на наш Телеграм
Есть такие православные, которые советуют плакать о грехах, и христианство по их слову — это про покаяние, про сокрушенное расположение духа. Другие считают, наоборот, что христианство — это про «радоваться» в значении «веселиться»: «Да, это добрая весть, хлопайте в ладоши, пойте, ликуйте!» Протоиерей Димитрий Сизоненко считает, что истина не в том и не в другом, а где-то посередине. Об этом он говорил в своей лекции с одноименным названием.
Мне нравится такой образ: есть левый глаз и правый глаз. И есть упражнение, когда ты проверяешь, каким глазом смотришь. В зависимости от того, какой глаз сейчас доминирует, картинка будет меняться. И когда занимаешься этим слишком долго, то устаешь. Поэтому не будем об этом говорить слишком долго.
Но все же, как совместить эти две перспективы: плакать и радоваться, и что здесь можно интересного открыть?
Мне кажется, христианство имеет будущее в той мере, в какой есть люди, способные услышать то, что еще другие не услышали в Евангелии. Поэтому христианство — это не про слезы и не про веселье, а про умение слышать. Можно не заниматься ни тем, ни другим. Но то, без чего нельзя обойтись, содержится в евангельских словах: «Кто имеет уши слышать, да слышит!» Слышит, что другие не слышат, что еще не было услышано, что-то новое, что впервые входит в твою жизнь.
В чем твое Евангелие
Христианство, как и иудаизм, это религия радости. В иудаизме, это совершенно очевидно, Богу меланхолики не нужны. Человек унывающий, депрессивный, эмоциональный вампир чужд духу пророков.
Да, и пророки могут быть меланхоликами, но не такими. Человек может устать, но он не может сеять вокруг себя усталость. Поэтому, конечно, наша религия — это религия радости, не просто веселья, а радости, которая становится синонимом жизни. Это выражение живых сил, которые есть в человеке и которыми он может поделиться, вызвав радость у других. Евангелие Христа — это Евангелие радости.
И здесь есть интересная вещь. Я хотел бы задать вопрос: «А что для тебя Евангелие, в чем твое Евангелие, с чем ты пришел в этот мир, что ты несешь другим?» И здесь имеет смысл поразмыслить над словом «Евангелие» и в нем услышать то, что раньше не слышали. Очень просто повторить, что это радостная весть, благая весть. Но ведь понятно, что это даже и не весть, в том смысле, в каком мы привыкли видеть вести в новостной ленте. И радость там тоже другая.
У евангелиста Иоанна в Послании дается определение, что такое Евангелие. Он говорит: «Пусть ваша радость будет совершенна». Это прекрасный образ радости — переполняющей. Я очень люблю образ расширенного сердца, но не в кардиологическом смысле, а в смысле особой наполненности. Такой образ возникает в псалмах: «Ты расширил мое сердце, и я бегу по путям Твоих заповедей». Как будто его накачали кислородом, и он, как воздушный шарик, на этом сердце летит.
Пусть радость ваша будет совершенна, потому что ваши глаза видели, ваши уши слышали, вы созерцали, ваши руки прикоснулись к Слову Жизни. Вот что такое Евангелие — Слово Жизни. Слово, которое вселяет радость, надежду. Христианство дает вкус и силу жизни. В этом смысл Евангелия.
Маленький филологический секрет. Слово «Евангелие» не переводится как «радостная весть». Эта приставка «ев» та же самая, что в слове «эйфория», то есть это некая весть, которая в тебе рождает эффект похожий на то, как если бы обезьянку накололи эндорфином. То есть сила, которая тебя вдруг накрывает и наполняет твою жизнь, ориентирует ее, возможно, в совершенно новом направлении.
В этом смысле Евангелие, конечно, должно быть всегда абсолютно новым, неслыханным, и поэтому самым интересным.
Почему же плачущие блаженны
Квинтэссенция Евангелия — Нагорная проповедь. Если рассуждать о том, что такое слезы, страдание, рыдания, и что такое радость, то нужно открыть Нагорную проповедь и прочитать слова о блаженствах. Здесь тоже один из секретов — увидеть что-то невиданное и услышать неслыханное. Перестать воспринимать блаженства как заповеди, так это не работает. Если блаженства — это указания на какое-то счастье (потому что «макариос» по-гречески это и есть гедонистическое блаженство, наслаждение, умение радоваться жизни, наслаждаться жизнью), то это совсем не то. Что вдохновляющего в том, чтобы иметь проблемы и оплакивать усопших, не иметь никакой пищи на сегодня и завтра, бояться политических доносов? В общем, это не заповеди, это что-то другое. Что же?
Это слова ободрения! Евангелие можно понять, только когда представляешь себе Христа. И, может быть, самое удивительное и уникальное в Евангелии то, что оно не просто сообщает информацию, доносит этическое или религиозное учение, а позволяет встретить там живую личность. Сквозь какие-то эпизоды, между слов, можно нечаянно соприкоснуться со Христом. Но для этого нужно иметь ожидание и открытость сердца.
В контексте Нагорной проповеди кого видит перед Собой Христос? Представьте себе картину Иванова «Явление Христа народу», и вы увидите евангельский люд: обездоленных людей, людей, которых завтра могут унизить, продать в рабство, которые живут на оккупированной территории. Они лишены всего, но при этом находят в себе силу жить, и потому Евангелие лучше всего прочитывается в таких предельных, почти пограничных ситуациях. А когда у тебя все в шоколаде, то многое оказывается лишенным смысла.
Если читать Евангелие просто как дополнительную ментальную процедуру, как добавляют бальзам в теплую ванну, оно не работает. Но оно работает среди людей, подобных тем, что окружали Христа. Людей, которые лишены всего. И поэтому слово «блаженны» здесь означает буквально ободрение: «Вперед, давай, держись». Это приглашение к действию.
Как понимать «Блаженны плачущие, ибо они утешатся»? Если мыслить трафаретно, как мы привыкли: тебе дают задание, ты выполняешь, тебе ставят оценку. И вот тебе дали задание плакать. Зачем? Чтобы тебя Бог утешил? Как будто тут логика «не согрешишь — не покаешься», не поплачешь — не утешишься. Но так мы оказываемся в плоскости, которая большого смысла не имеет. Евангелие написано не для этого. Христос пришел не для того, чтобы давать задания и ставить потом за это оценки. Его слова работает в запредельной ситуации.
Кто такие плачущие в Евангелии? Прежде всего, это люди, которые оплакивают усопших. Например, Наинская вдова, которая оплакивает своего сына. Мария и Марфа, которые оплакивают Лазаря. Люди, которые переживают момент горя и траура очень сильно. Бог соединяется с ними, Он становится человеком, Он плачет вместе с ними. Поэтому та ситуация, в которой люди оказываются, становится источником блаженства.
Вам наверняка доводилось бывать на свадьбе, после которой похоронное настроение. Вроде была какая-то веселость, но она ни о чем. И наоборот, вам доводилось бывать на похоронах, после которых остается чувство, что ты побывал на свадьбе. Не потому что там происходило что-то веселое, а потому что была насыщенность человеческими переживаниями, состраданием. Именно такие трагические моменты, когда человек получает эмпатию, понимание, что он не один, становятся моментом вдохновения. Возможно даже, одним из самых счастливых моментов у людей, которые прошли через это.
И еще здесь есть то, что мне всегда интересно наблюдать: в Евангелии в устах Христа слова никогда не означают того, что означают в нашем языке. В нашем языке понятно, что такое «веселость». Евангелие всегда намекает, что за внешним стоит что-то еще. Как будто реальность представляется матрешкой или китайской шкатулкой, внутри которой что-то есть. И тут я вижу печаль, которая чревата, беременна, содержит в себе источник радости и очень легко может разродиться полнотой жизни.
Бывает печаль ни о чем, она может быть разрушительной. То же самое и с весельем. Веселье может быть очень токсичным. Бывают люди внешне веселые, но с ними рядом утомительно, потому что их веселость какая-то сомнительная, за ней ничего не стоит. А реальность, по Евангелию, интересна тогда, когда в ней есть какая-то начинка. Боль рожающей женщины содержит в себе будущего младенца, она преображает реальность и становится притчей.
Печаль, беременная надеждой
Что касается печали, мне хочется процитировать небольшой фрагмент из книги Тагуэлла. Монах-доминиканец Саймон Тагуэлл написал комментарии на заповеди блаженств. Это, может быть, самое умное и прекрасное толкование этих заповедей. Он говорит о том, что блаженство плачущих сводится главным образом к надежде.
Не к оптимизму, нет. А к убежденности, что в любви и силе Божией плачущие блаженны, ибо они утешатся. А оптимизм — это, в отличие от надежды, есть то, что ничем не чревато. Это просто самовнушение, что все к лучшему в этом лучшем из миров. Да, и это немало. Но христианская надежда — это что-то гораздо большее.
Существует страдание, которое утешиться не может. Более того, некоторые предпочитают растравлять свою боль. Но это не христианский путь. Нам, христианам, достался тягчайший, но и блаженнейший удел. Мы должны страдать честно, не обращая страдания в себялюбивую усладу. Боль, благословенная Спасителем, не презирает утешения, но знает, что утешить истинно может один только Бог.
Тем самым эта боль неразрывно связана с радостью, однако, скажем снова, она не облегчена, она не условна, она может быть очень мучительна. Но от того, что есть некое Присутствие, которое ее согревает и наполняет, сама реальность меняется.
Может, вы что-то похожее испытывали или размышляли о подобном. Очень популярная тема сегодня — работать с травмами. «Священные» травмы — само это выражение настраивает на соответствующий лад. Вы приходите к психологу или батюшке с одной проблемой, а его задача, чтоб вы ушли с десятью. Вы начинаете искать корни каких-то проблем, углубляясь все дальше и дальше в детство. И, конечно, в детстве легко найти. А потом оказывается, что можно найти что-то еще. Таким образом возникает очень большой и тяжелый вопрос, который ответа не получает.
Если в детстве не нашел психологических травм
Отдельная тема — пренатальная психология. Если тебе не хватает травм в детстве, то можно вспомнить о том, когда ты был в утробе мамы, и в этот момент кто-то громко чихнул, а мама испугалась. И ты получил травму. Работа с такими травмами, так как это очень популярно, наполняет жизнь очень многих людей.
А у меня возникает вопрос: а у вас бывали какие-нибудь положительные травмы? Какие-то моменты радости, которые способны поменять всю вашу жизнь? Ведь травма — это удар, который меняет жизнь, отпечатывается в нервной системе или судьбе. И должны же быть и какие-то положительные травмы тоже!
Когда вам предложат покопаться в каких-то негативных переживаниях, вспомните моменты, когда вам кто-то улыбнулся, кто-то вас утешил, или вы кому-то облегчили судьбу, и это стало источником радости. Это было хорошей травмой! Я это говорю, потому что в Библии об этом тоже говорится. Но, к сожалению, не попадает в наше поле зрения.
Это похоже на то, как представить себе, что такое Пасха. Для Христа Пасха — это нечто более серьезное и глубокое, чем мы привыкли видеть. Это смерть и воскресение, это тоже травматизм, и травматизм с большой буквы. В памяти Его народа также всегда живет воспоминание о той первой счастливой травме, которую он пережил, — переход через Красное море. Сзади наступали египтяне, впереди была вода, всем казалось, что это конец. И вдруг все разворачивается совершенно иначе. Народ видит, что он спасен. И песнь хвалы, которая рождается в тот момент, становится пасхальной радостью. Вот пример счастливой священной травмы, о которой нужно обязательно помнить, потому что она находится в самом центре христианства.
Ты не способен даже улыбнуться!
Как христианство работает в пограничных ситуациях? Самый яркий пример — как Евангелие читается среди людей обездоленных, в тюрьме или другом месте, где живут отвергнутые обществом. Они слышат Евангелие совершенно по-другому. Они считывают в нем весть надежды о том, что для них все может начаться сначала. И это самое главное в Евангелии, и тогда становится понятно, о чем тут вообще идет речь.
Мне на память приходит история, которую я слышал от кардинала Люстиже. Он был архиепископом Парижа. Но это не его личная история, а история целого поколения, которое пережило Вторую мировую войну, а может, и Первую. Такие катаклизмы беспрецедентны, ведь до этого никто не знал, что бывает фабрика смерти, лагеря смерти. Что это может быть поставлено на поток. Что человек может изобрести средства расчеловечивания, то есть полностью лишить имени и вообще воспоминаний, что за человек был. Это все уроки XX века. И люди, которые прошли через такой огонь и насилие, Евангелие слышат так, как не слышат люди, живущие благополучной жизнью.
И Люстиже рассказывает историю своей юности. Я ее слышал, когда ему было уже далеко за 70, и он был тяжело болен. Он общался с молодежью, которая совершала паломничество в Шартр. Там он рассказывал, что, когда он был в их возрасте сразу после войны, то, как и все члены студенческих товариществ, тоже совершал паломничество из Парижа в Шартр. Для французов это очень яркое и знаковое явление. Туда идут верующие и неверующие для того, чтобы испытать самого себя. И вот он по окончании войны совершает это паломничество. И для него встает вопрос, принимать ли крещение, потому что он еврейский мальчик, и связывать свою судьбу с Церковью.
И вот он говорит: «По дороге в какой-то момент я себе сказал — ну посмотри на себя в зеркало. Ведь ты больше никогда не сможешь даже просто улыбнуться после того, что пережил. Смерть и страх висели над тобой несколько лет. Твоя мама сгорела в Аушвице. Ты не способен даже улыбнуться. Для тебя жизнь кончена».
В этот момент он достал Евангелие. И, как многие делают, просто открыл наудачу. Раскрылись заповеди блаженства. И кардинал рассказывает: «Тут я понял, что есть какое-то обещание жизни, которое сильнее страха, полностью лишившего тебя надежды. Блаженства, которые сильнее слез, страха политических доносов, сильнее всего. Как будто мне кто-то протянул руку».
Это пример того, как в Евангелии можно действительно встретить Христа. Люстиже говорил, что это было практически физическое ощущение, как будто кто-то ему протянул руку. И на протяжении всей жизни он это чувствовал. В те моменты, когда он ощущал, что его рука слабеет, не может держать эту руку, он ощущал, что рука держит его еще сильнее. С этим он и ушел в вечность.
Это опыт целого поколения. Мы живем в другое время. Но, думаю, в жизни любого человека может случиться ситуация, внутренне очень близкая тому, что проходили люди в тяжелых испытаниях.
Неиссякаемая радость — это не аффирмации
Радость может быть наркотиком. На этом построена позитивная психология. Человек сам себя накачивает аффирмациями, эмоциями, что-то в себе вызывает, потом все это уходит, начинается ломка, хочется к этому вернуться, и надо повышать дозу.
В дневнике одной девочки было написано: «Я хочу попросить у Бога исцеления». Она рассуждает о том, что любая радость потом может угасать. И для того, чтобы вместить в себя радость, которая может быть и на небе, — нескончаемую, расширяющую сердце, надо для нашего сердца просить исцеления.
Замечательно, что это написал просто ребенок, который знает, что жизнь прекрасна, есть тепло родителей и много радостей, радость твоей веры тоже. Но мы понимаем, что все это рано или поздно может потерять свой вкус и наполненность. Радость может превратиться в выдохшееся вино. И потому именно здесь нужно исцеление — чтобы сердце было способно вместить неиссякаемую радость. Мне кажется, это очень важно.
И в Евангелии радость — это не просто ощущения, переживания и эмоции. Безусловно, и это очень важно, и без этого жизнь человека тоже не имеет какого-то воплощенного измерения. Но все-таки речь идет о радости совершенной, которая не проходит.
Не в смысле, что она всегда будет положительной или веселящей, она может стать и чем-то другим, но суть в том, чтобы не уходила никогда эта сила жизни. Даже в тот момент, когда уходит физическая сила, по крайней мере, остается жажда, которую Бог может утолить.
Водораздел проходит не между весельем и плачем, а между тем, что Бог может что-то для тебя сделать, и тем, когда Он уже для тебя сделать ничего не может. Парадоксальность Евангелия в том, что оно все время нас переориентирует в наших рассуждениях и в наших оценках.
Расшифровка лекции с сайта feosobor.ru
