на наш Телеграм
Русские, православные или дети Авраамовы?
Недавно друг посоветовал мне прочитать книгу Алейды Ассман «Длинная тень прошлого». Книга посвящена феномену памяти применительно к немецкому обществу и последствиям Второй мировой войны. Удивительно, но именно в этой книге я нашел важные детали, которых мне не хватало для формирования моего мировоззрения. Еще более удивительно, что ничего нового мне не потребовалось. Просто соединились в единую картину давно озвученные прописные истины, которые я успел позабыть.
Наша память – довольно ненадежная штука. Мы часто забываем произошедшее. И нередко создаем себе ложные воспоминания, особенно касающиеся детства. Наша память не ставит себе целью зафиксировать все исторические факты. Нет, она лишь удобный инструмент, который помогает нам жить. И, зная об особенностях работы памяти, можно их учитывать и корректировать. Как угловые колонны Парфенона, которые сделаны толще остальных, чтобы выглядеть наравне с ними.
Три уровня памяти выделяет Алейда Ассман в своей книге. Первое – собственно биологическая память субъекта, которая зафиксирована у нас в голове. Казалось бы, на этом все и должно кончиться. Но нет, наши воспоминания актуализируются, дополняются, изменяются в процессе общения с другими людьми, формируя социальную память: «На социальном уровне индивидуальная память смешивается с воспоминаниями других. Тем самым она перерастает собственные границы и включает в себя чужое, делая его своим. Здесь трудно провести границу между личными переживаниями и тем, что было всего лишь услышано или воспринято». Те социальные группы, о которых идет речь, это те группы, к которым мы принадлежим в течение нашей жизни. Это и семья, это и школьный класс, и коллектив на работе, и группа фанатов футбольной команды. В течение жизни мы бываем членами разных групп, покидаем одни и входим в другие.
Этот социальный аспект очень важен для меня, когда я подчеркиваю важность общинности, взаимной поддержки внутри социума составленного из христиан. Но все-таки чего-то мне не хватало для полноты картины. Почему общины обычно живут одно-два поколения? Где наша самоидентичность? Почему наши ценности, как правило, строятся по лекалам окружающего нас мира? Почему я не могу найти внятного целеполагания для мирян внутри православного сообщества? Как писал в середине XVII века один автор, которого цитирует Ассман: «Наши отцы обретают свою могилу в нашей короткой памяти и с грустью рассказывают нам, как мы будем погребены в наших потомках. Надгробные камни говорят правду скудные сорок лет. Поколения исчезают быстрее, чем деревья, и даже старинное семейство не способно прожить дольше трех дубов».
Оказалось, что я просто не учитывал третий мощнейший пласт нашего общества и памяти. То, что в данной книге называется «культурная память» и связано не с индивидуумами, или их сообществами, а с материальными объектами (памятниками, ритуалами). Теми объектами, которые живут гораздо дольше обычных людей.
«Национальная идентичность приобретается посредством паспорта, но как усваивается национальная память? В общем виде ответ таков: за счет участия в ритуалах. Ритуалы участия привязаны к определенному времени и особому месту. Национальные праздники предписывают то или иное действие; это может быть день радости и торжества, отмечаемый праздничным салютом, как это бывает 4 июля в США и 1 августа в Швейцарии, или день травмы и скорби, когда наступает минута молчания, как это бывает 4 мая в Голландии или 27 нисана в Израиле («Йом ха-Шоа» – память о Холокосте). В дни национальных праздников и скорбных дат история становится памятью. Прошлое трактуется, коммуницируется и переживается таким образом, что оно оказывается настоящим: «прошлое и настоящее взаимно проникают друг в друга в определенных местах и ритуалах».
То есть недостаточно просто что-то запомнить. Недостаточно даже передать это знание детям – одно-два поколения и все это исчезнет. Чтобы сохранить что-то важное, необходимо сделать это материальным, облечь в форму памятника, ритуала, дня памяти, традиции. С тем, чтобы последующие поколения могли снова и снова участвовать в произошедшем давным-давно событии, которое имеет принципиальную важность для настоящего. Именно эти коллективные действия «дают возможность последующим поколениям, не имеющим соответствующего собственного опыта, причаститься к общему воспоминанию».
И тут я обнаружил очевидную вещь. Создавший глаз не видит ли? Сотворивший человеческую память не знает ли, как она работает? Когда Господь вывел израильтян из Египта, что Он повелел им делать? Ежегодно повторять ритуалы, напоминающие им о том, кто они и откуда взялись. Что они не просто народ, но народ Божий. Не было бы этого ритуала, и через несколько поколений они могли бы спокойно это позабыть. Да они и так это почти забыли. Но им было с чего начинать вспоминать. Была вера Авраама, Исаака, Иакова, к которой они постоянно возвращались через жертвоприношения. Господь хотел создать что-то долговременное, и Он не мог обойтись без материальных носителей – храма, жертвоприношений, ритуальной трапезы в день Пасхи. Это позволяло потомкам быть причастниками давно забытых событий.
Мы часто говорим, что Христос книг не писал. И не реже говорим, что Он вместо этого создал Церковь. Но краткосрочный социальный аспект раньше затмевал для меня долгосрочный культурный. Если бы это было просто дело апостолов, то почему оно не развалилось через одно-два поколения? Почему не погибло, став обычной государственной религией? Оно сохранилось потому, что корень был глубже и его не смогли уничтожить. Можно говорить о евхаристическом упадке в Синодальный период, но и тогда звучало в алтаре неизменное «в но́щь в ню́же предая́шеся, па́че же Сам Себе́ предая́ше за мiрски́й живо́т, прие́м хлеб во свя́тыя Своя́ и пречи́стыя и непорочныя ру́ки, благодари́в и благослови́в, освяти́в, преломи́в, даде́ святы́м Свои́м ученико́м и Апо́столом, рек…» Пусть это говорилось тихо и не для всех. Но все равно это не исчезало. Я не собираюсь сейчас говорить о действительности преложения Даров – один аспект не отменяет другого. Разве не Евхаристия является тем, что позволяет христианам чувствовать себя тождественными друг другу многие века?
Сейчас много и верно говорится о личном характере веры. Начинают говорить много правильного и об общинной жизни. Но ошибкой будет отказаться от «культурного уровня» христианства как не важного. Напротив, отказ от него приведет к исчезновению общины в недалеком будущем. Для сохранения достигнутого приходится использовать материальные носители, которые живут гораздо дольше, чем отдельные люди..
Христианство возникло не на пустом месте. Напротив, новоначальные приобщались тогда к древней традиции израильской веры. И пусть старые строки Писания приобретали совсем другие акценты, но это был не новодел, а древний, надежный опыт великих людей. С крещением получали новую историю, новых героев, «которые верою побеждали царства, творили правду, получали обетования, заграждали уста львов, угашали силу огня, избегали острия меча, укреплялись от немощи, были крепки на войне, прогоняли полки чужих; … другие … умирали от меча, скитались в ми́лотях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби, озлобления; те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли» (Евр 11).
Новый народ
Сейчас периодически возникают дискуссии о том, как соотносятся национальная и христианская самоидентичность. Возможно, мои рассуждения покажутся наивными, но изначальное христианство решало вопрос этот совсем просто. Крестящийся не становился иудеем или греком. Тем более он не должен был стать крестьянином образца позапрошлого века. Но новоначальный и не оставался членом своего старого народа. Христиане, будучи людьми разных национальностей, некогда были чужими друг другу, «а ныне народ Божий» (1 Пет 2:10). Весьма любопытно, что там, где в Синодальном переводе христиане называются «святыми», новый перевод РБО использует развернутый термин «святой народ Божий». Получается, что святые – это народ Божий, живущий в рассеянии среди обычных людей. Прежняя самоидентичность замещается новой. Вы теперь не эллины, иудеи, варвары, русские, греки, американцы – вы теперь народ Божий, живущий среди своего прежнего народа. Этнические особенности остаются, как остаются особенности каждой личности. Но важнейшая история – это не история государства, а история народа Божьего. Новая семья и новый народ, новые ценности и новая история, новые герои и новые предатели – вот что человек получает в Крещении.
Но что тогда пошло не так? Почему я пишу об этих самоочевидных вещах? Когда национальное стало выше христианского? Когда Церковь перестала быть новым народом, а стала опорой властей в борьбе за нравственность? Нить уходит в глубину веков. Скорее всего, где-то около Халкидонского собора. Разве не после него границы расколов стали все больше совпадать с государственными границами? Может, именно тогда закрепился принцип «чья власть, того и вера?». Возможно, именно тогда земной народ становится важнее святого народа Божьего? Христиане становятся, прежде всего, гражданами государства, а уж потом христианами?
Забвение
Еще одна важная функция памяти – забвение. Мы не можем запоминать все события в нашей жизни и тем более в истории народа. Мы вынуждены отделять события важные и незначительные. Будучи отобрана и откорректирована, память о важных событиях передается по цепочке от поколения к поколению.
Но всегда ли забывается ненужное? В этом ли промысел? Является ли правильным, что Иудея до плена забыла веру отцов и скатилась в язычество? Что отделились от православия армяне или римляне? Что прп. Паисий Величковский не смог найти себе наставника не только на Руси, но и на Афоне и вынужден был руководствоваться книгами и советами братьев для восстановления умного делания на Руси? Да и книги ему пришлось переводить самому, поскольку даже на Афоне древние рукописи не могли прочесть ( «Самым чистым еллино-греческим языком суть написаны, егоже ныне кроме ученых лиц, едва кто от греков, мало что разумеетъ, множайши же отнюдь не разумеют, того ради и книги таковыя мало не в всесовершенное приидоша забвение» 1).
Действительно, ненужное забывается. Но ненужное кому? В XVII веке на Руси ненужной оказалась древняя аскетика, так что восстановление прп. Паисием Величковским школы умной молитвы и традиции старческого окормления было встречено с недоверием и опасением, как неслыханное новшество2 Знаменитый Шерлок Холмс не хотел помнить о том, что Земля вращается вокруг Солнца. А что хотим помнить и забыть мы? Что Спаситель бывает ореховый, а бывает медовый? Что Рождество 7 января, а юлианский календарь самый правильный? Кому молились русские крестьяне о здоровье лошади и кому, если ее украли?
«— Видите ли, — объяснил Холмс, — по моим представлениям, человеческий мозг — это такой пустой чердачок, который можно обставить любой мебелью по желанию владельца. Дурак натащит туда первого попавшегося хлама, так что нужные знания туда уже не поместятся или в лучшем случае затеряются среди других вещей и в нужный момент никогда не окажутся под рукой». И это правда. Наш православный чердачок забит и мы пытаемся тем же забить головы новоначальных и детей в воскресной школе.
Невозможно помнить одновременно жития тысяч святых. И десятки трудов каждого из отцов Церкви. Придется выбирать. Не надо надеяться на то, что за нас этот выбор уже сделали. Отнюдь. Нам предложили «освящать руку ударом», как будто в этом суть отношения свт. Иоанна Златоуста к врагам. Нам предложили ни в коем случае не говорить о проблемах Церкви и даже не включили в полное собрание сочинений свт. Григория Богослова его великолепную поэму о себе самом и епископах. Нам предложили забыть подвиг священномученников Петра Полянского, Кирилла Казанского и Сергия Мечева и поставить памятник митрополиту Сергию Страгородскому, который де лучше других понял всю глубину трагедии и спас Церковь от уничтожения.
К счастью, нам сегодня нет нужды ехать на Афон переводить древние книги, чтобы узнать во что верили, чему учили и как жили герои славного народа Божьего. Все это доступно, достаточно только протянуть руку и скачать. Мы никогда не сможем прочитать всех святых отцов. Но мы можем вспомнить другое православие, которое не все хотят вспоминать. Мы можем учить детей не дням памяти разных икон Богородицы, а подвигам святых. Но не тех, лубочных, которые по средам и пятницам мясо не ели, а живых, реальных, близких к нам.
Которые, как Златоуст, учили, что богохульство лечится кротостью: «Богохульство не унижает величия Божия, и потому не должно побуждать тебя к ярости. Кто богохульствует, тот наносит раны самому себе. Итак, тебе должно воздыхать и плакать, потому что эта болезнь достойна слез, и человека, зараженного ею, не иначе можно исцелить, как кротостью. Кротость сильнее всякого насилия» (свт. Иоанн Златоуст, Беседы на Евангелие от Матфея).
Которые, как Григорий Богослов, честно писали о кошмаре, творящемся среди епископата и желали оказаться подальше от него в день Суда: «Пусть идут они своим путем, а я поищу себе Ноева ковчега, чтобы спастись в нем от ужасной смерти; а потом, пребывая вдали от злых, постараюсь избежать жестокого и неизобразимого дождя, которым попален Содом» (свт. Григорий Богослов. О себе самом и о епископах).
Которые, как Кирилл Казанский, отказывались ломать Церковь в угоду властям, говоря: «Евгений Алексеевич, вы — не пушка, а я — не снаряд, при помощи которого вы надеетесь уничтожить Русскую Церковь». А ведь его просили просто снимать с кафедр неугодных власти епископов и священников, называя это волей церковной.
Давайте продолжим вспоминать то, что было незаслуженно забыто в истории святого народа Божьего. И начнем потихоньку забывать то, что было незаслуженно запомнено.
1 Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. С. 127. Цит. по: Никулина Е. Н. Агиология, курс лекций.
2 Никулина Е. Н. Агиология, курс лекций.
