Подпишитесь
на наш Телеграм

 

   ×

В России только что выдали первый диплом кандидата наук по теологии. Поздравляем отца Павла Хондзинского с прекрасной работой. Однако сама по себе защита вызвала немало разговоров – поговорим и мы.

Недовольные этим событием движимы страхом погружения России в религиозное мракобесие. Но и я в этом тексте движим тем же самым страхом, и мы попробуем разобраться в проблеме.

I

Критики недовольны клерикализацией всего и вся в России, и здесь надо провести различие: “теология” как академическая дисциплина сама по себе не означает клерикализации образования (об этом позже), но мы не можем не заметить игр высших клерикальных кругов с высшими чиновничьими [1]. Об этом следует сказать: прежде всего это вредит Церкви. Игры клерикалов с сановниками мешают сообществу христиан наладить отношения с сообществами внешних, а в идеале — обратить внешних в свою веру, тогда как это одна из прямых обязанностей архипастырей. Сто лет назад Бог преподнес урок российской Церкви по этому поводу: что ж, Господь — долготерпеливый учитель, и будет повторять урок, пока мы не поймем. Но заметим: клерикально-сановничьи игры и недоумевающие по их поводу сообщества России — лишь частный момент внутри большой истории “религия и образование в современности”. Расширим масштаб разговора.

Отец Павел Хондзинский, первый «официальный» кандидат теологии

II

Уже много десятилетий говорят о кризисе университета. Я определю этот кризис так: университет из места производства мышления мутирует в место производства кадров, вместо пространства истины становиться пространством рынка. Также и школа не есть институт воспитания (если где-то вообще воспитывают, то в семье), а есть институт образования из человеческого детеныша субъекта Просвещения, то есть современного субъекта. Школа подключает ничего не подозревающего ребенка к системе естественных и гуманитарных наук, и больше никаких функций у нее не должно быть. А то, что многим из нас так не кажется, говорит только о том, что мы несколько потерялись. Университет не “дает профессию”, он производит истину и подключает к этому производству студентов.

“Истина”, однако, то еще словцо. Обратим внимание, что университетские дисциплины делятся на две неравные части: собственно научные, производящие истину согласно критериям научности, и философию. Философия есть некое говорение или писание об истине, под критерии научности не подпадающее.

Теология как академическая дисциплина [2] есть система наук в связи с христианством плюс христианская философия. Объектом теологии как академической дисциплины, разумеется, не может быть Бог, ибо Он — есть Он вообще или нет — не вещь среди других вещей мира, а значит, не может быть объектом научного изучения. Объектом научного изучения может быть “идея Бога”, в частности – “христианская идея Бога” и все с ней связанное, то есть христианство: история Церкви, ее литургическая практика, развитие богословия, святоотеческие тексты и прочее. Всё это — объекты реальности ничем не хуже других, и их можно научно изучать вне зависимости от веры. Но почему надо объединять как “теологию” совокупность академических дисциплин, и так вроде бы нормально существующих (а это одно из популярных возражений против теологии как академической дисциплины)? По двум причинам.

Во-первых, естественным ходом вещей за века уже сложилась таковая совокупность. Если ты — не важно по каким причинам — хочешь изучать христианство вообще, то ты изучаешь “теологию”, то есть проходишь курсы литургики, патрологии, библеистики, догматики и иных подобных наук. Предположим, теология не была бы признана академической дисциплиной – но то же самое всё равно изучалось бы под брендами филологии, религиоведения, культурологии, истории и других дисциплин. В сущности, речь идет о “христиановедении”, не более того. Объект “христианство” изучают разные науки, и вполне удобно эти разные науки объединить в одну совокупность. На этом уровне проблем с любой из возможных точек зрения просто нет.

Иными словами: существует дисциплина «китаеведение». Почему? — потому что удобнее изучать китайскую поэзию не в «литературоведении», китайские философские тексты — в «философии», историю Китая — в «истории» и т. д. и т. д., а в единой дисциплине «китаеведения». Также и с теологией: удобнее изучать историю Церкви, библеистику, творения Отцов и т. д. и т. д. в одной дисциплине: чисто академическая логика.

III

Во-вторых, “теология” имеет право на существование по несколько более сложной причине. Гуманитарные исследования специфичны тем, что на своих пределах выходят в философию, то есть в такой тип мысли/речи, который нельзя уже назвать “наукой”. Фуко, например – он кто? Историк? Культуролог? Социолог? Да, но он еще и философ, со своей, из “настоящей науки” не выводимой, картиной мира и этикой. Также, скажем, и Ролан Барт, и другие выдающиеся “гуманитарии”.

Есть, например, наука “экономика”. Но одно дело экономист-неолиберал, другое дело экономист-марксист. Два ученых, изучающих реальные экономические процессы, исходящие и проповедующие — с университетских кафедр — совершенно разные философские и этические взгляды. Есть реальные психические процессы: но фрейдист, юнгианец и лаканианец очень по-разному подходят к их описанию, а главное – они создают разные “истины” и “ценности”. “Гендерные исследования” — наука, но еще они — часть большого проекта освобождения женщин (которое ведь наукой не является, а есть борьба, основанная на своих “истинах” и “ценностях”). На деле поле гуманитарных наук есть поле битвы разных сект: деконструктивистов, фукианцев, лаканианцев, феминисток, позитивистов и так далее до бесконечности. И вот на Западе одна из таких сект — христианские интеллектуалы, кроме изучения своих дисциплин занимающиеся тем, чем занимаются все интеллектуалы: развитием своих “истин” и “ценностей”. “Теология”, признанная или не признанная как академическая дисциплина, есть совокупность “христиановедческих” наук плюс христианская философия: это просто данность, так есть, выдают дипломы по теологии или нет.

И здесь мы как раз вышли к сердцевине наших русских споров о теологии. Ставка в этих спорах велика: позволено ли существовать христианскому интеллектуалу именно в качестве “интеллектуала” или любая религиозная речь есть мракобесие в силу своей религиозности, без всякого дальнейшего разбора? “Теолог” есть научный нонсенс наподобие уфолога или нечто иное? На это можно посмотреть с двух сторон.

IV

Первый вариант. Фактически нам говорят: “Мы не хотим вас слушать, лучше бы вас вообще не было”. И прежде чем обижаться и говорить глупости о “войне против Церкви”, стоило бы спросить себя: “Что мы такое говорим и делаем, что к нам так стали относиться?”. Но это опять же проблема частная: вот такие плохие отношения Церкви и части общества в данной стране в данный момент времени. Плохо, конечно, но бывает [3].

Вторая сторона важней. Любая “речь о Боге” априори — мракобесие, теологической речи не место в академической среде – вот что фактически имеют в виду критики теологии. И здесь наш иронический заголовок начинает приобретать смысл. Первенствующая философия Запада — так называемая континентальная философия, позволяющая себе высказывать метафизические утверждения, то есть в основной массе своей теологическая. Если правило “нельзя говорить о Боге, нельзя делать метафизические утверждения” было бы правилом европейских университетов, то Лейбницу, Гегелю, Канту и так далее не было бы места в университетах, ибо они дерзали высказывать метафизические и, в частности, теологические утверждения.

Но какая философия накладывает запрет на метафизические утверждения? Позитивизм. И речь-то на самом деле идет о монополии одной философии — позитивистской — в академической среде. Университет в прежние века был местом свободного искания истины, в частности истины философской. Эта свобода предполагает плюрализм философий, то есть допускает и метафизические утверждения, то есть и теологические тоже. Если мы запрещаем метафизические утверждения, то мы убиваем саму суть университета и одно из главных свойств западной цивилизации — свободный поиск истины и свободный диалог по поводу наших концепций истины [4]. Утверждение “истинными являются только те высказывания, которые проходят критерии научности” является утверждением одной определенной философской школы — позитивизма, которая является-таки философской, то есть метафизической тоже. “Кроме природы ничего нет и истина природы постигается только научно” — это метафизическое утверждение, то есть дерзающее нечто утверждать о природе и истине “вообще”, на что, конечно, наука по определению не дерзает.

И я, и критики теологии боятся религиозного мракобесия — фундаментализма. Чтобы определить эту опасность и понять, что с ней делать, надо сопоставить вот эти три явления: религиозную мысль, фундаментализм и позитивизм.

V

Впервые слово “фундаментализм” появилось как самоназвание американских протестантов, не приемлющих теории Дарвина и предложивших креационизм как научную теорию. Важно, что эти несчастные протестанты были позитивистами: они не знали никакой другой формы истины, кроме научного факта. Если в Библии написано “так-то и так-то” и это истина, то это значит – “научная истина”, то есть “Бог создал мир в семь дней, а день — это 24 часа”. Они не знали главное правило гуманитарных наук, когда-то христианами сформулированное: у текста всегда больше одного значения, а кроме буквы всегда есть дух.

Борис Гройс объясняет, как это произошло [5]. Вот, говорят, религия с победой “научного мировоззрения” (то бишь позитивизма) умерла. Нет, говорит Гройс: после победы материализма умирает дух религии, а выживает материя религии, ее буква: то есть сам текст (но не смысл) Писания, ритуалы, правила. “Механическая” составляющая религии после победы механицизма (что логично) выживает, умирает духовная [6]. Внешнее побеждает, внутреннее умирает.

То есть фундаментализм есть продукт модерна, и до модерна просто невозможен (до модерна не было позитивизма, материализма и всего остального). “Наступает Новое Средневековье” – предупреждают нас критики теологии, испуганные фундаментализмом, не понимающие, что Средние века подарили нам университет, а модерн подарил нам фундаментализм. Бояться фундаменталистов — более чем правильно, но наши либеральные друзья не понимают, где суть проблемы.