Что христиане могут сказать о Наполеоне

Владимир Шалларь

Автор ТГ- и ВК- ресурса «Либертарная теология».

Подпишитесь
на наш Телеграм
 
   ×

Выбор темы, предмет разговора зачастую говорит об участниках общения больше, чем само содержание общения; равно как и темы, которые не обсуждаются. Мы более или менее представляем, о чем говорит и о чем нет современный православный дискурс. В частности, он мало говорит об истории, а если и говорит, то в тонах ностальгических о прошлом православных стран. Наполеон здесь вроде ни при чём (мы же о нем вспомнили к дате — 15 августа он родился).

Однако новацией библейского богословия было понимание истории как места теофании. У язычников теофании случаются в природе, а самого концепта истории не было. Священное Писание, как мы все прекрасно знаем, — Священная История, история Исхода, войн, царей и т. д. и т. д. Вершина это истории — пришествие Бога в историю «при Понтийском Пилате».

Таким образом, богословствовать об истории — задача христианина. Нежелание думать об истории, отвращение к ней — языческий атавизм.

Чем Наполеон важен для христиан? Он — одно из ярчайших событий нашей истории, истории (пост)христианского человечества. Что это событие означает? Наполеон — революционный диктатор. Три великие революции знает (пост)христианский мир, три революции, родивших современность: Английскую, Французскую, Русскую. Первая дала Кромвеля — христианина, вторая — Наполеона, индифферентного к христианству, третья — Сталина, воинствующего атеиста-семинариста. Так проступила религиозная тема: как событие Революции и революционной диктатуры, всеевропейской (всехристианской) войны, само событие современности соотносятся с христианством? С христианством, которое есть условие возможности современности?

Сам Наполеон дал прекрасный ответ: «Я пришел в мир слишком поздно: теперь уже нельзя сделать ничего великого. Конечно, моя карьера блестяща, мой путь прекрасен. Но какое же сравнение с древностью! Там Александр покорил Азию, объявляет себя сыном Юпитера, и, за исключением матери его, Олимпии, которая знает, в чем дело, да Аристотеля, да нескольких афинских педантов, весь Восток верит ему. Ну а если бы я вздумал себя объявить сыном Бога-Отца и назначить благодарственное богослужение по этому поводу, то не нашлось бы такой рыбной торговки в Париже, которая не освистала бы меня. Нет, в настоящее время народы слишком цивилизованны: нельзя ничего сделать!»

Наполеон — великий политик и полководец современности не может себя обожествить, в отличие от политиков и полководцев древности. Вот где христианство прочертило границу между древностью и современностью: в вопросе о божественности и власти. Как христианство соотносится с политикой, или точнее — что христианство сделало с политикой, что теперь невозможно обожествление политиков, но возможны революции, казнь королей и царей, мировые войны? Как христианство соотносится с Наполеоном? Семь книг, которые мы здесь собрали, отвечают по-разному: Наполеон — прообраз Второго Пришествия — один полюс, Наполеон — Антихрист — вот другой. Сейчас мы эти ответы разберем, но главное: эти семь книг, семь авторов учат нас как думать по-христиански об истории, видеть Руку Божию в истории.

 

Кровь беднякаПервое слово — французу, Леону Блуа. Безусловно, великий христианский писатель и мыслитель, но это не главное: один из последних христиан, дерзавший говорить «пророчески» о современном мире. Его гнев, его горчащая ирония, неистовство его веры — нечто совершенно бесценное.

И вот он характеризует свою книгу «Душа Наполеона» как «может быть, лучшее, что он написал» и надеется, что его книга послужит «поддержкой в грядущих неведомых испытаниях».

Как Блуа понимает Наполеона? — «Осталось его имя, его величайшее Имя, и даже в устах малого ребенка оно способно пристыдить любого из великих. Наполеон — это лик Божий в мировой тьме.

Наполеон непостижим, и, безусловно, он самый загадочный человек в мире ибо он, прежде и превыше всего, — прообраз ТОГО, кто должен прийти в мир и кто, быть может уже близко.

Зачем же тогда явился он во Франции XVIII века, которая ничуть не предвидела и тем более не ожидала его появления? Затем лишь, чтобы свершить руками галлов промысел Божий, чтобы напомнить людям по всей земле о существовании Божьем, о том, что придет Он, как тать в ночи, в час, когда не будут ждать Его, вместе с безграничным Удивлением, которое ускорит закат мира. И безусловно, промысел этот назначено было осуществить человеку, едва ли верившему в Бога и явно не знавшему Его заповедей.

Враги сравнивали его с Антихристом или бесом. Он прежде и вернее всего должен был завершить дело Французской революции, то есть дело разрушения прежнего уклада жизни. Ясно, что Бог не желал более мириться с этим укладом. Он хотел нового порядка, и Наполеон призван был установить его. Исход, стоивший жизни миллионам».



НаполеонЛеон Блуа видит в Наполеоне орудие Промысла и прообраз Второго Пришествия. Мережковский отвергает эту мысль как нелепость, но, как и Блуа, смотрит на Наполеона как на апокалиптическое событие. «Наполеон» — как считается, одна из лучших книг Мережковского, написанная в жанре, характерном для его «эмигрантского» периода: «беллетризированная» биография, синтез исторического романа и философского эссе. Наполеон рассматривается Мережковским как грандиозное событие поздней христианской истории.

«Думать, что Наполеон есть предтеча Христа Грядущего, так же нелепо и нечестиво, как думать, что он предтеча Антихриста. В том-то и вся его трагедия, — и не только его, но и наша, ибо недаром он наш последний герой, — что он сам не знает, чей он предтеча. В этом, в главном, он — ни утверждение, ни отрицание, а только вопрос без ответа.

«Ну да, такой человек, как я, всегда бог или диавол!» — смеется он, может быть, так, как люди иногда смеются от страха. В самом деле, страшно для него и для нас — не знать, кем послан этот последний герой христианского человечества, Богом или диаволом».



Гог и МагогОсобую историю представляют отношения Наполеона и евреев. Он воевал на Святой Земле, обещал восстановить Иерусалимский Храм, собрал Французский Синедрион, издавал законы как и в пользу эмансипации евреев, так и антисемитские. Но отношения христианства и иудаизма — разумеется, один из центральных вопросов нашей истории. Поэтому интересен еврейский взгляд на Наполеона.

«Гог и Магог» — уникальная книга. Единственный роман великого философа Мартина Бубера, отражающий интереснейшую реальную историю: спор цадиков (хасидских святых) о Наполеоне. Часть цадиков магическими средствами хотели сделать из Наполеона «Гога и Магога», тем самым приблизив Избавление. Другие же цадики верили, что Избавление может приблизить только внутренняя праведность. Так роман решает вопрос, как относиться верующим библейской традиции к истории и ее концу. Интересно, что Бубер в послесловии пишет, что одним из упреков к роману был такой: автор христианизировал хасидские предания.



СочиненияГегель — великий современник Наполеона. И надо еще спросить кто из этих двоих больше сделал. Один последователь Гегеля — Маркс создал то движение, что даст начало Советскому Союзу, другой — Кожев был один из отцов-основателей Союза Европейского (а ученик Кожева, Фукуяма, станет идеологом победившего неолиберализма; но Кожев вообще — отец чуть ли не всей современной мысли).

Гегель много думал о Наполеоне, так же, как и Кожев в одной из важнейших книг современности — в «Введении в чтение Гегеля». Кожев пишет о философии Гегеля:

«Радикальный атеизм Гегеля. Или точнее, его антропотеизм, обожение Человека, который наконец-то после Французской революции и благодаря Наполеону с полным правом может сказать о себе самом все то, что он — по ошибке — приписывал разным Богам.

Абсолютная Философия — это философия Гегеля. Религия, которую она «постигла», — христианство, т. е. теантропизм, богочеловечество Иисуса Христа. (Для христианина: Бог становится Человеком; в интерпретации Гегеля: в конце своей исторической эволюции Человек становится Богом или, точнее, он есть Бог, которым он становится в ходе эволюции, взятой в целом. «Антропотеизм»)».

Теантропизм и антропотеизм — это Богочеловечество и Человекобожие, два понятия, столь значимые для русской религиозной философии, и которые Кожев, русский эмигрант, начинавший с исследования Владимира Соловьева, прекрасно знал. Сказать, как говорит Кожев, что следует заменить Богочеловека на Человекобога, значит сказать: надо заменить Христа на Антихриста. Кожев пишет:

«С христианской точки зрения Наполеоном движет Тщеславие, он, стало быть, — воплощение Греха (Антихрист). Он — первый, кто осмелился на самом деле придать человеческой Единичности абсолютную (всеобщую) значимость.

Наполеон обращен к внешнему Миру (общественному и природному): он его понимает, ибо действует успешно. Но он не понимает сам себя (он не знает, что он есть Бог). Гегель обращен к Наполеону: но Наполеон — это человек, Человек «совершенный», тотальная интеграция Истории. Понять его — это понять Человека, понять самого себя. Понимая (= оправдывая) Наполеона, Гегель завершает самопознание. Так он становится Мудрецом, «совершенным» философом. Если Наполеон — это являющийся Бог, то являет его не кто иной, как Гегель. Абсолютный дух = полнота Bewuptsein и Selbstbewuptsein, иначе говоря, реальный (природный) Мир, включающий в себя всемирное однородное Государство, воплощенное в жизнь Наполеоном и раскрытое в его сути Гегелем».

Для Блуа Наполеон — прообраз Грядущего Христа, для Мережковского — религиозно двойственная фигура, для Бубера — соблазн, сбивающий с истинного пути, для Кожева — Антихрист, Человекобог. Четыре очень разных, но с библейских позиций (в случае Кожева — (анти)христианских) попыток понять историю и одно из главных ее событий — Наполеона. Напоследок — три романа.



Преступление и наказаниеТему Человекобожия открывает Достоевский. Как мы все помним, идею Наполеона он обсуждает в «Преступлении и наказании», по сути тему сверхчеловека, переступающего по ту сторону добра и зла. Вот цитата из романа:

«Тут была тоже одна собственная теорийка, — так себе теория, — по которой люди разделяются, видите ли, на материал и на особенных людей, то есть на таких людей, для которых, по их высокому положению, закон не писан, а напротив, которые сами сочиняют законы остальным людям, материялу-то, сору-то. Ничего, так себе теорийка; une théorie comme une autre. [теория, как всякая другая (франц.).] Наполеон его ужасно увлек, то есть, собственно, увлекло его то, что очень многие гениальные люди на единичное зло не смотрели, а шагали через, не задумываясь. Он, кажется, вообразил себе, что и он гениальный человек, — то есть был в том некоторое время уверен. Он очень страдал и теперь страдает от мысли, что теорию-то сочинить он умел, а перешагнуть-то, не задумываясь, и не в состоянии, стало быть человек не гениальный. Ну, а уж это для молодого человека с самолюбием и унизительно, в наш век-то особенно…».



Отверженные«Отверженные» Гюго — великий христианский роман, показывающий судьбы людей на фоне великих исторических событий, в частности — падения Наполеона. Гюго видит его так:

«Наполеон одновременно и возвысил и унизил человека. Во время этого блистательного владычества материи идеал получил странное название идеологии. Какая неосторожность со стороны великого человека отдать на посмеяние будущее! А между тем народ – это пушечное мясо, так влюбленное в своего канонира, – искал его глазами. Где он? Что он делает? «Наполеон умер», – сказал один прохожий инвалиду, участнику Маренго и Ватерлоо. «Это он – да умер? – воскликнул солдат. – Много вы знаете!» Народное воображение обожествляло этого поверженного во прах героя. Фон Европы после Ватерлоо стал мрачен. С исчезновением Наполеона долгое время ощущалась какая-то огромная, зияющая пустота.

И в эту пустоту, как в зеркало, гляделись короли. Старая Европа воспользовалась ею для своего преобразования. Возник Священный союз. «Прекрасный союз!» – как было заранее предсказано роковым полем Ватерлоо.

Перед лицом этой старинной преобразованной Европы наметились очертания новой Франции. Будущее, осмеянное императором, вступило в свои права. На челе его сияла звезда – Свобода. Молодое поколение обратило к нему свой восторженный взор. Странное явление: увлекались одновременно и этим будущим – Свободой, и этим прошедшим – Наполеоном. Поражение возвеличило пораженного. Бонапарт в падении казался выше Наполеона в славе. Те, кто торжествовал победу, ощутили страх. Англия приказала сторожить Бонапарта Гудсону Лоу, а Франция поручила следить за ним Моншеню. Его спокойно скрещенные на груди руки внушали тревогу тронам. Александр прозвал его: «моя бессонница». Страх этот внушало им то, что было в нем от революции. Именно в этом находит свое объяснение и оправдание бонапартистский либерализм. Этот призрак заставлял трепетать старый мир. Королям не любо было и царствовать, когда на горизонте маячила скала Св. Елены.

Пока Наполеон томился в Лонгвуде, шестьдесят тысяч человек, павших на поле Ватерлоо, мирно истлевали в земле, и что-то от их покоя передалось всему миру. Венский конгресс, пользуясь этим, создал трактаты 1815 года, и Европа назвала это Реставрацией.

Вот что такое Ватерлоо.

Но какое дело до него вечности? Весь этот ураган, вся эта туча, эта война, затем этот мир, весь этот мрак ни на мгновение не затмили сияния того великого ока, перед которым травяная тля, переползающая с одной былинки на другую, равна орлу, перелетающему с башни на башню Собора Парижской Богоматери».



Война и мир, том I«Война и мир» Толстого во многом написана в подражание «Отверженным» — огромный роман, чередующий батальные сцены, историософские размышления и множество частных историй людей. Как мы все помним, Толстой смотрит на Наполеона как на ничтожество, пошляка. Взгляд скорее буберовский: Пьер в плену, познавший свободу и бессмертие своей души, — вот событие, а не Наполеон.

Поделиться в соцсетях

Подписаться на свежие материалы Предания

Комментарии для сайта Cackle