на наш Телеграм
Церковная жизнь современного человека порой похожа на блуждание по запутанному лабиринту: сплошные запреты и предписания, зачастую непонятные и противоречащие друг другу. Весьма непросто бывает разобраться, что в этом бесконечном своде правил укоренено в мудрости Священного Предания, а что мы соблюдаем просто по привычке и из страха сделать что-то не так. Архимандрит Савва (Мажуко) в своей книге «Лабиринты благочестия» помогает найти путь в этом лабиринте и отличить благочестие страха — от благочестия свободы.
В 1937 году мать Мария (Скобцова) написала статью «Типы религиозной жизни». Это не трактат кабинетного ученого, а, скорее, первая попытка дискуссии внутри русской традиции женского монашества. Про мать Марию написано немало, ведь она настолько поразила современников, что стала, пожалуй, единственным религиозным деятелем эмиграции, о котором в Советском Союзе сняли художественный фильм, сделанный с большой симпатией к героине.
Мать Мария была убеждена, что монашество может быть разным, не только монастырским тихим затворничеством, но и деятельным служением людям, неудержимым благовестием любви Божией. «Или христианство — огонь, или его нет» — очень характерная фраза для матери Марии, звучит почти как манифест. Однако сестры, проживавшие с ней в одной общине, имели другие взгляды, им был ближе другой стиль иноческой жизни. И вот в полемике с монахинями появляется эта небольшая работа, ставшая уже классическим анализом типов благочестия Русской церкви.
Таких типов мать Мария насчитывает пять: синодальный, уставщический, эстетический, аскетический и евангельский. Само собой, единственно приемлемым для матери Марии был последний тип, евангельский, который отождествлялся с путем охристовления жизни, жизни только Христом и во Христе. Первые четыре типа подверглись вполне справедливой критике как раз потому, что выстраивали религиозную жизнь не вокруг Христа, а путем подмены, своего рода идолопоклонства: синодальный тип — поклонение идее православного государства с верой в национальную исключительность, уставщический — обожествление Типикона и обрядового благочестия, эстетический — служение церковной красоте и благолепию, аскетический — плохо прикрытый духовный эгоцентризм, которому Христос порой даже мешает.
Анатомия стилей благочестия проведена в этой работе так страстно и остроумно, что и сегодня эта почти столетняя статья читается с большим интересом как не утратившая — увы! — своей актуальности. Этот текст заслуживает самого вдумчивого чтения и отдельного курса в богословских институтах и семинариях.
Однако анализ, проделанный матерью Марией, не кажется мне исчерпывающим, потому что ее пылкая мысль ветвилась только по вертикали. Чтобы понять и определить стили религиозной жизни, нам необходима, если угодно, «марксистская горизонталь», потому что проблемы современного церковного благочестия коренятся в той реальности, которую мы сегодня представляем себе с большим трудом. Благочестие родилось не сегодня. Вступая в Церковь, мы принимаем традицию, которой тысячи лет, и формировалась эта традиция в обществе, жившем совсем по другим законам.
Сословная праведность
Церковные историки будущего еще напишут немало исследований о том, как повлияли на жизнь христиан двадцать первого века средства массовой информации: что, например, сделало теле- видение с православным благочестием, к каким уродствам привели умилительные программы и карамельно-ванильные сюжеты, представлявшие Православие как явление фольклора и этнографии, а православных как ревнителей старины и не очень удачливых реконструкторов.
«Издревле на Руси повелось в этот день выпускать голубей».
«В первую седмицу Поста на Руси всегда вкушали без масла».
«На Благовещение говорят, что птица гнезда не вьет, а девица косы не плетет».
А вот мое самое любимое: «Нигде так не молятся, как на Руси!»
Хочется спросить: а на какой Руси? Нет, меня интересует не историческая ретроспектива, а социальная. Ведь дореволюционная Россия — это не только хронология и историческая протяженность, но это сословное общество, слоеный пирог сословий, которые существовали внутри государства не только как разные народы, но и как разные типы благочестия внутри Православия, то есть в каком-то смысле даже разные религии.
Почему этот вопрос важен для современника? Потому что в религиозном обществе старина всегда выступает как аргумент, и весьма весомый. Какие вопросы задают современному православному священнику?
Можно ли бить детей? Как воспитывать жену?
Какое вычитывать правило перед причастием?
Можно ли в воскресные дни поста есть рыбу? Разрешается ли работать по праздникам?
На эти и другие недоумения батюшка может ответить вопросом: а как принято в вашем сословии? — и это вполне резонный вопрос, потому что тысячу лет православный русский народ жил в классовом обществе, для которого справедлив древний римский принцип: что позволено Юпитеру, то не позволено быку! Поэтому, чтобы понять, откуда родом стили современного благочестия, нам не обойтись без классового подхода.
Ответ на вопрос «Можно ли стирать по праздникам?» будет одним, если вы графиня Орлова, и совсем другим, если вы мещанка Пыжикова, и третьим, если вы купеческая жена Филатова. Вернее, в определенных сословиях такой вопрос вообще не появится, потому что графини не стирают.
— Батюшка, как благословите детей бить? А жену как правильно смирять?
— А как принято в вашем сословии? В хороших дворянских семьях детей не бьют, уважая в них человеческое достоинство, а в женщине видят даму. Но для подлого сословия она всего лишь баба. Если вы бьете детей и унижаете супругу, вряд ли вы хорошего общества. Поступайте согласно своей классовой принадлежности.
Сословия исчезли из российской жизни лишь в 1917 году, и это одно из величайших достижений Октябрьской революции. Да, я позволяю себе такую оценку, потому что не все из нас происходят из дворян, и когда ты понимаешь, что твой смышленый малыш никогда бы не смог поступить в университет только потому, что он «подлого сословия», монархическая романтика испаряется сама собой.
Замечательный детский поэт и литературовед Корней Чуковский был изгнан из гимназии не только потому, что считался незаконнорожденным, но и потому, что был сыном прачки. Список подобных фактов можно умножать до бесконечности, как и политические споры, до которых мне нет дела. Меня интересует другое: как сословное благочестие прошлого повлияло на современную религиозную жизнь? Мой тезис прост: в православной России наряду с «вертикальным благочестием», точно описанным матерью Марией, существовало и горизонтальное измерение — сословные стили благочестия, настолько отличные друг от друга, что с некоторой долей условности мы можем говорить о разных религиях внутри дореволюционного русского Православия. Это не гипотеза и не научный факт, просто наблюдение читателя и публициста.
Позволю себе еще одно некорректное сравнение: сословные стили благочестия дореволюционной России напоминают ситуацию с существованием внутри англиканского общества Высокой и Низкой церквей — двух движений со столь непохожими установками, что их можно с некоторой оговоркой называть разными религиозными традициями.
Как смирять жену?
Сословное общество имело свои удобства и преимущества. Например, человек, родившийся крестьянином, знал, куда ему расти, на что рассчитывать, а что закрыто для него навсегда. И не нервничал. Одевался, как положено лицам его происхождения, богател не больше, чем принято, и религиозная жизнь тоже проходила по «сословным лекалам».
Например, ни у кого не вызывает сомнений, что одной из особенностей православного храма является отсутствие скамеек: настоящий верующий всю службу выстаивает на ногах, не то что какие-нибудь там католики! Попробовали бы они постом по пять часов выстоять, тогда бы и узнали, чья вера истинная! Мы-то их точно в вере перестоим! Однако уточню: русские молятся стоя — в каком сословии?
Есть известная картина Василия Перова «Проповедь в селе»: батюшка что-то вещает бедно одетым крестьянам, которые слушают его с волнением в глазах, а на переднем плане мы видим двух господ — мужчину и женщину. Барин дремлет, а барышня перешептывается с кавалером, заглядывая в изящный молитвослов. Крестьяне слушают на ногах, господа — сидят! Они сидят в церкви! Для них специально поставлены стулья! Мне хочется, чтобы акценты были расставлены правильно: я говорю не о лицеприятии церкви, которое, безусловно, было, есть и будет, а о самой принципиальной возможности богослужения в православном храме, в котором люди могут сидеть, не страдая от угрызений совести и укоров ревнителей веры.
— В богослужении Православной церкви допустимо только хоровое пение!
— Правда? А в каком сословии?
Потому что в домовой церкви графа Шереметева, славившейся знаменитым хором, песнопения за богослужением исполнялись иногда в инструментальном сопровождении. Возможно, этот факт повлиял на инициативу великих церковных композиторов А. Гречанинова, А. Кастальского и священника Дмитрия Аллеманова просить разрешения у Поместного собора 1917 года на введение в богослужебную практику пения под фисгармонию или в сопровождении оркестра. Для ревнителей благочестия инструментальная музыка в церкви — мерзость и обмирщение, и я не буду спорить, потому что меня интересует другое: для дворянского стиля благочестия это было приемлемо.
Когда в наших храмах критикуют женщин за шляпки, а ребят за модные штаны или шорты, хочется спросить: а вы видели, в каких нарядах дворяне заходили в церковь, скажем, в восемнадцатом веке? Господам можно? А почему? Потому что для каждого сословия существовал свой код благочестия, благочестивый дресс-код.
«Православное богослужение идет строго по Типикону». Вопрос: для какого сословия? В автобиографической «Пошехонской старине» Салтыков-Щедрин вспоминает, как служилась всенощная в канун престольного праздника в доме его матери, властной и породистой помещицы. Всенощное бдение с акафистом длилось очень долго — около часа! Современные ревнители Устава всплеснут руками, но для дворянского стиля благочестия даже такая служба наделяла хозяйку дома репутацией ревностной христианки.
Современным поборникам церковного брачного права интересно будет обсудить факт венчания Александра Герцена на своей двоюродной сестре Наталье Александровне, кстати, незаконнорожденной дочери обер-прокурора Святейшего синода. Блюстителей канонов возмутит не только недопустимая степень родства, но и тайное бракосочетание со сбежавшей от опекунов девушкой.
— Как же так? На двоюродной сестре! Без согласия родителей!
Романтики в эту мелодраматичную историю добавляет и то, что венчались молодые по благословению архиерея, который тепло и душевно напутствовал супругов, посоветовав Наталье Александровне научиться солить огурцы. Значит, допустимы были такие истории для дворянского типа благочестия?
Еще раз подчеркну: меня интересуют эти факты не как примеры уступчивости церковного начальства, а как явления принципиально допустимые. Если так было можно дворянам, то принципиально это допустимо и для всех остальных.
Если уж речь зашла о канонах, то что бы сказал современный священник на просьбу взять лютеранина в крестные вашего ребенка? Ответ очевиден: как такое вообще в голову могло вам, православному человеку, прийти? Однако такова была старинная традиция, например, царской семьи Романовых, у которых в крестных было немало лиц протестантского исповедания. И это считалось нормой для дворянского стиля благочестия, который был не лучше остальных, но и не хуже, просто располагался на одной горизонтальной линии благочестия со всеми прочими, оставляя для себя возможность роста по вертикали — в сторону евангельского типа религиозной жизни внутри своей дворянской традиции.
Невежество как добродетель
— Нигде так не молятся, как на Руси!
— Спрошу еще раз: в каком сословии? Сегодня духовники не допускают к причастию человека, который не вычитал правило, не был на вечерне или не постился «как положено». Два вопроса: кем и кому положено? Кто обязывает нас непременно вычитывать правило по именно этому сборнику молитв, кто его составил, кто приговорил всех христиан ему следовать? — Лучше не спрашивать? Нет, вы спросите и добейтесь ответа! Дворяне, купцы, мещане, духовенство, крестьяне — каждое сословие имело свой стиль благочестия и свои представления о норме поста и молитвы.
Вы хотите знать, какие молитвы читали перед причастием на Руси? Начните с того факта, что по результатам всеобщей переписи населения 1897 года, например, в Могилевской губернии, к которой относился мой родной город Гомель, уровень неграмотного населения составлял восемьдесят пять процентов — вы себе представляете эту цифру? А я ее переживаю как священник: ставлю себя на место батюшки, который должен говорить проповедь прихожанам, подавляющее большинство которых не в состоянии написать даже своего имени. Как им говорить о Христе, о Евангелии, о принципах духовной жизни, чтобы они тебя правильно поняли? За столетия общения с такой паствой клирики привыкли разговаривать с народом на языке красочных преданий, эффектных историй и откровенного запугивания, потому что все увещания строились вокруг аргумента «Бог накажет». И самое грустное, что эта пастырская привычка не исчезла и пастыри до сих пор разговаривают с людьми так, будто они не умеют читать и писать.
Восемьдесят пять процентов неграмотных! Целые поколения православных христиан рождались и умирали, ни разу не прочитав Евангелия! Что говорить, если даже для грамотных людей Священное Писание было роскошью: Пушкин знакомился с текстом Библии на французском, а русский перевод вышел в свет за сорок лет до революции! Это очень грустно, но таковы факты, которые можно суммировать только фразой из «Макбета»:
Добра и зла неразличимы грани
Среди болот в гнилом тумане.
Почему так важно сегодня говорить о крестьянском стиле благочестия? Потому что в силу различных исторических причин именно этот тип религиозной жизни стал доминирующим в послереволюционном Православии. Я бы даже назвал его не крестьянским стилем, а крестьянкинским, потому что в советское время хранили, определяли и развивали этот стиль религиозной жизни в основном верующие женщины крестьянского происхождения. Конечно, были и другие, но самым массовым, а потому определяющим был именно этот тип, так что с ним считалось и ему часто подыгрывало единственное из сохранившихся сословий — духовенство.
Батюшки и папиросы
Известно, что священники до революции курили и это не считалось чем-то ужасным. Для духовного звания это было чем-то скорее нескромным, нежели греховным. Вот почему в дневниках отца Иоанна Кронштадтского вы можете встретить упоминание о том, что батюшка временами любил выкурить хорошую сигару. Курили даже архиереи. Но я упоминаю эти факты не для того, чтобы оправдать курение или, не дай Бог, опорочить память хороших людей. Просто на примере отношения к курению хорошо видно, как менялась палитра благочестия в советское время. Характерная черта крестьянского благочестия — всему искать религиозное обоснование и даже под вполне бытовые действия «подкладывать» мистический смысл. Видимо, это наследие вековой неграмотности. Для людей этого типа психологические, политические, социальные, природные явления — одним словом, вся жизнь имеет квазирелигиозную подкладку, делится на «грех» и «не грех» — без вариантов и полутонов. Например, греческие и болгарские священники — и даже монахи — спокойно курят и принимают в подарок сигары. Но для наших церковных бабушек курение есть не просто дурная привычка или глупость, но «страшны грэх, неотпущоны»: курить — бесам кадить! Логика проста: какой бы феномен нашей жизни мы ни взяли, он, исходя из крестьянского типа благочестия, или от Бога, или от дьявола. Курение от Бога? — Нет! — Значит, грех! — А если грех, то, естественно, за ним стоит сатана, за которым всегда следует адское пламя. Все просто и, главное, очень понятно. С таких позиций можно объяснить все что угодно, найти ответ на любой вопрос. Кто же от такого откажется?
В девяностые годы огромными тиражами выходили церковные книги, написанные в той же логике. Например, у нас на приходе большой популярностью пользовался своеобразный «путеводитель» под названием «Дороги, ведущие в ад» — сборник статей с впечатляющими названиями: «Щупальца князя мира сего в современной музыке» (сейчас читается как название музыкальной композиции, не так ли?), «Телевизор — окно в преисподнюю» (не поспоришь!) и так далее.
Повторяю: речь вообще не о курении, я совершенно далек от апологии папиросных опытов. Просто мне жалко моих друзей, особенно женщин, которые любят Церковь, но никак не могут бросить курить и изводят себя религиозным ужасом и дешевыми страшилками, будто они уже за сигарету и веру продали, и давно горят в аду, и вовсе они не тихие курильщицы, а прожженные грешницы рангом не ниже, чем содержательницы притонов, в то время как в курении не больше греха, чем в обжорстве или осуждении.
— Почему до революции к курению относились более терпимо?
— Вопрос следует ставить иначе: отношение было терпимым в каком из типов благочестия, то есть в каком сословии? Среди дворян, мещан и духовенства. После революции церковное благочестие целиком сосредоточилось в руках крестьянства, крестьянский тип благочестия стал доминирующим, отсюда и смещение акцентов. И когда меня просят постращать небесными карами подростков за пирсинг или тату, я всегда вспоминаю о доминанте «крестьянкинского» стиля благочестия, который привычно ищет за подростковым порывом к самоутверждению языческие или прямо сатанинские корни. Но ведь тату, пирсинг, курение — не грех, а просто глупость или безответственное увлечение, и нет никакого смысла изводить себя и близких. Но попробуйте это доказать «нашему человеку»!
Изображая веру
Есть и другие «родимые пятна» крестьянского типа благочестия, который уже в советское время постепенно превратился в стилизацию. Например, игра в детство, в которой христианин должен на все спрашивать благословения у батюшки. Я уже устал повторять: товарищи! вы не обязаны ни у кого спрашивать позволения, что вам кушать на обед! То, что говорят церковные календари, — монашеская практика, и, если вы не монах, эти запреты на масло и рыбу вас вообще не касаются! И неужели вы не чувствуете, как это унижает человека — брать разрешение на трапезу у кого бы то ни было?
Но убедить людей непросто, потому что игра в народ-ребенок очень увлекательна. Для нее характерно подозрительное отношение к книжности, богословской учености, а здоровое любопытство считается грехом. Ведь грамотны мы недавно, и сословная память нас не отпускает. А рядом с этим — выдаваемая за смирение заниженная самооценка с небрежностью к себе, своим интересам и здоровью, привычка страдать и мучиться, даже если без этого можно обойтись, демонстративная грубость и богословски обоснованное хамство и, конечно же, клерикализм, потому что — кто мы такие! Вот батюшки — это Церковь, а мы рабы неключимые, и наше дело — кланяйся и цалуй! И попробуйте рассказать этим людям о всеобщем священстве и сыновнем достоинстве христианина!
Вместе с тем я ничего не имею против этого стиля религиозной жизни. Моя задача подчеркнуть, что крестьянский тип благочестия — не единственный, и нет никаких оснований считать его самым лучшим, правильным и спасительным и именно его ставить критерием веры, вплоть до полного отождествления его с Православием, а его носителей — с церковным народом.
Приобщение к сословному типу благочестия автоматически предполагает также принятие культурного и морального кода этого сословия. Вот почему внимательные и осторожные люди боятся Церкви: им кажется — и на это есть веские причины, — что воцерковление необходимо повлечет за собой погружение в «подлое сословие» или же просто «обабливание», усвоение грубых манер, небрежности в общении, сужение кругозора. Сколько бы христианские проповедники ни говорили правильных слов, ярких примеров такого «обабливания» так много перед глазами, что требуются слишком весомые аргументы или по-настоящему сильная любовь к Богу, чтобы пройти «сквозь строй» сословных предрассудков, оставшись самим собой. Пусть не оскорбляет вашего слуха это жуткое слово «обабливание» — у него нет никаких гендерных смыслов. Это, скорее, попытка схватить в слове грустную реальность затянувшейся болезни нашей религиозной жизни, при которой все личное и непохожее грубо подавляется, загоняется в темный подвал бессознательного.
Однако вспомним, что для классовой горизонтали благочестия возможны вариации вертикали: например, эстетский тип крестьянского благочестия, уставщический дворянский или синодальный мещанский, и для каждого из горизонтальных типов был доступен евангельский. А крестьянский тип благочестия ничем не хуже всех прочих.
Правда, будет ошибкой предположить, что современный христианин непременно стоит перед выбором: в дворяне податься или купеческий стиль благочестия предпочесть? Сословий больше нет, и это само по себе повод заказать благодарственный молебен! Сегодня, чтобы стать христианином, вам не обязательно загонять себя в сословные рамки, изо всех сил пытаясь соответствовать тому типу благочестия, который оформился внутри классового общества.
К сожалению, верующие имеют склонность самих себя терзать за то, что не соответствуют образу «истинного православного», спасаются не «как следует», — не понимая того, что быть христианином вовсе не значит стать благочестивым казаком, богомольным купцом или религиозным дворянином. Вы вступаете не в касту, а в Церковь Христову, вы не верноподданный, а — дитя Божие, наследник Царства Отца Своего! А царскому сыну и настоящей принцессе глупо тратить себя на стилизацию или ролевые игры. После упразднения сословий нашлись люди, которые сделали из случившегося правильные богословские выводы и вместо реставрации и воздыханий по «России, которую мы потеряли» начали создавать, и довольно успешно, новый тип религиозной жизни, который можно назвать благочестием свободы.
Из книги «Лабиринты благочестия». — М.: Никея, 2023
