на наш Телеграм
Если Евангелие исторически достоверно, то почему отличаются рассказы евангелистов об одних и тех же событиях? Но если рассматривать Евангелие как литературное произведение, то как тогда быть с богодухновенностью всего Писания (2 Тим 3:16)? Рассуждает архимандрит Феогност (Пушков).
Когда мы говорим о точности Евангелия, какую именно «точность» мы имеем в виду? Точность репортера, пишущего с места событий? Точность криминалиста, вникающего в детали происшествия? Точность стенографиста, пишущего под диктовку? Если мы будем искать это в Евангелии, то придется поставить вопрос, какое из четырех Евангелий точнее? Потому что в ряде случаев одни и те же события описываются евангелистами совсем по-разному.
Простейший пример — апокалиптическая беседа Иисуса «на горе Елеонской» (Мк 13 / Мф 24 / Лк 21). При внимательном сопоставлении мы понимаем, что не могут быть все три рассказа в одинаковой мере «точными». И если Марк и Матфей принадлежат к одной и той же редакции текста (с незначительными дополнениями у Матфея), то Луки — это «совершенно другая история».
Слова, которые говорит Иисус согласно Евангелиям от Марка и Матфея, не могут быть в той же мере «исторически истинными», как и те слова, которые говорит Иисус согласно Евангелию от Луки. Но как объяснить огромную разницу в нарративе Христа в двух редакциях Текста? Историческим контекстом!
Евангелисты Марк и Матфей пишут в 40-м г. н. э. — в контексте указа Калигулы о водружении его статуи в Иерусалимском храме. С ноября 39 по февраль 41 г. Город жил в напряжении оттого, что в любое время наместник Сирии Петроний может появиться на пороге храма со статуей Калигулы. Это и была та сама «мерзость запустения», о которой говорится в Мк 13:14 / Мф 24:15.
Автор нарратива этих двух Евангелий передает логичное в тех условиях обращение евреев к своей собственной исторической памяти — к событиям 167–164 гг. до н. э., когда храм в Иерусалиме был осквернен водружением в нем статуи Зевса и совершением на храмовом жертвеннике свиных жертвоприношений этому идолу. Именно эти события описаны в «пророчестве» Дан 9:26–27; 11:31. Но благодаря преждевременной насильственной смерти Калигулы в феврале 41 г. его указ не был выполнен, а потому новая «мерзость запустения» не появилась на Святом месте.
Это понимает Лука, который пишет в атмосфере начала Иудейской войны (66–71 г. н. э.). Потому он благоразумно не вспоминает про идола, а говорит об Иерусалиме в кольце римской армии (Лк 21:20). А дальше, устами Иисуса, евангелист повторяет те же советы, что давали Матфей и Марк в 40-м году. Советы одни и те же, а вот маркер — разный. «Когда увидите мерзость — бегите прочь от города в горы», пишут Марк и Матфей. «Когда увидите войска вокруг Иерусалима — бегите прочь от города в горы», пишет Лука. Каждая из редакций текста пытается дать ответ «устами Иисуса» на «текущую повестку».
Отметим также существенную деталь в Евангелии от Луки, которая отсутствует у Марка и Матфея: Лука «от имени Иисуса» заявляет, что «это — дни отмщения» (ст. 22), «ибо великое будет бедствие на земле, и гнев на народ сей» (ст. 23). В тексте присутствует сильный антагонизм к «этому народу» и его Городу. И объясняется это отличие очень просто: в 40-х гг. иудеи, принявшие Иисуса, жили в достаточно неплохих отношениях с остальными иудеями. Да, были такие «вспышки» ярости фанатиков, представляющих собою «религию большинства», как смерть Стефана (казнь Иакова Зеведеева была через год после смерти Калигулы, потому она еще не повлияла на нарратив Марка и Матфея). Но в целом атмосфера была довольно терпимая, и костяк первохристианской общины не только не покидал города, но еще и принимал к себе делегации других Церквей на совещание (Деян 15).
Совсем другая обстановка была в обществе в середине 60-х гг. I века. Само иудейское общество достигло пика своего внутреннего напряжения между разными его слоями и партиями. А к христианству отношение было уже максимально нетерпимым: в 62 г. Павла арестовывают прямо в храме и отправляют в Кесарию (а оттуда он отправляется в Рим), и даже вполне себе иудейского ревнителя Иакова убивают в 63 г. К началу Иудейской войны христиане оказались уже полностью выдавленными из иудейского общества и отчужденными от него. Это все и отразилось в виде «особенностей текста» 21-й главы Евангелия от Луки.
Все это позволяет нам говорить о том, что Евангелие — это не стенография слов Иисуса, а глубокое религиозное литературное произведение.
Оно стоит в одном ряду с такими произведениями на исторические темы, как пьесы Шекспира (особенно цикл, посвященный королям Англии), рассказы Чехова или Тургенева, или «Бесы» Достоевского: почти каждый герой в рассказах — историческое лицо! Авторы довольно точно и скрупулезно передают историческую атмосферу своего времени, но все равно их творения — это художественное произведение, а не «отчет в полицию». Несомненно, за основу взяты «известные всем у нас события» (Лк 1:1). Это касается и пьес Шекспира, и романов Достоевского, и рассказов Чехова. И Евангелия, разумеется, так же касается в той же самой мере.
Когда читаешь комментарий к «Бесам» Достоевского или к «королевскому циклу» Шекспира, то сталкиваешься с дотошностью автора в одном случае и с наличием у него же провалов в памяти или путаницы — в другом. Но нельзя сказать, что литературная обработка автором сюжетов описываемой истории превратила рассказ в ложь, а наличие путаницы и ошибок вообще обесценили труд как историческое произведение.
С другой стороны, что бы мы знали об атмосфере и культуре в России времен Толстого и Достоевского, если бы не их произведения? Что бы мы знали о культуре и традициях Англии, если бы не Шекспир и другие драматурги? Так же точно мы бы ничего не знали про историю Иисуса, если бы не евангелисты. Вдохновляемые Духом Иисуса Христа (Флп 1:19), они смотрели на исторический контекст в призме Личности Иисуса. И они передали нам этот взгляд.
Они показали нам, как это — смотреть на историю, на все вокруг «через Христа». И это — бесценное сокровище, которым мы по-настоящему еще только учимся дорожить!
Но что же тогда конкретно говорил Иисус? То, что передал Марк, или то, что записал Лука? А это становится не важным, ведь автор вдохновлялся Духом в конкретной ситуации. Он слышал Слово, говорящее ему сейчас, а не просто «записывал сказанное Иисусом когда-то». Слово говорило в нем, и это было слово живого Иисуса.
Но если любой текст может быть богодухновенным, то чем тогда отличается по сути Евангелие от Шекспира? — Своим предметом! Шекспир мог вдохновляться Богом при описании нравов и духовной атмосферы Англии в эпоху великих королей. Достоевский вдохновенно описал нам «дух революции» в своих «Бесах».
А Евангелие все-таки нам повествует об историческом событии, лежащем в основе нашего спасения. Да, в гениальной (или, говоря религиозным языком, богодухновенной) литературной обработке. Мы можем дерзать верить, что Дух Святой вдохновил этих авторов писать об этом событии так, чтобы нам было спасительно. Сама полифония Духа как раз и учит нас смотреть на богодухновенность не как на точную запись под диктовку, а как на глубокое размышление в Духе об основаниях нашей веры, о событиях, благодаря которым мы стали христианами. Именно Дух и вдохновил писать рассказ о событиях евангельских в литературном варианте, а не в виде «отчета криминалиста с точной поминутной фиксацией слов и событий».
Евангелия не обладают «точностью», но ничего более точного о Христе мы узнать не сможем, кроме того, что нам дано в свидетельствах очевидцев (Лк 1:1–2). Пусть даже и в литературной обработке.
