на наш Телеграм
Случись древнему греку прочесть это заглавие, он бы удивился: «Вселенский» по-гречески звучит как «экуменикос», т. е. «экуменический характер первого экуменического собора». Но так получилось, что на современном церковном языке «экуменичность» означает открытость к диалогу с внутренней оппозицией (с условными «еретиками»).
Патролог из русской церковной эмиграции протопресвитер Иоанн Мейендорф называл V Вселенский собор (553 г.) «экуменическим» в силу того, что он задумывался как попытка на одной площадке собрать и примирить с условными «православными» прежде осужденных «еретиков» (тех, которые не приняли предыдущий Собор). Но оказывается, что и сам Халкидон (IV Вселенский собор 451 г.) тоже был в этом смысле «экуменическим», потому как император вызвал на этот собор и прежде осужденного Нестория, и его друзей — Иву и Феодорита. Тем самым ставя под сомнение законность их осуждения на III Вселенском собора 431 г. Но Несторий умер в пути, а Ива и Феодорит таки были оправданы, и им возвратили архиерейские кафедры.
Также и II Вселенский собор задумывался как попытка примирения между сторонниками Никеи (I Вселенского собора) и ее различными оппонентами. Делегатами собора были даже радикальные «духоборцы» из Египта, отрицавшие Святого Духа в качестве Божественной Личности и отождествлявшие Его исключительно с «энергией».
Однако у I Вселенского собора (Никея, 325 год) сложилась репутация «собора строгих ревнителей» доктрины, бескомпромиссных «ортодоксов-догматистов». Но так бывает нередко, что миф о некоем явлении или событии имеет мало общего с самим историческим событием. И при внимательном изучении истории и терминологии Никейского собора мы увидим его ярко выраженную «экуменичность» (в современном смысле этого слова).
Для начала нам придется вспомнить, какие теологические модели в традиционном христианстве можно выделить в первые три века нашей истории.
Динамичный логос-субъект
Динамичный логос-субъект (тринитарное монархианство) — именно эта модель была присуща большинству отцов доникейского периода. Это Игнатий и Феофил Антиохийские, Иустин Философ, Ириней Лионский и множество других, а в саму эпоху Никеи выразителем этой веры был Евсевий Кесарийский.
Основной тезис этой теологии — различие между «вечным внутренним Логосом Отца» (то есть потенциалом) и «Логосом изреченным». Отметим особо, что у всех отцов этой школы подчеркивается личностный статус Логоса до Воплощения. То есть вслед за Ин 1:1–14 утверждается изначально личностный характер, субъектность Логоса.
Однако не столь ясна мысль относительно Логоса «до» Изречения, то есть когда Он был «внутренним Логосом Отца». Только в каппадокийской теологии уже окончательно утвердилось, что и «до» Изречения, будучи «всегда в Отце», Логос обладал полнотой личностного самосознания, субъектностью.
У этого исходного тезиса были свои логические следствия:
(1) Λόγος-Δύναμις Отца есть Его постепенная реализация. То есть Отец (абсолютное совершенство) реализует Себя через Слово динамично, поэтапно.
(2) Сам Логос, таким образом, становится развивающимся. Более того! Личностность (= возникшее Самосознание) может быть одним из этапов Его развития. Оставался только вопрос — когда Логос превратился в особь с Самосознанием? Одни говорили, что в момент получения бытия ипостасного (т. е. в миг Изречения Его Отцом). Другие верили, что «предвечно».
(3) Ну и наконец, это вносило динамику, а значит, и время в характер отношений и бытия не только Сына, но и Самого Отца: если Сын совершенствуется в послушании Отцу, то Отец наблюдает за Сыном, ибо «Отец любит Сына и показывает Ему все, что творит Сам» (Ин 5:20). В таком случае воплощение Сына — это только один из этапов Его воспитания. Подчеркнем, что большинство Святых Отцов все-таки склонялось к тому, что Логос имел самосознание до Воплощения.
Отметим также, что классическое тринитарное учение настаивает на персональном субординационизме Сына и Духа по отношению к Отцу. Такие древние отцы, как Ириней Лионский, Иустин Философ, Феофил Антиохийский и др., не боялись называть и Сына, и Духа — «слугами» Отца. Причем речь не шла о Воплощении Сына, но само Его согласие воплотиться мыслилось в категории божественного послушания Отцу.
Эти тезисы сохраняли Единоначалие Отца (Монархию), от чего никто из отцов Церкви никогда не отрекался, напомним это.
Однако к III в. увеличивается влияние на теологию неоплатонизма. В отличие от дискуссионного платонизма (склонного скорее ставить вопросы, чем их решать), неоплатонизм претендовал на обладание «законченной картиной мира». В теологии неоплатоников не могло быть и речи о наличии «времени» в бытии Бога. Подчеркнем, что это не библейское и не евангельское утверждение, а именно неоплатоническое.
Динамизм
Динамизм (и адопцианство) — это радикально отстаиваемая безличностная триадология, в которой личностным субъектом со своим «Я» является только Отец. А Логос и Дух — это Его «инструменты» или «естественные ресурсы, силы божественного естества». Считается, что выразителем этой христологии был Самосатский епископ Павел (я пока с осторожностью отнесусь к этому тезису, поскольку ведущий современный ученый — протоиерей Иоанн (Джон) Бэр с ним не согласен, но лично у меня пока на этот счет нет окончательного ответа).
Динамизм — с точки зрения его последователей — решал сразу два вопроса:
(1) О вневременности абсолютного совершенства всех сил Бога: если мыслить Логос не как развивающуюся Личность, а лишь как силу, то нет ничего невероятного в том, что Отец обладает этой силой в полноте всегда, без каких-либо приливов, отливов и перемен.
(2) Если Логос — безличностная сила, то решается вопрос с «монотеизмом». Ведь к этому времени и язычники уже вовсю обвиняли христиан в многобожии, и иудеи (которые уже вычистили из своей традиции все следы своей же теологии «многосубъектности» в Божестве). То есть динамизм удовлетворял и языческую интеллигенцию, и иудеев. На базе безличностного динамизма проще было беседовать о христианстве и с теми, и с другими.
Нередко эту школу именуют еще адопцианством, то есть учением об усыновлении. Предвечная безличностная Сила Отца действовала в пророках и праведниках, а максимально «вселилась» — в человека Иисуса и проявилась через Его самосознание и веру. Последнее, в свою очередь, и сделало Иисуса Сыном. То есть Сила Отца усыновила человеческую Личность Иисуса, и Сама эта Сила проявлялась и действовала через Иисуса. Также можно назвать эту школу и примером «антитринитарного монархианства». Дискуссию в совр. науке о применимости термина «монархиане» к тем, или иным школам см. ПЭ, 46:529.
Алоги были радикальной формой динамизма. Они вообще отрицали за Логосом некую субъектность в принципе — даже в лице Христа Логос не превращался в некую особь. Для алогов Логос — просто отвлеченное понятие (как человеческое слово). Говорить о Христе как о Логосе алоги могли только в том смысле, в каком император называл «своими руками» своих офицеров: как солдаты слепо передают повеление своего командира, так и Иисус слепо передавал слова Отца Небесного — и только в этом смысле Он мог именоваться «воплощением Слова Божьего». Речь шла только о том, что Иисус полностью связал себя с послушанием воле Отца.
Модализм
Модализм (антитринитарное монархианство) было попыткой подчеркнуть признаваемую большинством Отцов Церкви божественность Сына, но решить все те же две вышеуказанные проблемы: исключить многобожие и исключить «время» из Божественного бытия. Модализм, с моей точки зрения, является самым опасным врагом христианства, поскольку полностью обезличивает Субъектов Троицы. Богом с самосознанием становится Некое Абсолютное Единое (неоплатонизм в чистом виде), а Лица Троицы — это эманации или, если хотите, исторические аватары этого Единого.
Отметим, что эта теория действительно решает вопрос многобожия радикальным способом, но вот время из бытия Бога все равно не удается исключить. Потому что ипостасность или аватарность подразумевает, что Единое выходит из своей «вечности» и начинает действовать во временно-пространственном континууме как один из «игроков истории».
Арий
Очевидно, что попытки скрестить все эти теории в некую универсальную схему были еще и до Никеи. Причем на основе неоплатонической теологии. Арий, видимо, был знаком с этими намерениями и пытался показать уязвимость таких попыток. Сам себя он, очевидно, причислял к первой, классической, школе (по крайней мере, даже отечественный патролог А. И. Сидоров, со ссылкой на Иванцова-Платонова, отмечает, что Арий был не модернистом, а скорее упрямым консерватором-традиционалистом, воспротивившимся «новым веяниям» в теологии; см. работу А. И. Сидорова «Арианство в свете современных исследований» в «Вестнике древней истории», № 185 (2, 1988).
Но сам же, уже поддавшись искушению говорить языком неоплатонизма, Арий запутался в сетях этого дискурса. Неоплатоники, пытаясь демонтировать классическую традицию, указывали, что либо Сына нельзя именовать Богом (если Он не абсолютно со-вечен Отцу и не неизменен), либо Он теряет свою личностную субъектность. Именно для неоплатоников была важна полная сущностная тождественность всех атрибутов и предикатов у Лиц Троицы. Но полностью тождественная Троица превращалась просто в трех клонов. Поэтому Арий избрал первый вариант ответа и согласился считать Сына скорее временным порождением и даже творением Отца, чем просто Его силой или «клоном».
Напомним, что от своих тезисов «было время, когда Сына не было» и «Сын сотворен из не-сущих» Арий вполне искренне отказался на соборе в Никее. Но он так же искренне не мог принять ὁμοούσιος, который — как он видел — превращал Сына фактически в полную копию Отца без какой-либо Субъектности и личностной уникальности. Такое положение Сына и Духа в Троице вообще ставило вопрос о смысле их там наличия.
Единосущный
Необходимо отметить спорность термина «единосущный» (ὁμοούσιος). Возник он в недрах непримиримого антагониста ортодоксии — гностицизма, где этим словом обозначалось «сущностное единство эонов». Затем его взяли на вооружение себе и савеллиане-модалисты, и динамисты. Причем использовали они это слово, разумеется, в разных смыслах. То есть термин уже был достаточно дискредитирован. Никейские отцы, взяв за стержень своей теологии термин, используемый в разных современных им богословских направлениях в разном смысле, шли на очень большой риск. В итоге так и получилось, что каждая из сторон, присутствующая на соборе, в этом слове слышала то, что уже было осуждено когда-то, но не то, что хотели сказать сами отцы Никеи.
Экуменизм Никеи
Итак, язык никейского богословия был языком синкретичным! Отцы никейской теологии пытались совместить в одно целое все вышеперечисленные школы раннего христианства. А потому стали полностью чужды всем этим направлениям. Ну, это как если бы кто-то попытался совместить «в одном стакане» строгий патриархальный уклад, феминизм с его эмансипацией, права геев, «традиционную семью», «доминирующую государственную религию» и секулярное государство. В сторону такого «мыслителя» представители всех вышеперечисленных социальных направлений дружно бы покрутили у виска, заявив о своей несовместимости друг с другом.
Очень ярко этот синкретическо-экуменический характер никейской теологии описывает в своей «Истории франков» [HFr] (в десяти книгах) свт. Григорий, епископ Турский († ок. 594). Условный «арианин», посетив в 580 г. Тур (Франция), высказал классические аргументы в пользу «нетождественности» Сына с Отцом, указывая на Его подчиненный Отцу статус. При этом «арианин» твердо исповедует, что Христос — это «Сын Божий, …Премудрость, Свет, Истина, Жизнь, Правда Божья». То есть выдает классический набор определений Христа из доникейской теологии.
На что никеец выдает классический набор вопросов своей школы: «Скажи мне, когда же Отец был без Мудрости, без Света, без Жизни, без Истины, без Справедливости? Ведь поскольку Отец не мог существовать без этого, он не мог существовать и без Сына. Эти качества больше всего соединяются в таинстве имени Господня. Но и он вовсе не был бы Отцом, если бы он не имел Сына».
На самом деле это очень «синкретичная» формула вопроса, поскольку взята она из лексикона динамистов, которые постоянством наличия в Боге Правды, Света, Слова, Истины и т. д. как раз подчеркивали без-личностный характер этих атрибутов. Но никеец сюда же переносит свойство «Отцовства». То есть наряду с Правдою (ипостасированной в Сыне) необходимо всегдашнее отцовство, чтобы ипостасирование этих атрибутов было не результатом процесса (сопряженного с понятием «времени»), а всегдашним состоянием сущности Божества. Но в силу такого запроса само Отцовство перешло просто в акт сущности, а значит, в акт бессознательный, вечный. А это уже — модализм.
Таким образом, можно смело утверждать, что никейская теология была «экуменической». Нравится это нашим консерваторам или нет, но в основе этого проекта лежало желание примирить в единой системе уже имеющиеся «ереси». Не получилось. А что получилось? Наплодили новых течений и школ, но заветной цели так и не достигли.
* * *
История нужна нам не только чтобы знать о прошлом, но и чтобы извлекать уроки для настоящего. Чему нас учит история христианских доктринальных споров? Тому, что люди нередко говорят об одном и том же, но разными языками. Тому, что даже христиане не научились (и по сей день) внимательно слушать друг друга. Тому, что все попытки искусственно «скроить» универсальную доктринальную схему порождают новые споры и раздоры.
Из локальных традиций повествования о Христе невозможно — без грубых швов — соткать одну целостную ткань богословской традиции. Эти традиции разумнее всего было бы воспринимать как калейдоскоп отдельных, ценных самих по себе, картин.
Ну и самое главное, конечно же, это прекращение шельмования всех «еретиков» как «погибших и безблагодатных». Как видим, даже участники Вселенских соборов не могли толком разобраться друг в друге. А экуменический посыл (как попытка примирения враждующих богословских течений) также не является «новоделом проклятых экуменистов». Он присущ Церкви на протяжении всего ее исторического пути. Как и радикальный консерватизм, разумеется.
