевидный грех), мужеловство и — внимание! — невыплата наемным рабочим заработной платы (как особый грех такая невыплата отмечена еще в Торе, что потом часто повторялось Св. Отцами разных эпох). К этим трех грехам «вопиющих к Небу о возмездии» свт. Игнатий (Брянчанинов) добавляет «причинение вреда убогим, нанесение обид вдовам и сиротам и притеснение их». Убийство, мужеложство, притеснение социально незащищенных, невыплата зарплат: какой интересный список, не правда ли? И сколь характерно, что мы так много слышим со стороны клириков и мирян о грехе мужеложства, но почти никогда о грехе невыплаты зарплат. Современное христианское сознание вообще с трудом понимает почему это «грех». «Мы не допустим гей-браков» — этого сколько угодно; но почему мы никогда не слышим «мы не допустим невыплат зарплат, ибо Писание и Предание учат нас, что это страшный грех, грех вопиющий к Небу о возмездии»? А ведь Послание апостола Иакова (то самое, которое Лютер объявил «соломенным»; парадигматический ход протестантизма, удалившего из христианства все социальные элементы) содержит, например, такие слова: «послушайте вы, богатые: плачьте и рыдайте о бедствиях ваших, находящих на вас. Вот, плата, удержанная вами у работников, пожавших поля ваши, вопиет, и вопли жнецов дошли до слуха Господа Саваофа. Вы осудили, убили Праведника». Богачи, не платящие зарплату работникам — вот они-то и убили Праведника. Но и мирскому, и церковному сознанию интересны «геи», а не «зарплаты». Ситуация характерная!
В наш сексоцентричный век и те, кто за, и те кто против ЛГБТ*-движения и «сексуальной революции», на деле представляют собой одно и то же множество, движимое непристойным наслаждением говорить, говорить, говорить о темах «ниже пояса», волноваться, беспокоиться и зачастую натурально быть одержимыми такими темами. Они все вовлечены в дискурсивный взрыв вокруг секса, характерный для нашего времени. И интересно, важно было бы заняться деконструкцией этого взрыва, обратить внимание на то, как элиты умело пользуются этой повесткой, чтобы отвлечь нас от настоящих проблем. Важный урок «В.» в этом отношении таков: вот эта самая «сексуальная революция», одержимость вопросами блуда есть не нечто самостоятельное, а лишь эффект большой социально-экономической реальности, лишь один из эффектов работы сребролюбия. Вот над чем бы хорошо подумать. Но сребролюбие, социально-экономические вопросы — это как раз то, от чего нас отвлекает дискурсивный взрыв вокруг секса. И поэтому социально-экономическая проблематика «В.» (основная в них!) пропускается, а проблематика блуда — нет. Само наше чтение «В.» блокировано тем механизмом, который ими разоблачен. Блуд вызывается сребролюбием, но мы не способны думать над сребролюбием, потому что одержимы блудом, а одержимы мы блудом в силу одержимости сребролюбием. Монашество как территория общности имуществ и безбрачия, казалось бы, создает идеальные условия для упомянутой деконструкции дискурсивного взрыва вокруг секса: но ведь и монашество захвачено сребролюбием и блудом…
Но все же не эта тема главная в «В.». Главная — полная несовместимость рынка и монастыря. Не стоит и говорить, что саму форму «монастыря» фетишизировать не надо: люди в каменных зданиях в черных платьях — это не монастырь; монастырь есть некая особо устроенная общность, где занимаются некими особыми практиками себя в особых социально-экономических условиях. И эти условия разрушаются с приходом внутрь них рынка. И, следовательно, монастырь должен быть (и, разумеется, был в свои лучшие времена) устроен как-то не-рыночно. Об этом — в следующем (завершающем наш цикл) тексте.
*«Международное общественное движение ЛГБТ» признано экстремистским и запрещено на территории РФ.
