на наш Телеграм
Тексты (и фильм) о странном святом: от древних агиографов до дадаистов и сюрреалистов.
14 сентября Церковь отмечает память преподобного Симеона Столпника, может быть, самого «странного» святого. «Странность» эта, радикальность, скандальность — на границе с тем, что современному человеку кажется уже чем-то патологическим — странность эта помогает нам что-то понять в христианстве, христианстве «настоящем», не обмирщенном.
Выделим в этом поражающем образе три противоположности.
Первая. «Святость» — то есть, помимо прочего — «образец», идеал, ориентир, и что же мы здесь видим? Некую эстетику безобразного: грязь, гной, смрад, черви. Отвратительное переходит в комическое: святой на своем столпе стоит на одной ноге; исцеляет нарыв у змеи.
Вторая: сверхаскетизм, максимальный уход из мира, радикальный отрыв от социума, и одновременно: толпы стекаются к столпу Симеона, Симеон активнейше участвует в общественных делах, странным образом — он в центре; святой, уйдя из мира, как-то перемагничивает мир — огромное множество отдельных людей, и влияет на разные социальные и этнические группы (клир, власть имущих, простолюдинов, сарацин и пр.), проповедует, прекращает ссоры, пишет послания, и вплоть до — многажды упомянутых в житиях Симеона — милосердном, утишающим влиянии на внечеловеческий мир: святой «мстит» за убитую олениху, исцеляет змеев, кормит своим телом червей, успокаивает землятрясения… С необычайной «жестокостью» относясь к своей плоти, святой делает ее источником света, благоухания, чудес; радикально уходя из мира, святой активно изменяет мир. Вот что редко ухватывают: «уход из мира», аскетизм — социален; святые «уходят из мира», чтобы изменить его; это, может быть, в столпничестве всего более видно. И чем радикальней уход — тем радикальнее социальность ушедших; тут не «антиобщественность», а альтернативная общественность. Черви оборачиваются жемчужинами. Столпники (и вообще христианские аскеты) — не «эскаписты», а «панки». Поток «шокирующих» физиологических подробностей совмещается с потоком чудес, исцелений, экзорцизмов, наставлений… Максимум безобразия, патологии — и восторг, исступление, райские видения, ангельское пение, Божественный огонь; предел порывания связей с обществом — и предельный социальный взрыв.
Третья. Рассказы о Симеоне почти сказочны; а вместе с тем, два древних жития его написаны очевидцами, учениками и собеседниками Симеона.
Житие авторства Антония, очевидца: «…Дивное и невиданное чудо произошло в наши дни… веревка въелась в мясо и глубоко ушла в загнившую плоть праведника… Постель же Симеона кишела червями… От тела его исходит невыносимый смрад… гиматий приклеился к загноившейся плоти… в тело его веревка вошла так глубоко, что остался только самый ее конец, числа же червей нельзя себе и представить. Все монахи поразились ему, глядя на эту неисцелимую язву… Несчетное число червей падало с бедра его на землю… Святой же говорил: “Кормитесь от того, что послал вам Господь”…», и одновременно — от тела святого «слышался запах мирры, так что можно было возвеселиться от того благовония… Лик его был весьма светел, как свет… я, грешный, видел мужа в страшной одежде, которую не могу описать, ростом с двух мужей, и он беседовал со святым трижды в день и давал ему целование… И они пели песнь, а какую, не знал…»
Житие авторства Феодорита, очевидца: «…великое чудо вселенной… то, что было с Симеоном, превышает человеческое естество… он, взяв веревку, сделанную из финиковых ветвей, — а к ней и прикоснуться невозможно, — препоясал ею свои чресла, наложив ее не сверх одежды, а прямо на тело, и перетянулся ею так туго, что вся его поясница покрылась ранами. Когда же он таким образом провел десять или больше дней и раны стали источать кровь… Постоянно устремляя взор свой к небу, Симеон созерцал то, что превыше небес… более двадцати больших червей, копошившихся под кожей… Бог дарует как бы новые характерные черты делу благочестия, стремясь новыми и разнообразными видами жизни боголюбцев подвигнуть на славословие языки… это новое и небывалое зрелище Он устроил для того, чтобы необычностью его привлечь всех приходящих посмотреть на него… Словно светильник, поставленный на подсвечнике, Симеон повсюду распространял лучи, подобно солнцу… он являет новое и необычайное для всех зрелище… открылась на одной ноге рана, из которой постоянно выделяется много гноя… При своем смирении он доступен всем, ласков и обходителен… услаждает своими наставлениями слух их, потому что говорит очень ласково… Симеон, ругая их сверху и называя собаками, утишил распрю…»
Эти жития много говорят о социальной ангажированности Симеона Столпника, но в особенности ей уделяет внимание третье древнее житие, которое пересказывает историк Г. Федотов:
«Святому [Симеону Столпнику] приходится не только исцелять и утешать людей, но и разбирать их тяжбы. Убежавший от людей столпник становится судьей, логикой любви вовлекается в общественные, даже политические дела. Замечательно, что при этом он всегда является не охранителем законов существующего строя, а защитником тех, кто страдает от него: бедных, угнетенных, рабов. Он требует от кредиторов понижения процента до 6 (половина обычной нормы). Исцеленному богачу повелевает освободить сопровождавших его рабов, «чтобы их освобождением тебе освободить твою душу от сатаны». Почти все примеры его карающего правосудия являются возмездием за обиды бедняков. Он наказывает воров, ограбивших огород бедняка, жестокого трибуна, разорявшего вдов и сирот, антиохийского «комита», преследовавшего двух юношей. Комит хотел возложить на них непосильное бремя, сделав их «советниками курии», — вполне легальный акт управления. Симеон вступается даже за целую рабочую корпорацию — антиохийских красильщиков кож — против правителя, обложившего их утроенным налогом. Вот классический конец злого правителя, не лишенный жестокого символического сарказма: «Его живот раздулся, как мех… Когда он хотел повернуться на постели, живот вдруг лопнул, и внутренности выпали, и он умер».
Сирийское житие особенно подчеркивает социальную миссию столпника. В уста Илии, явившегося ему на огненной колеснице, он вкладывает следующую программу: «Не бойся и не страшись, но будь крепок, тверд, мужествен и не бойся людей, живущих в теле. Больше всего пекись о бедных и угнетенных и отражай угнетателей и богачей».
Сирийский биограф рассказывает, что, выполняя это веление, святой своими письмами с ходатайством за бедняков навлек на себя неудовольствие людей. Он перестал тогда принимать жалобы бедняков, но имел предостерегающее видение. У Симеона грозят отнять его «ключи» — и он возвращается к своим беднякам. Неудивительно, если при его смерти «вдовы и сироты плачут о нем обильными слезами»: «Горе нам, теперь откроется против нас пасть алчных и прожорливых волков. Кого просить нам разбудить крепкого льва, уснувшего сном смерти, перед могучим голосом которого они уползали, как лисы в норы?»
Спасая свою душу, подвижник вынужден — быть может, против воли — спасать человечество. Замыкаясь от мира, он не смеет замкнуться от любви к твари — Симеон исцеляет даже дракона — прежде всего, к лицу человеческому, в котором запечатлелся Божественный Лик. И весь подвиг его жизни может быть рассматриваем как служение человечеству. «Угодно было Господу, — говорит сириец, — поставить его на столпе в эти дни, в последние времена, так как Он видел, что человечество как бы заснуло. Чрез муки своего слуги хотел Он разбудить мир, погруженный в глубокий сон».
Но это уже не только общественно-церковное служение. Оно расширяется до пределов церковно-космических. Вторгаясь своей чудесной мощью в течение природы, повелевая его законами, Симеон, в глазах своего восторженного почитателя, — «мудрый кормчий, направляющий корабль вселенной», «искусный строитель, который своей молитвой держит тяжесть мироздания». — «Как балки здание, так, поистине, его молитвы поддерживали творение».
Старец готов видеть в Симеоне второе Провидение. Введем в должные границы его окрыленную фантазией речь: Симеон служит творенью, Симеон любит людей. Начав с «первой и большей заповеди», возлюбив Бога превыше всего, он в этой любви находит источник любви к человеку».
Вот формула: любовь к Богу → любовь к человеку. «Патологический», «жестокий», радикальный аскетизм Симеона есть порыв любви к Богу, который в евангельской логике означает возгорание любви к человеку. В исследовании архиепископа Алексия (Кузнецова) о столпничестве как раз есть две главы об этих двух любовях: «аскетический экстаз, или самовосхищение в столпничестве» и «общественное служение святых столпников»:
«Дух св. столпников постоянно порывался к своему источнику — Богу, небу, св. Духу. Он постоянно усиливался сбросить и стряхнуть с себя тяжесть плоти и земли и вознестись на небо. Они возвышались над землею, отделялись совершенно от ряда всех земных существ, становясь ангелоподобными, небесными. Такая жизнь уже теряет свойства земной жизни; это уже жизнь небесная, жизнь небожителей. Св. столпники достигали высшего совершенства — «вкушения» Бога. Такое состояние можно определить, как экстатическое. В жизни св. столпников оно вполне возможно и весьма характерно, так как экстаз столпнический не имеет в других видах подвижничества сходства. У иных из них замечалось просияние лица. Дух Святый в виде горящей свещи сходит. «Небо отверсто». «Неизреченное сияние». «Огненные пламена». Слух св. столпников воспринимал звуки невыразимо гармонической музыки. Пение ангелов. Они беседовали с невидимыми для других существами. Чувство обоняния св. столпников услаждалось неведомыми приятными запахами. Видение рая. Жития св. столпников переполнены описанием их экстатического состояния, которого они сподоблялись в состоянии «восторга», как замечают их жития».
«В самом деле, если созерцательная жизнь св. столпников состояла в самоуглублении, в изучении своей души в ее тончайших изгибах, непрестанном исследовании своих помыслов, в постоянной борьбе с греховными движениями души, в молитвенном общении с Богом, если они, при помощи этой работы над собою, делались иногда глубокими психологами, хотя были даже совсем простецами, как это мы видим на примере св. Симеона I Столпника, бывшего пастухом. Потому-то тысячи духовно страждущих шли в пустыни к св. столпникам, которые щедрою рукою раздавали всем плоды своей созерцательной жизни. Не смотря на то, что св. столпники бежали от людей, ради безмолвия восходили на столпы, однако массы народа стекались отовсюду к спасительным маякам-столпам. Св. столпники — созерцатели, обращая внимание на свое сердце, способное обнять любовью всю вселенную и особенно на то, как дорога душа человека в очах Божиих, что она искуплена честной кровью Сына Божия и в обилии снабжена благодатными силами к животу и благочестию, конечно, считали себя призванными к тому, чтобы из своего сердца изливать на всех добро, быть в некотором отношении, позволим себе смелость выразиться, творцом блаженства других. В их любви к ближнему, этому второму их я, заключалась всякая власть, и сила, и истина. Вследствие этой любви и слово св. столпников горело огнем неотразимого убеждения, согревая теплотой умиленное сердце, услышавшее его и чуждое холодного, мертвого нравоучения, оно давало ему мир и счастье. Вот разгадка того, что столпы были окружены народом. Общим выражением отношений св. столпников к ближним был закон человеколюбия. Признавая в ближних достоинство и права своей собственной природы, св. столпники самоотверженно стремились облегчать себе подобных в их телесных прежде всего нуждах. Они входили в состояние и нужды несчастных и давали необходимые жизненные советы. Стоя на столпе и подвизаясь на нем, св. столпники привлекали к себе массы народа и выступали в качестве учителей с импровизированной кафедры. Царей и князей и всяких властителей св. Симеон I наставлял посредством своих писем и располагал их к страху Божию, к милосердию, любви. Хотя св. столпники беспрерывно стояли на столпе, удаленном от мирской суеты, но они не были чужды хода мирских событий и интересов, волнующих души их современников. Св. столпники, значит, были великими благодетелями человечества, отрадными светилами, разливавшими теплоту, жизнь и радость вокруг себя. Около столпов организовывались общины. Объединяясь в братские общины с целью молиться и трудиться для своего спасения в братском единодушии, при взаимной друг другу помощи, при поощрении и утешении в подвигах духовных со стороны св. столпников, эти подвижники при столпах разливали свой подвижнический дух по окрестностям, привлекая к себе массы народа. Смирение и кротость являются характеристическими чертами жизни св. столпников, как в отношении к себе, так и к ближним».
Эстетически этот образ потрясающ, поражающ — шокирующ, ужасен, прекрасен одновременно; эстетика безобразного, панк-эстетика; «зрелищность» подвижничества Симеона отмечал, как мы только что читали, и блаженный Феодорит; не случайно, а вполне понятно, почему вдруг один из основателей дадаизма Хуго Балл пишет свое «житие» Симеона Столпника:
«На первый взгляд кажется, что жизнь Симеона Столпника совершенно не вписывается в систему представлений о жизни святого. Пишущие о нем не могут скрыть своего смущения… Когда через пять дней после своей смерти Симеон явился своему любимому ученику Антонию, писавшему его житие, вид его был столь ужасен, что Антоний боялся потерять рассудок. Лик Симеона был подобен солнцу. Он вкушал небесную пищу… Бог воздействует на всего человека, включая все закоулки его подсознательного. Его влияние простирается от мягкого внушения, подобного ненавязчивому лунному свету, до вселяющего ужас солнечного удара, повергающего Павла на землю; от зияющих противоречий вопиющей бессмыслицы до не менее очевидной полноты явного соблазна. Бог одинаково воздействует на глупых и мудрых, изгоев и царей, богатых и бедных, и его воздействию нельзя противостоять, и он всюду. На него нельзя закрыть глаза… Симеон выйдет за пределы человеческих возможностей, человеческого естества… Изможденный он поднимается еще выше. Целые города и селении приходят в движение, чтобы послушать его… Всякий, взглянувший Столпнику в глаза, забывает о вражде и ненависти. Собравшись у подножья его горы, народы заключают договоры о мире… В Симеоне мы видим первого столпника. Его никак нельзя объяснить. В хоре, окружающем Вседержителя, он стоит особняком. До него не дотянуться, к нему нельзя прикоснуться. Такова тайна его возбуждающего влияния, которого не могли избежать его современники… Всякий, кто упорно следует за ним, попадает в нечто, похожее на непрестанную игру, и становится знаком неслыханного. Он беспредельно умножает свои силы, а смятенная природа других людей, пребывающих в какой-либо немощи, наконец-то переживает гармонию… Все вокруг столпа шумит от потока колесниц, от бесконечных толп народа, стремящихся увидеть святого. Он исцеляет и направляет, разрешает споры и ссоры… Покой, которым преисполнен святой, подобен водовороту, который втягивает в себя все, что приводится в движение его духовным томлением. Его молитва являет собой полноту самой бездны. Она может как умертвлять, так и возрождать, когда водоворот, втягивающий в себя всю воду и поглощающий ее, оборачивается мощным приливом… Его нога истлевала, но голова касалась звезд. Ее окружали четыре херувима… Симеон утверждается в пламенеющем покое…»
«Симеон-пустынник» (1965) — небольшой фильм великого Луиса Бунюэля, вольная экранизация жития Симеона Столпника. Атеист Бунюэль, как считают многие, тут издевается над столпником, над аскезой, над христианством; сам Бунюэль, впрочем, говорил о своих «религиозных» фильмах, что собственно религиозные материи его не интересуют ни в апологетическом, ни в критическом смысле. Вероятней всего, что сюрреалиста Бунюэля привлек именно сюрреализм жития Симеона Столпника, эта, как ни крути, «странная» история, само по себе очень кинематографическая, сюрреалистическая: зрелищность жизни Симеона, повторим, отмечал еще блаженный Феодорит. Независимо от идеологии режиссера, житийный материал говорит сам за себя в фильме — своей парадоксальностью, странностью, радикализмом. Бунюэль показывает собственно столпничество Симеона, его взаимоотношения с людьми (клиром, простым народом), его духовную брань с сатаной, а в конце он Симеона переносит в Нью-Йорк 60-х гг. XX в., где Симеон видит «последний танец, танец радиоактивной плоти». Так, Симеон Столпник помещается в современный/эсхатологический контекст — к нам с вами, так сказать.
