на наш Телеграм
6 августа Церковь вспоминает страстотерпцев Бориса и Глеба — дивное, прекраснейшее проявление христианской святости, каким ответила только что крестившаяся, только что бывшая языческой Русь. Вся парадоксальность, радикальность, скандальность, неудобность — вся чудеснейшая красота христианства явлена была в этих молодых князьях — совсем не желавших умирать, но решивших лучше выбрать смерть, чем борьбу за власть, чем пролить братскую кровь; лучше быть зарезанными как овцы (как Агнец Закланный, чьей кровью побеждают небесные воинства Откр 12:11); вот святость, вот неотмирность, вот христианство; вот исток восточнославянской православно-христианской культуры; святость не-насилия, святость претерпевания страдания — «страстотерпчество» как особый чин святости появляется в связи с канонизацией Бориса и Глеба — а не причинения насилия другим. Лучше умереть, чем бороться: Нагорная проповедь, суть Евангелия тут явлены с потрясающей чистейшей подлинностью. Самая суть дела: мир сей есть борьба за власть и кровопролитие, т. е. «политика» в ее расхожем понимании; христианство есть исход из мира сего, Царство не от мира сего — Царство, правление, полития, т. е. политика в некоем немирском, не расхожем понимании: и Борис и Глеб дают этой политики наиярчайший образец. Мы писали уже о братьях-страстотерпцах как о политиках. В этот раз мы пойдем иным путем — проследим развитие в древнерусской культуре того, что посеяли Борис и Глеб — и общие христианские основы этого.
В сборнике «Долгий путь российского пацифизма. Идеал международного и внутреннего мира в религиозно-философской и общественно-политической мысли России» можно найти статью Н. П. Малахова
«Идеи мира в русской агиографической литературе»:
«Жития святых были в России излюбленным домашним чтением широких народных масс. По ним учились читать, их пересказывали на долгих зимних посиделках, каждый вечер на богослужении после шестой песни канона обязательно читали житие того святого, чья память праздновалась церковью в этот день. С другой, стороны сама практика канонизации святых указывает на деятельное участие народного самосознания в формировании идеала святости, так как канонизации почти всегда предшествовало народное почитание усопшего праведника».
Итак, жития, с одной стороны, формировали сознание людей Древней Руси, с другой стороны — они были во многом сами санкционированы этим сознанием. О Борисе и Глебе — первых святых, выдвинутых Древней Русью для канонизации, читаем:
«Князья погибли не за веру, а в междуусобной борьбе. … Чина святых страстотерпцев до этого не существовало вовсе. … первым подвигом русских святых было … полное непротивление злу ради победы мира Христова. Это непротивление шло вплоть до личной мученической гибели. Оно полностью соответствовало апостольскому слову: “Не будь побежден злом, но побеждай зло добром” [Рим 12:21]. … христианский подвиг князей стал в то же время и их политическим выбором. … войне был противопоставлен мир».
Этот политический выбор воспроизводился и далее:
«В житии святого благоверного князя Мстислава, второго и любимого сына Владимира Мономаха, подробно рассказывается о его отказе мстить за смерть брата Изяслава. В результате закончилась великая смута на Руси, известная как война Мономаховичей и Ольговичей. … В результате на Любечском съезде был заключен мир. … Старший сын князя Мстислава Всеволод-Гавриил несколько раз отказывался от княжения в почетных уделах ради примирения соперников и добровольно ушел в отдаленный Псковский удел».
На указание множества князей среди древнерусских святых в качестве часто повторяемого, но бездумного аргумента в пользу «христианского» милитаризма следует ответить так:
«Древний патерик складывался в период, когда войны, междоусобные и внешние, были делом повседневным и обычным, но и в этих условиях народная душа и соборный разум Церкви ни разу не прельстились образом военной славы, блеском победоносного оружия. Чин святых благоверных князей включает в себя свыше трех десятков имен, но нет среди них завоевателей. … Больше всего в русском патерике святых преподобных монахов, отшельников, основателей монастырей. … Содержание их подвига …: следование за Христом, служение ближним, утверждение мира в человеческих отношениях. … мир Христов достигается лишь великим трудом преобразования человеческой природы. … отречение от самих себя делает их кроткими, незлобивыми, наполняет душу тихим светом любви к Богу и ближнему. … Сергий Радонежский повторяет киевского игумена [Феодосия]: тот же общежительный устав, тот же запрет на стяжание (“злата и серебра в обитель не допускал”), та же щедрая милостыня (“заповедал нищих и странных довольно упокоевати и подавати требующим”), те же “ризы многошвенные”, те же кротость и любовь в отношении к братии и стремление всегда взять на себя самую тяжелую и неблагодарную работу. И всегдашняя готовность уступить, уйти в тень, стушеваться ради того, чтобы не обидеть, погасить раздражение».
Подобных примеров — множество. В общем и целом следует утверждать, что
«святые, стяжавшие внутренний мир, по данным агиографической литературы, почти всегда становились миротворцами как в частной, так и в политической жизни древней Руси. Мир, как внутренний, так и внешне достигался ими в результате отказа от борьбы за власть, богатство, защиту своей чести — т. е. от мирских благ во имя благ небесных».
В том же сборнике находим и статью Я. Н. Щапова
«Идеи мира в русском летописании XI–XIII веков»
Жития являют некоторый — в том числе политический — идеал; летописание осмысляет политическую действительность. Что же оно доставляет древнерусскому дискурсу мирности? —
«В летописях … можно найти интересные взгляды на мир, позволяющие понять представления людей XI–XIII вв. о способах решения политических конфликтов».
«Для обозначения отсутствия военных конфликтов в летописях употребляются слова “мир”, “тишина” и “любовь”. Другие слова соответствовали отдельным аспектам состояния мира».
«Наиболее распространенным и полисемантичным, имевшим различные значения, было слово “миръ”: оно обозначало и отсутствие войны, и договор (“рядъ”), соглашение между сторонами, учитывающее требования каждой из них, и дружбу, хорошие отношения между правителями и странами, т. е. больше, чем только отношения, определяемые договором».
«Слово “тишина” — более широкое понятие, чем только отсутствие войны между враждующими силами. Это находит выражение в том, что часто говорится о “тишине в земле”».
«В отличие от “тишины” слово “любовь” (или “любы”) применяется в узком смысле, означая мирные отношения между правителями или странами».
«Частым для обозначения перехода от войны к миру в рассказах о договоренности между князьями является слово “уладитися” (от “лад” — согласие, мир)».
Мир, тишина, любовь, лад — все это одновременно этико-религиозные и конкретно-политические концепты — термины и богословия, и этики, и политологии, и теории международных отношений; какое было бы чудо, если бы они вернули бы себе это качество.
Киевское летописание середины XII в. ставит в фокус внимания «мир как политическое средство решения конфликтов» в силу «обострения политической борьбы, следствием которой стали жестокие и разрушительные войны»: «угроза новых жертв в ходе войн вызвали … интерес к проблемам мира и войны, зафиксированный в летописной публицистике того времени», притом, казалось бы, все этому препятствовало: война была основным делом князей, основным средством решения конфликтов, одним из главных средств обогощения и пр. В общем, мир сей как он есть: для летописания характерно
«отношение к миру, мирному решению конфликтов как к проявлению слабости, недостойному не только настоящего полководца, но и политика».
В текстах, транслирующих подобное отношение,
«почти не заметны ссылки на христианское учение. Вероятно, это объясняется тем, что дела, связанные с войной и миром между князьями, между Русью и соседними странами, принадлежали княжеской, светской компетенции».
То есть княжеское, светское оставалось в своем дохристианском, мирском, языческом состоянии. Это тем более заметно при появлении христианского отношения в том же корпусе текстов:
«в этом плане чрезвычайно интересно существование на Руси особого древнерусского религиозно-политического трактата “Поучение о казнях Божиих” … Нашествия иноплеменников, военные поражения при защите Русской земли — это Божье наказание за грехи народа, который забывает о Боге. … В отличие от внешних, военных поражений, междоусобные войны князей — результат деятельности не Бога, а дьявола, который радуется убийству и крови, пролитой братьями, разжигая ссоры между нами, зависть и клевету. Это разделение причин внешних и внутренних военных конфликтов можно объяснить, вероятно, тем, что нашествия иноплеменников, как и голод, и саранча, не могут быть предотвращены, ибо регулирование этих бедствий вне компетенции человека средневековья. В отличие от этого нарушения мира внутри страны, междоусобные войны — результат деятельности самих русских князей. Таким образом, в “Поучении о казнях Божиих” мы видим сильный религиозный аргумент в пользу сохранения мира между русскими княжествами. … объяснение вражды, соперничества и военных столкновений между князьями вмешательством дьявола остаются популярными в летописании и вне его и позднее».
С трудом, но христианские идеи мира-любви проникают в собственно политическое мышление и практику:
«христианство позволило значительно обогатить концепции мира в русском средневековье новыми аспектами. Сентенции о мире в Псалтири (“ищи мира и следуй за ним” — 33:15), в апостольских посланиях (“ищи мира и стремись к нему” — 1 Пет 3:11, “плод правды в мире высевается у тех, кто хранит мир” — Иак 3:18) и других текстах, хорошо известных и читаемых на Руси, сделали эти идеи не только политическими, но и моральными. Об этом говорит, например, использование указанной цитаты из Псалтири в форме “взыщи мира и пожени и” в Поучении Владимира Мономаха, наставление сыновьям в “Завещании” князя Ярослава Мудрого: “Да еще [если] будете в любви межю собою, Бог будет в вас, и покорить вы [вам] противныя [врагов] под вы, и будете мирно живуще”. Христианское понимание мира не только как политического явления нынешнего, преходящего мира, но и более широкого состояния души человека, было высказано Владимиром Мономахом в его Послании к своему врагу, князю Олегу Святославичу. Оно было послано после того, как Олег в ответ на нападение сына Владимира Изяслава разбил его в военной схватке, и сам Изяслав погиб. Князь Владимир призывает Олега и его братьев к прекращению войны, заявляя: “Если… кто из вас не хочет добра, ни мира христианам, пусть его душа на том свете не увидит мира от Бога” (“а не буди ему от Бога мира узрети на оном свете души его”). Так реалии феодальных войн находят свое осмысление в религиозном аспекте, для человека средневековья нередко значительно более) важного, чем аспект политический».
Итак, мы пришли к непосредственно политическому уровню, к уровню княжеского мышления и поведения. В антологии «МИР/PEACE: альтернативы войне от античности до конца второй мировой войны» встречаем два древнеруских княжеских текста; первый из них —
фрагмент из поучения св. Владимира Мономаха —
чудный христианский миротворческий текст от политика-практика:
«кроткие же унаследуют землю и многим насладятся миром. … Оружие извлекли грешники, натягивают лук свой, чтобы пронзить нищего и убогого, заклать правых сердцем. … Научись, верующий человек … гнева подавлению; лишаемый — не мсти, ненавидимый — люби … Избавляйте обижаемого, давайте суд сироте, оправдывайте вдовицу. … очистим себя, братья, от всякой крови телесной и душевной … очистим себя, братья, от всякой крови телесной и душевной … Господь наш показал нам победу над врагами, как тремя делами добрыми избавляться от них и побеждать их: покаянием, слезами и милостынею. … Всего же более убогих не забывайте, но, насколько можете, по силам кормите и подавайте сироте и вдовицу оправдывайте сами, а не давайте сильным губить человека. Ни правого, ни виновного не убивайте и не повелевайте убить его; если и будет повинен смерти, то не губите никакой христианской души».
Интересно, что в «Поучении» можно найти мистико-аскетическое ядро этой мирной политики — практику непрестанной молитвы:
«если и на коне едучи не будет у вас никакого дела и если других молитв не умеете сказать, то «Господи помилуй» взывайте беспрестанно втайне, ибо эта молитва всех лучше».
Такова высота христианского политического мышления; а вот высота практики —
формула мирной программы князей на Любечском съезде:
«собрались в Любече для установления мира [«на устроение мира»] и говорили друг другу: «Зачем губим Русскую землю, сами на себя ссоры навлекая? … объединимся чистосердечно».
Как текст это немного; но это важно как пример реального практического примирения. Под конец этой главки вернемся к чудной логике русского языка: «устроение мира» — заключение мирного договора, прекращение войн, создание мирных отношений — здесь слышится «структура вселенной»; и мы должны научиться видеть в «структуре вселенной», в онтологии реальности — мирность: Бог творит мiръ как миръ, устраивает вселенную мирно. Вражда есть распад мира-мiра.
Это древнерусские примеры; перейдем к их общехристианским основаниям.
Описание библейского основания находим в главе
«Ненасилие и евангельский идеал»
монографии «Традиции ненасилия в истории культуры» О. Ю. Шаховой:
«Истоки европейской традиции ненасилия связаны с учением Христа, и прежде всего с его заповедью «Не противься злому» (Мф 5:39) … христианская этика абсолютное совершенство считает не потенцией, а актуально существующим в Боге. … «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». Это, наряду с любовью к Богу, «есть больше всех всесожжений и жертв» (Мф 22:39; Мк 12:30–33; Лк 10:27). Обращает на себя внимание ответ Иисуса на вопрос «Кто мой ближний?». Оказывается, ими для человека являются не только его непосредственные родственники и те, кто любят его самого и оказывают ему милость, но и проклинающие, ненавидящие, обижающие (Мф 5:44; Лк 10:29–37); с точки зрения евангельской этики «любить только тех, которые вас любят, не есть подвиг, достойный награды Отца Небесного» (Нагорная проповедь Спасителя, 1991, с. 19). Такое широкое значение, придаваемое понятию «ближний», не случайно, как не случайно и требование отношений любви между людьми. Эти два аспекта — прямые следствия понимания Бога как совершенного Отца. Действительно, будучи детьми одного Отца, все люди становятся братьями, ближними: «…все вы братья… один у вас Отец, Который на небесах» (Мф 23:9). Именно поэтому они и должны любить друг друга, тем более, что их любит Отец, которому они стремятся уподобиться. … заповеди, данные древним, в учении Христа приобретают особую интерпретацию: «Вы слышали, что сказано… не убивай; кто же убьет, подлежит суду. А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду… Вы слышали, что сказано: око за око, и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую… Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших…» (Мф 5:21–22, 38–39, 43–44). Человек, желающий обрести Царство Небесное, должен уметь давать ближнему, не надеясь на ответное воздаяние, прощать ему согрешения, не судить и не осуждать, проявлять кротость, милосердие (Мф 6:14, 7:1–2, 5:5; Лк 6:36–38, 14:12–15). … «Вы слышали, что сказано: око за око, и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два» (Мф 5:38–41). … особым случаем любви и вместе с тем ее испытанием является любовь к врагу. Она означает прощение его прежних злодеяний в том смысле, чтобы они перестали быть преградой для единения и сотрудничества. … Истинная любовь признает ценность, неповторимость каждого человека независимо от его социального или имущественного положения, каких-либо пристрастий и т. п.: Христос, как известно, проповедовал среди обездоленных, немощных, мытарей, грешников и пр.
Интерпретации, разъяснения смысла и значения заповеди непротивления в истории христианства многочисленны … В этой связи следует остановиться также на произведениях святоотеческой письменности, в создателях которых Церковь признает авторитетных свидетелей Богооткровенной Истины, правильно ее понимавших и толковавших. Выдающимся отцом Церкви, творчество которого пришлось на золотой век свято отечественной письменности (IV в.), был Иоанн Златоуст. … Благодаря любви становится возможным то отношение к другим людям, к которому призывал Христос в своей проповеди: не гневаться, не противиться злому, любить врагов, давать просящему и т. п. Тем самым Он, как писал Иоанн Златоуст, определяет степени добродетели, ведущие к «высоте любомудрия»: «…первая степень — не начинать обиды; вторая, — когда она уже причинена, не воздавать равным злом обидевшему; третья — не только не делать обижающему того, что ты потерпел от него, но и оставаться спокойным; четвертая — предавать себя самого злостраданию; пятая — отдавать более, нежели сколько хочет взять причиняющий обиду; шестая — не ненавидеть его; седьмая — даже любить его; восьмая — благодетельствовать ему; девятая — молиться о нем Богу». Это повеление велико и требует мужественной души и великого подвига, поэтому и награда обещана соответствующая — подобие Богу, «сколько сие возможно для человеков» (см.: Иже во святых отца нашего…, 1843, с. 377–378)».
Итак, как то и следует, мы перешли от Евангелия к Отцам. В сборнике «Ненасилие как мировоззрение и образ жизни» находим статью О. А. Шалимова
«Отношение ранних Отцов к проблеме насилия»:
«Христиане совершили подлинный переворот в отношении к насилию. Античность не знала такого глубокого отвращения к силе и пролитию человеческой крови. Напротив, сила обожествлялась. Особенно это видно в культе эллинистических царей, а затем римских императоров».
«Христианство предлагало совершенно иной путь. Личность живого, «смиренного сердцем» Бога, принявшего человеческий образ, Бога, который, как раб, умер на кресте среди разбойников и воскрес «в третий день по Писаниям», стояла в самом центре апостольской проповеди».
«Поэтому не случайно, касаясь проблемы преодоления насилия в человеческой душе и в отношениях между людьми, Отцы Церкви прежде всего обращались к земной жизни Иисуса Христа».
«Слова Иисуса Христа из Нагорной проповеди об отношении к врагам также сыграли важнейшую роль в отношении христиан к проблеме насилия. Решимся привести полностью это место, так как на протяжении двух тысячелетий оно является отправной точкой в спорах о том, как следует противостоять насилию, в том числе и на личном уровне. «Вы слышали, что сказано: око за око, и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся. Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники? Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф 5:38–48)».
«Любовь к врагам настолько выходит за рамки естественных человеческих чувств, что возникает сомнение, не является ли она уделом избранных. По убеждению св. Василия, все люди призваны исполнить эту заповедь, поскольку Бог «не предписал бы сего, если бы не даровал к тому способности. … «Обидел тебя разгневанный? Останови зло молчанием» (Т. 2. С. 162). «Укоряет тебя? а ты благословляй. Бьет? а ты терпи. Презирает и за ничто почитает он тебя? а ты приведи себе на мысль, что из земли ты составлен и в землю опять разрешишься» (Т. 2. С. 163). «Он назвал тебя подлым, бесславным, нигде ничего не значащим? А ты назови себя землею и пеплом. Ты не честнее отца нашего Авраама, который так себя называет (Быт 18:27). Он назвал тебя невеждою, нищим, человеком, ничего не стоящим? А ты, говоря словами Давида, скажи о себе, что ты червь и ведешь начало от гноища» (Пс 21:7) (Т. 2. С. 163). … В 55-м, 56-м и 57-м правилах святитель касается вопроса об убийстве и устанавливает порядок покаяния за убийство. В частности, в 55-м правиле св. Василий указывает, что те, кто вступили в битву с разбойниками, если они не являются служителями Церкви, не допускаются до причастия. Те же, кто принадлежит к причту, должны быть низложены со степени. При этом архиепископ ссылается на следующие слова Евангелия: «…все, взявшие меч, мечом погибнут» (Мф 26:52) (Т. З. С. 253). Подобное запрещение мы встречаем в 13-м правиле 188-го письма, в котором пришедшему с войны запрещалось причащаться в течение трех лет (письмо 188, 13)».
«В первой гомилии о Кресте и разбойнике св. Иоанн Златоуст призывает: «Итак, будем подражать Господу и молиться за врагов» (5, 405–406; см. также 408). Так же, как и Василий Великий, святитель Иоанн ставит вопрос, возможно ли в этом подражание Богу. И отвечает: «Можешь, если желаешь, потому если бы ты был не в состоянии подражать, то как бы сказал (Спаситель): “научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем” (Мф 11:29)? Если невозможно было бы подражать, то не сказал бы Павел: “Будьте подражателями мне, как я Христу”» (1 Кор 11:1). За врагов молился побиваемый камнями первомученик и архидиакон Стефан (Деян 7:60). И не просто молился, но «преклонив колена, с сердечным сокрушением и с великим состраданием» (1-я гомилия о Кресте и разбойнике, 5, 406–407). … Злу не следует потворствовать. Но сатане христиане должны противиться именно теми средствами, которые предлагает Иисус Христос, т. е. подставить другую щеку, отдать рубашку и т. д. «Таким образом ты действительно победишь лукавого. Не огнем ведь погашают огонь, а водою», — замечает Иоанн Златоуст (гомилия 18 на Евангелие от Матфея, 1, 265).»
«Египетские монахи так же, как древние апологеты и позднее Отцы Церкви, исходили в своих взглядах на насилие из принципов Нагорной проповеди … отношение к врагу не только основывалось на полном ненасилии, оно было проникнуто любовью, прощением, смирением и терпением».
«Пацифистская» позиция наиболее ярко выражена в сочинениях Тертуллиана, Оригена и раннего Лактанция. В «Божественных Институциях», которые были написаны им около 304–311 гг., он занял резко отрицательную позицию по отношению к военной службе, смертной казни, гладиаторским боям (Div. Inst. 5.6.19; 5.10.10; 5.17.13; 6.20.9–12; 6.20.15-17; 6.6.22–24). Подобно Оригену, он был уверен, что войны и всякое насилие и разделение прекратятся, когда все уверуют в Единого Бога и осознают, что все они являются Его детьми (Div. Inst. 5.8.6)».
«Киприан Карфагенский (ум. в 258 г.) в трактате «К Донату» отрицал двойную мораль: убийство для него всегда убийство, на частном или государственном уровне оно совершено».
«Отношение раннехристианских писателей к проблеме насилия трудно объяснить, если не принять во внимание те новые идеи, которые принесло с собой христианство как мировая религия. Их можно сформулировать так: Бог-любовь, богоподобие человека и Царство Божие. … Связь этих идей с позицией ранних христианских писателей и Отцов Церкви очевидна. Любовь к врагу была бы невозможна, если бы она не соответствовала сути Самого Бога и если бы Он не давал человеку сил следовать этим путем. Но любить врага немыслимо, если его личность не столь же драгоценна, уникальна в глазах Бога, как и личность оскорбленного. Причем это трепетное отношение к врагу мало должно зависеть от его нынешнего нравственного состояния. Только тогда возможна та жертвенная позиция, о которой Иисус Христос говорит в Евангелии. Лишь она содержит в себе возможность подлинного примирения. Следуя этим принципам, которые в то же время суть законы Царства Божьего, христианин подготавливает свою душу к «жизни будущего века». И в этом для него заключается величайшая надежда и радость даже среди страданий временной жизни».
«Даже автор «теории справедливой войны» Августин воспринимал войну как трагедию, как несчастье, как следствие греха (О граде Божьем 19, 7), а Василий Великий требовал от пришедшего с войны покаяния».
Идеей мирности проникнуто и церковное богослужение. В уже упомянутой антологии «Долгий путь российского пацифизма. Идеал международного и внутреннего мира в религиозно-философской и общественно-политической мысли России» находим статью А. П. Ягодовского
«Идеал мира в литургической практике Русской Православной церкви»:
«Идеал мира в душе, а следовательно, и в обществе, служит путеводной звездой для всякого искреннее верующего православного человека. Этот идеал проповедовался Православной церковью. … Идеал мира пронизывает также и православное богослужение, которое в течение десяти веков было главной духовно воспитующей школой для многих поколений православных верующих; а к ним относилось подавляющее большинство русского народа».
«Статья Элизабет Бер-Сигель “Православие и мир” затрагивает указанную проблему. Автор подчеркивает, в частности, что “молитва о мире как о высочайшем мессианском даре, полноте жизни, предвкушении царства Божия… — это сердце православной молитвы”, а Евхаристия, по выражению св. Иоанна Златоуста, является “таинством мира”. Говоря о православном мистицизме, Э. Бер-Сигель отмечает, что он далек от праздного квиетизма и настраивает на духовную брань божественной благодати в соединении с сознательной человеческой волей против эгоистических устремлений и страстей, разрушающих внутренний мир и мир всего мiра. Мир Божий, пишет она, может сиять мiра через мужчин и женщин, воистину воцерковленных и следующих евхаристической практике.»
«Первым прошением Мирной Ектении является молитва “о свышнем мире и о спасении душ наших”, то есть о самых важных для христианина вещах — о спасении души и о мире небесном, высшем, мистическом. Далее следует прошение”о мире всего мiра, о благостоянии святых Божиих церквей и соединении всех”, то есть о мире как об отсутствии войн между странами и народами … о земном изобилии “и временех мирных”, то есть не только об отсутствии войн, но и о спокойной, беззлобной, невраждебной по отношении друг к другу жизни. И далее: “о избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды” — это прошение о том, чтобы Бог помог людям отторгнуть от себя греховные помыслы и опять-таки обрести мир, но уже мир внутри себя — мир душевный и духовный, без которого невозможен мир внешний, в обществе и между народами. … Таким образом, с самого начала богослужения прихожане и священнослужители молятся о мире. Отметим, что эти моления о мире гораздо шире, чем мiрское понятие отсутствия войны в обществе, того, что мы называем “движением за мир”. Мы видим, что понятие мира как отсутствия войны и насилия в обществе неразрывно связывается и ставится в зависимость от мира небесного, который в то же время является и миром внутренним, душевным, отсутствием гнева и злобы. Молящийся окунается в атмосферу полного мира, любви, взаимопонимания и единения с Богом и друг с другом. В этой атмосфере и проходит православное богослужение и в идеале должна после него проходить вся жизнь православного христианина».
«Открыв служебник, читаем киноварью написанное наставление священнику, собирающемуся служить Литургию: “Хотяй священник божественное совершати тайнодействие, должен есть перве убо примирен быти со всеми и не имети что на кого…”»
«Отметим здесь, что молитвы эти, вошедшие в практику русской церкви после принятия христианства в X в., сразу же вызвали отклик в народной душе. Первые русские святые — князья-мученики Борис и Глеб — отказались от власти, дабы не совершать насилия, и в результате были убиты своим братом Святополком. Они были сыновьями киевского князя Владимира и претерпели мученичество всего через несколько лет после крещения им Руси, но до сих пор находятся в числе самых почитаемых русских святых. Это только один из примеров того, насколько органично литургическая церковная практика вошла в духовную жизнь народа».
«В Просительной ектении имеется ряд прошений, обращающих сердца верующих и их внимание к миру: “Вечера всего совершенна, свята, мирна и безгрешна у Господа просим; ангела мирна, верна наставника душ и телес наших у Господа просим; добрых и полезных душам нашим и мира мiрови у Господа просим”. Здесь опять дается напоминание о том высшем литургическом мире, о котором здесь уже говорилось. Далее идут два очень личных прошения: “Прочее время живота нашего в мире и покаянии скончати”. Т. е. прожить остаток жизни в мире и покаянии, а также “мирной кончины”. Т. е. смерти в мире, без злобы и вражды, не с оружием в руках. Эти два прошения дают молящемуся возможность соприкоснуться с вечностью и будущим. … В Сугубой ектении содержатся призывающие к миру прошения, относящиеся к земной жизни: “Да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте”; “еще молимся о милости, жизни, мире, здравии, спасении, посещении, прощении и оставлении грехов рабов Божиих…”»
«Кроме просительных молитв, в ходе всякого православного богослужения священник многократно обращается к верующим с возгласом “Мир Всем”, который также постоянно обращает их внимание на необходимость пребывать в мире».
«Священник возглашает “мир всем”, после чего дьякон произносит: “Возлюбим друг друга да единомыслию исповемы…”, при этом священнослужители в алтаре целуют друг друга. Это то древнехристианское “целование мира”».
«Дьякон призывает присутствующих “стать добре”, то есть внутренне сконцентрироваться на служении Богу и молитве, и принести свое приношение (бескровную жертву) “в мире”, то есть без злобы, в духовной сосредоточенности, примирившись со всеми. В ответ на это хор поет: “Милость мира, жертва хваления”. В комментариях к Литургии это объясняется так: “Евхаристическая жертва со стороны Бога есть величайшее милосердие к нам и плод примирения с Богом через Христа Спасителя…”. Это значит, что и здесь имеется в виду не только примирение людей между собою, но и примирение с Богом, что и является совершенным и наиболее полным миром».
«Священник выходит из алтаря в основную часть церкви с возгласом “С миром изыдем”, что призывает христиан и после совершения Таинства выйти в мiр с миром, то есть в том состоянии, которое создавалось и поддерживалось в течение всей литургии».
«Итак, в православном богослужении присутствует всеобъемлющий и последовательный идеал мира, затрагивающий все стороны жизни Вселенной — мир “свышний”, мир как примирение с Богом, мир как внутренний, духовный мир человека, мир как отсутствие войн и мир как отсутствие вражды между людьми. Обращаясь как вовне себя, к Богу, так и внутрь себя, православный христианин везде видит напоминания о мире, о примиренности и душевном покое, что и необходимо для полной, совершенной молитвы, то есть общения с Богом».
«Постоянные богослужения, происходившие в монастырях, приводили к тому, что монахи и священники старались действовать в соответствии с идеалом мира, заложенным в православном богослужении. Так, например, ни монахам, ни священникам (в отличие от католических) не полагалось брать оружия в руки и участвовать в военных действиях, за исключением походных богослужений. Мало того, ни монах, ни священник не могли охотиться (кроме как в крайних случаях) и забивать домашнюю скотину».
«Таким образом, в богослужебной практике православной церкви с самого начала воплощался идеал мира, заложенный в евангельском учении с его проповедью “жизни во Христе”. У духовно развитого воцерковленного человека эта богослужебная практика всегда была источником тихого, спокойного настроения, поддержания мира с самим собой, с Богом и с другими людьми. Не это ли постоянное воспитание в себе чувства смирения (отметим этимологию и этого, ключевого для русской православной духовности слова: в корне его тоже лежит понятие мира) и рождало то поражающее до сих пор стороннего наблюдателя терпение и незлобие русского народа, его готовность “вынести все, что Господь ни пошлет”? Не этот ли мирный настрой православного богослужения привлекает и сейчас к церкви массы людей, измученных ожесточением, враждой и злобой, которые захлестнули внешний, безбожный “мiр сей”? Не он ли рождает понятие “соборности”, единения всех христиан, рожденное молитвенной практикой православной церкви?»
Все книги, куда входят использованные нами тексты, входят в подборку «Блаженны миротворцы. 15 книг о ненасилии и миротворчестве».
