Вот Иисус с учениками подходят к нищему, слепому от рождения и… “ученики Его спросили у Него: Равви! кто согрешил, он или родители его, что родился слепым?”

То есть они явно спрашивают Его в логике “А его, наверно, Боженька наказал, да, чтобы он грехи искупил”? А Иисус отвечает: “Не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божии”. И исцеляет его.

Для меня эти “Божьи дела” – не обязательно физическое исцеление. Мне кажется, что душевное здоровье (и вообще душевная высота и человеческое счастье) при физической неполноте – это тоже настоящее чудо. Я всегда вспоминаю эту евангельскую историю и “дела Божьи”, когда думаю о Нике Вуйчиче, родившемся без рук. Однажды я случайно видела его в аэропорту в Сочи – его везли на коляске по длинному коридору. И он весь как будто излучает свет.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

И вот вспоминаю я его и думаю: эх, не там, не там искал Ницше сверхчеловека. Сверхчеловек ему рисовался в виде образованного буржуа с фигурой Аполлона. А все “убогие”, неполноценные, которые так нравятся христианству, – их надо было как мусор смести с дороги, проложенной для сверхчеловека. Ницшевское “падающего подтолкни” – это вызов евангельскому “трости надломленной не переломит, льна курящего не угасит”. Ницше думал, что слишком долго человечество возилось с “надломленными тростями”, застряло и само себя тормозит. Сходящий с ума Ницше пишет: “Почему я пишу такие хорошие книги”. Бедный, ему было и невдомек, что он и написал такие хорошие книги, потому что сам был “падающим”, которого никто вовремя не подтолкнул: больной, страдающей страшными мигренями философ.

Я думаю, в христианстве Ницше увидел только одно – унылое морализаторство, а потому и бежал от него  со всех ног. Но это морализаторство – это то “законничество”, которому бросает вызов еще Христос, который приходит к благочестивым иудеям и нагло им там переоценивает ценности. Христос, который становится там “по ту сторону добра и зла”, говоря: “Мои пути – не ваши пути”. Христос, который спасает блудницу и исцеляет бесноватого.

Этот самый Христос приходит к падшим, больным психически и физически, приходит к инвалидам, калекам и даже – к мертвым – и дает им новую жизнь. Нисходит во ад, в самые социальные низы, ко всем, вытолкнутым страданием за пределы “нормального”, “правильного” и “приличного”. Фрейд уже тут как тут, ставит диагноз – “влечение к смерти”, и Ницше рядом сокрушается: Христос – Господь болезни, упадка и деградации, ведь Он отрицает здоровье, отрицает саму жизнь!

Но… почему же тогда он исцеляет? Почему спасает от смерти? Почему воскрешает? Почему он склеивает надломленные трости, разжигает затухающий огонь жизни? Почему “исцеляет в субботу”: разве это не вызов “священным устоям” во имя жизни?

А все потому, что Он тоже мечтает о сверхчеловеке. И так же, как Ницше, видит его не среди добрых и законопослушных, не среди правильных и “хороших”. Но только Христос гораздо революционнее Ницше: физическая правильность для Него тоже ничего не значит. Лучше их этих “правильных и здоровых”, цвет нации для Христа – только “гробы окрашенные”, которые внутри давно мертвы – “полны костей и всякой мерзости”. Их самоуверенное благополучие – просто медленное умирание внутри. Не к ним, самодовольным гробам, приходит Христос. Свое время и силы он тратит на других – надломленных и угасающих. Видимо, в них-то Он и видит настоящий потенциал, настоящую живую жизнь, освобожденную из тюрьмы “правильности”.

Ведь мы, нормальные, все время пытаемся как-то нормально устроиться, быть как все (или “не как все”, какая разница), быть не хуже других. Мы – просто наши отражения в глазах других, в них мы ищем опору, в них мы ищем “добро и зло”, ищем свое место – и сами строим свою тюрьму из того, “что люди скажут”. Запихиваем свои скелеты в шкафы, а шкафы старательные красим – пока окончательно не потеряем себя, превратившись в сплошные шкафы со скелетами, в “гробы с мертвыми костями”. «Так говорит Господь: проклят человек, который надеется на человека и плоть делает своею опорою, и которого сердце удаляется от Господа» (Иеремия 17:5).

Но “ненормальные” – инвалиды, нищие, бездомные – вытолкнуты за пределы социума в пустоту. Ничего хорошего люди не скажут, скажут только “боженька наказал” или “самивиноваты”. Они больше не могут “надеяться на человека”, и им остается только надеяться на Бога. Страдающие, надломленные и одинокие – они стоят лицом к лицу с болью, с бездной, с отчаянием. У них все скелеты из шкафов вываливаются, все маски с них сползают, они страдают неприлично и антиобщественно, и “хорошие люди” с негодованием и отвращением отворачиваются. Но часто те, кому не на кого больше надеяться, на ком общество поставило крест, вдруг встречают чудо, и “являются на них дела Божьи”.

На сайте, посвященном полноценной жизни людей с инвалидностью, я увидела замечательную формулировку: “Мы руководствуемся философией Экстрабилити (от англ. «extra», «сверх» и «ability», «способность») — мы считаем, что люди с инвалидностью, которые смогли адаптироваться к своему физическому статусу и вернуться к жизни в обществе, активизировали особые внутренние возможности, скрытые в каждом человеке”.

“Надломленные трости” становятся сверхчеловеками и обретают сверхспособности – нет, не прожигать стены взглядом – кому это надо? – а сверхспособности, которые пригодились бы каждому из нас: вытаскивать себя за волосы из болота жизненных обстоятельств и из собственной “тюрьмы разума”.

Люди, в нашем понимании, “с ограниченными возможностями”, становятся “экстра-людьми” и могут жить более счастливо и полно, чем те, кто физически полностью здоров. А здоровые люди, с руками, с ногами, наоборот, загоняют себя в клетку социальных  и психологических ограничений вроде “не могу уйти с этой мерзкой работы, другую в нашем городе все равно не найти”, или “ну и что, что он не женится, пусть так, а то вообще одна останусь”.

Люди добровольно калечат свою жизнь, и им тоже ой как нужно исцеление через “дела Божьи”, чтобы почувствовать себя людьми с неограниченными возможностями для счастья.