на наш Телеграм
125 лет назад, 23 марта 1900 г., родился и 45 лет назад, 18 марта 1980 г., преставился Эрих Фромм — немецкий социолог, философ, социальный психолог, психоаналитик, представитель Франкфуртской школы, один из основателей и классиков неофрейдизма и фрейдомарксизма. Для нас важна следующая мысль Фромма: подлинный водораздел проходит не между верой и неверием, а между гуманистической этикой и авторитарной этикой. Первая (ее примеры — христианство, марксизм) основана на активности человека, разуме, свободе, любви, братстве. Вторая (ее примеры — кальвинизм, сталинизм) основана на подчинении внешнему авторитету, фанатизме, ксенофобии и пр. Подлинная библейская вера с ее борьбой с идолопоклонством (отчуждением, царями, жрецами, угнетением) — гуманистична. Многие современные люди несмотря на весь свой атеизм — идолопоклонники с их поклонением Успеху, Деньгам, Нации, Работе и пр., тогда как пророки Танаха у Фромма выступают примерами гуманизма. Его наследие огромно: мы, отдавая дань памяти, ни в коем случае не даем обзор этого наследия, но только перечислим 15 его книг, разбитых нами (очень примерно и условно) тематически: три по теологии, три по психологии, три по социологии, три по марксизму и три книги публицистики — но везде мы будем ставить ударение на иудеохристианском измерении мысли Фромма.
1. Фромм-теолог
1.1. Вы будете как боги. Радикальное толкование Ветхого Завета
Книга, посвященная Ветхому Завету и иудейской постбиблейской традиции.
Здесь, как и в других своих книгах, Фромм утверждает, что принципиальное различие проходит не между верой и неверием, а между авторитарной этикой и гуманистической этикой. Первая — про подчинение внешнему авторитету, фанатизм, отчуждение и т. д. Вторая — про рациональность, любовь, свободу, братство. Примеры первой — сталинизм, кальвинизм. Примеры второй — марксизм, христианство.
И вот Фромм считает, что Ветхий Завет — основоположник гуманистической этики, а его борьба с идолопоклонством — парадигмальный пример борьбы с авторитарной этикой. Библейский монотеизм — про богоподобие человека, про его свободу, про справедливость, про любовь и братство. Идолопоклонство — что древнее, что современное — про умаление человека, про служение вещам (власти, семье, деньгам и пр.).
Идолопоклонство есть поклонение внешним законам — социальным, природным. Но раз человеку присущи свобода и активность, то возможно восстание против этих законов: прорыв человека в историю. Библия, в силу вышесказанного, — книга, дающая начало историческому, революционному мышлению. Библейская духовность имеет несводимое политическое измерение.
Но что тогда с концепцией «Бога»? — это не более чем концепт, считает атеист и материалист Фромм. Принципиально, каким опытом он рожден, и какому опыту он отвечает. Библейский концепт Бога рожден опытом любви, братства, свободы, борьбы с идолопоклонством, царями, борьбой за справедливость. Фромм, будучи атеистом, считает, что для современности концепт Бога более не нужен, но переживание, которое его рождает, будет существовать, пока будет существовать человек, с его разумностью, экзистенцией, способностью к любви, солидарностью, удивлению и т. д.
Почему именно Ветхий Завет рождает гуманистическую этику? Из-за уникальности истории евреев. Большую часть истории они не имели своей государственности, то есть — были угнетенными, а не угнетателями. Египет, Греция, Рим и пр. рождали образцы авторитарной этики, ибо их культура — культура угнетателей, идолопоклонников. Израиль как община угнетенных рождает культуру угнетенных, монотеистов, культуру освобождения. Роль Израиля тут не ограничивается только Ветхим Заветом; Израиль подарил человечеству много кого, например — Маркса.
Короче говоря, для нас важно, что именно марксист-атеист проговорил эти вещи: Библия — революционная книга (книги), и опыт, который ее когда-то породил, не только не исчез, но по мере освобождения человечества будет только расти.
Добавим кое-что еще. Фромм прослеживает эволюцию образа Бога от авторитарного правителя до Ничто апофатической теологии. Эта эволюция — это развитие библейской религии, логически по Фромму должна закончиться атеизмом, на что, однако, по «понятным причинам» религия не идет (но добавим от себя: на это пошла культура, рожденная Библией, — Запад). Фромм, однако, в этой книге не говорит почти ничего о христианстве, кроме как о последних словах Христа: Фромм считает, что они не свидетельствуют о богооставленности Христа, Он просто молился словами псалма как нормальный еврей. Фромму кажется странным, что Мессия приходит к бессилию и отчаянию. И это у Фромма непоследовательно, учитывая его логику эволюции образа Бога: если в начале этой эволюции Бог — авторитарный правитель, то не более ли чем логично, что в конце ее Бог — слабый отчаявшийся гонимый, в итоге — казненный политический преступник и попросту — труп? Разве то, что Библия оканчивается историей богооставленного убитого Мессии, не подтверждает догадку Фромма, что библейская логика должна кончиться атеизмом? Кажется, что так, но Фромм так не считает, и вообще после Ветхого Завета для него — Талмуд, а не Евангелие. Логика распятого Мессии кажется ему странной, он ее не принимает. Однако сама логика книги Фромма помогает понять единство Ветхого и Нового Завета: да, Библия приходит к атеизму, но вписывая его в саму теологию: абсолютная божественность человека и абсолютная человечность Бога — вплоть до слабости, отчаяния, богооставленности, смерти: это как раз абсолютный предел гуманистической этики: очеловечивание и «исчезновение» Бога, кенозис и смерть Его, приводящие к обоготворению-обожению человека.
1.2. Догмат о Христе
Здесь Фромм с помощью фрейдизма и марксизма разбирает развитие догмата о Христе: разумеется, мы не могли пройти мимо такой книги. Фромм утверждает, что раннее христианство — революционное движение, выражающее чаяния угнетенных масс Палестины и Римской империи первых веков. По мере развития, утверждает Фромм, христианство все более теряло свою революционность и в своей окончательной догматической форме было уже идеологией правящих классов. С первым мы, конечно, согласны, а по поводу второго скажем следующее. Фромм, к счастью, понимает (в отличие от многих), что гностицизм — не революционен, в своем учении о Христе гностицизм теряет революционность христианства: Христос гностиков — во-первых, не Бог или не совсем Бог, а главное — Он не полностью человек (у него была «духовная плоть» и пр.; Он на самом деле не был распят и пр.), а соль как раз в том, что Бог — человек, плотник, бунтарь, распятый властями, возносится на Небо. Но в других отношениях, как кажется, Фромм ошибается.
Он считает, что арианство — ближе к первоначальному христианству. Но, во-первых, арианство продвигалось императорами, оно никак не подходит под учение угнетенных масс; а главное — арианство, отрицая божественность Христа, обнуляет революционность христианства. Вообще вся борьба за догмат о Богочеловечестве велась за истинную человечность Христа и истинную Его Божественность: именно дело было в том, чтобы удержать во что бы то ни стало мысль о казненном Человеке, вознесенном на Небо. Этого Фромм не понимает, как не понимает революционную суть тринитарного догмата.
Фромм считал, что никейская догматика была уже идеологией абсолютистской империи, тогда как именно арианство, отрицающее Троицу, верящее в Бога-Отца, как единственного «вполне» Бога (Христос ниже Его), как раз было имперской идеологией: бог на земле и бог на небе; а вот Троица разрушает эту картину: если на небе — Троица, то кто Ей соответствует на земле? — явно не император, который никак не троичен. Карл Шмитт утверждал, что та или иная политическая модель есть секуляризация той или иной теологии, в частности монархия есть секуляризация христианской теологии (монотеизма). Петерсон ему возражал, утверждая, что политическая теология монархии рождается в Античности (Аристотель), иудаизме (Филон), арианстве (Евсевий) и уничтожается тринитарным догматом. Теология монархии основывается скорее на Аристотеле, ее нельзя вывести из Евангелия. А мы в свой черед спросим: какова может быть политическая теология Триличного и Распятого Бога? (Бог Аристотеля, Филона, Евсевия — не триличен, и не был воплощен и распят; о том, что Античность не знала подлинного атеизма, много писал Лосев в «Истории античной эстетики»: «Первоединое» и пр. не имеет ни имени, ни биографии; подлинный монотеизм вводит только Библия, которая, как мы знаем, считала монархию антибожественной.)
Если монархия — секуляризация нехристианских теологий, то, следовательно, секуляризация христианской теологии воплощена в других политических моделях христианских обществ (то есть как минимум в демократии, как максимум в социализме: Бог, ставший человеком, не подразумевает власти вообще, Он «равен» с людьми, Триличный Бог подразумевает некую социальность — по Федорову: «Троица — вот наша социальная программа»). Фромм не понимает, что догматика Церкви предполагает социальной своей моделью не Империю, а монастырь — то есть социалистическую общину. Поэтому все ереси поддерживались Империей, а догматику поддерживали монахи.
1.3. Психоанализ и религия. Текст и аудиоверсия
Важнейшая работа и для верующих, и для атеистов. Фромм как психоаналитик считает, что религия как система взглядов и ритуал были, есть и будут всегда, человек как таковой всегда «религиозен», в том смысле, что у него всегда есть та или иная целостная система взглядов и ценностей:
«Под религией я понимаю любую разделяемую группой систему мышления и действия, позволяющую индивиду вести осмысленное существование и дающую объект для преданного служения. Фактически не было такой культуры — и, видимо, никогда не будет, — в которой не существовало бы религии в этом широком смысле».
«Мы нуждаемся не только в системе ориентации, которая придает какой-то смысл нашему существованию и которую мы можем разделять с другими людьми; мы нуждаемся также в том, чтобы выразить нашу приверженность преобладающим ценностям с помощью общих действий. Вообще говоря, ритуал — это общее для многих действие, выражающее общие стремления, которые имеют основания в общих ценностях».
И дело тут совсем не в науке — религия вообще не про науку:
«Важны не гипотезы о природе и ее творении, а благо человеческой души; и сегодня это столь же истинно, как во времена Вед или Будды».
В силу всего этого истинное деление проходит не между верой и неверием: все во что-то «верят» (имеют систему взглядов и ценностей, например — атеизм). Истинное (основоположное, фундаментальное, определяющее) деление проходит между «гуманистическими» и «авторитарными» религиями, между религиями любви, братства, свободы и религиями, которые любовь, братство, свободу уничтожают. Примеры первых — раннее христианство, учение Маркса, вторых — нацизм, кальвинизм, сталинизм.
Так атеистам и христианам — здесь открывается общее поле борьбы — стоит бороться не с религией, а с идолопоклонством силами, отчуждающими человеческую сущность.
«Не пришло ли время прекратить споры о Боге и вместо этого объединиться в деле разоблачения современных форм идолопоклонства? Сегодня это — не Баал и Астарта, это — обожествление государства и власти в странах с авторитарным режимом; и обожествление машины и успеха в нашей собственной культуре, угрожающее наиболее ценным духовным обретениям человека. Религиозные мы люди или нет, верим мы в необходимость новой религии или же в религию без религии либо в продолжение иудеохристианской традиции, — в той мере, в какой мы заботимся о сущности, а не о внешнем, о переживании, а не о слове, о человеке, а не о церкви, — мы можем объединиться в твердом отрицании идолопоклонства и найти, возможно, в этом отрицании больше общей веры, чем в любых утвердительных суждениях о боге. И, конечно, так мы обретем больше смирения и братской любви».
2. Фромм-психолог
2.1. Человек для себя. Исследования психологических проблем этики
Одна из важнейших книг одного из важнейших мыслителей XX в. Психология этики — вот главная тема тут, но нам интересна религиозная ее сторона. Человек сущностно религиозен, утверждает Фромм, у всякого человека есть «система ориентации и поклонения», и у атеиста, и у материалиста и пр. Более тот, кто называет себя рационалистом, человеком современным, на деле часто оказывается элементарным фетишистом (человеком, преклоняющимся перед Успехом, Идеологией, Социумом и пр.). Так же дело обстоит и с людьми, называющими себя христианами: слишком часто монотеисты оказываются идолопоклонниками.
Подлинный водораздел проходит не между атеизмом и религией, а между «рациональной верой» и «иррациональной верой». Первая — продуманная свободная система ориентации и поклонения добру, разуму, любви; вторая — навязанная социумом система ориентации и поклонения жестокости, авторитету и пр. Примеры первой — марксизм, христианство. Примеры второй — сталинизм, кальвинизм.
Самое ценное для нас в книге Фромма — утверждение, что вера есть нечто необходимое человеку, без нее он потерян, болен. Борьба с верой — более не прогрессивна (если вообще была таковой когда-то), ныне она реакционна, подрывает прогрессивные силы человечества. Релятивизм, цинизм — первейшие враги прогресса на современном этапе. Надо верить в человечество, прогресс, любовь, справедливость, братство. Почему это так и почему такая вера — рациональна — читайте собственно в самой книге.
2.2. Душа человека. Ее способность к добру и злу. Текст и аудиоверсия
Книга, посвященная «нарциссизму», «некрофилии» — такими психологическими терминами Фромм называл то, что называется злом. При том борьба с нарциссизмом, согласно Фромму, — суть библейской веры:
«В Ветхом завете говорится: “…люби ближнего твоего, как самого себя” (Лев 19:18). Заповедь гласит о необходимости преодолеть свой нарциссизм хотя бы настолько, чтобы наш сосед был для нас также важен, как и собственная личность. Но Ветхий завет идет гораздо дальше и требует любить “пришельца”. “…Люби его, как себя; ибо и вы были пришельцами в земле Египетской” (Лев 19:34). Пришелец — это как раз тот, кто не принадлежит к моему роду, моей семье, моему народу; он не является частью группы, с которой я нарциссически связан. Он является просто человеком. В пришельце открывается человеческое существо, как это представлено у Германа Когена. В любви к пришельцу исчезает нарциссическая любовь, ибо она означает, что я люблю человеческое существо в его бытии как таковом, в его другом-нежели-мое бытии, а не потому, что оно такое, как я. Когда в Новом завете говорится: “Любите врагов своих”, то тем самым выражена та же мысль, только несколько заостреннее. Если пришелец является для тебя абсолютно человеком, то он больше не враг тебе, поскольку ты сам становишься истинно человечным. Лишь тот, кто преодолел свой нарциссизм и может сказать: “Я есть ты”, способен любить пришельца и врага.
Борьба с идолопоклонством — центральная тема в учении пророков — это одновременно борьба с нарциссизмом. При идолопоклонстве частная способность человека становится абсолютной и превращается в идола. В отчужденной форме человек почитает самого себя. Идол, в котором он растворяется, становится объектом его нарциссической страсти. Идея Бога является, напротив, отрицанием нарциссизма, ибо только Бог, но не человек всезнающ и всемогущ. Однако в то время как представление о неопределимом и не поддающемся описанию Боге было отрицанием идолопоклонства и нарциссизма, Бог вскоре снова превратился в идола; человек нарциссически идентифицировал себя с Богом, и в полном противоречии с первоначальной функцией представления о Боге религия стала выражением группового нарциссизма.
Человек достигнет своей полной зрелости, когда он полностью освободится как от индивидуального, так и от общественного нарциссизма. Эта цель духовного развития, сформулированная здесь в понятиях психологии, по существу, идентична той, которая была выражена великими религиозными вождями человечества в религиозно-спиритуалистических понятиях. Хотя эти понятия и различны, однако они относятся к одному и тому же содержанию и к одному и тому же опыту».
2.3. Искусство любви. Исследование природы любви
Стартуя с утверждения «любовь — разрешение проблемы человеческого существования», Фромм здесь рассматривает разные виды любви — между родителями и детьми, материнскую, братскую, эротическую любовь, любовь к себе, любовь к Богу.
«Любовь к Богу» при этом оказывается моделью любви вообще. Качество любви к Богу показывает качество любви вообще, тип человека и общества. Фромм — будучи фрейдистом — отклоняет фрейдистскую критику религии. Эта критика разоблачает не религию вообще, а «детскую» веру, «идолопоклонническую» веру, но не веру Моисея, пророков, Нового Завета и т. д.
Принципиально проводить различие не между якобы разумным неверием и якобы неразумной верой. Вера есть необходимая черта любого человека, необходимый элемент психики. Человек без веры немыслим. Надо в таком случае проводить различие между рациональной верой и иррациональной верой. Психика человека всегда приобретает форму веры, вопрос какой: вера пророков, гуманистов — рациональная вера, вера в разум, человека, братство, любовь; а есть другая вера (и у теистов, и у атеистов) — вера инквизиторов, чекистов, современных людей.
Одна из главных тем «Искусства любить» Фромма — деградация любви и веры в современном обществе. Любить, собственно говоря, в современном обществе вообще нельзя, ибо оно основано на эгоизме, «справедливости», но не любви. Закономерно деградирует и вера: верят в Прибыль, в Успех, и даже когда «верят в Бога», имеют все те же Прибыль и Успех.
3. Фромм-социолог
3.1. Бегство от свободы. Текст
Самая известная книга Фромма, психолого-социологическое исследование свободы — точнее отвержения ее (психология диктатуры): «эта книга посвящена главным образом восприятию свободы как бремени и опасности». Интересно, что это последнее иллюстрируется Фроммом историческими примерами протестантизма Лютера и Кальвина и нацизма.
Один из самых ценных аспектов книги — развенчание старого мощного мифа о некой освободительности, прогрессивности Реформации и авторитарности, реакционности средневековой церкви. Фромм самым критическим образом пишет о кальвинизме:
«Механизм действия нового рынка казался сродни учению Кальвина о предопределении, по которому человек должен прилагать все усилия, чтобы достичь возможного совершенства, но уже до его рождения предрешено, будет ли он спасен. Базарный день превратился в судный день для продуктов человеческого труда.
Кальвин учит, что мы должны унизиться, что посредством этого самоуничижения мы и полагаемся на всесилие Божие.
Кальвин отрицает также, что добрые дела могут привести к спасению.
Проповедь Кальвина была адресована консервативному среднему классу, людям, охваченным беспредельным чувством одиночества и страха; он выразил эти чувства в своей доктрине ничтожности, бессилия индивида и тщетности его усилий.
В отличие от Августина, Фомы Аквинского и Лютера у Кальвина эта доктрина становится одной из основных, если не самой главной во всей его системе. Кальвин выдвинул новую версию предопределения, утверждая, что Бог не только предрешает, кому будет дарована благодать, но и заранее обрекает остальных на вечное проклятие.
Бог Кальвина, несмотря на все попытки как-то сохранить идею присущей ему любви и справедливости, обладает всеми качествами тирана, который не только лишен любви к кому бы то ни было, но не имеет и понятия о справедливости. Совершенно вопреки Новому Завету Кальвин отрицает высшее значение любви.
В кальвинистской доктрине предопределения есть одна сторона, которую необходимо отметить особо, поскольку эта идея была поднята на щит в идеологии нацизма. Это — принцип прирожденного неравенства людей. Для Кальвина существовали две категории людей: те, что будут спасены, и те, которым предназначено вечное проклятие. Поскольку эта судьба назначена еще до рождения, никто не в состоянии ее изменить, что бы он ни делал в течение своей жизни. Таким образом, человеческое равенство отрицается в принципе: люди созданы неравными. Из этого принципа вытекает и невозможность солидарности между людьми, поскольку отрицается сильнейший фактор, лежащий в основе этой солидарности, — общность человеческой судьбы. Кальвинисты наивно полагали, что они — избранники, а все остальные прокляты Богом. Очевидно, что в этом убеждении проявляется психологическая подоплека: презрение и ненависть к людям, та самая ненависть, которую они приписали Богу.
Представители среднего класса были консервативны; они хотели стабилизировать общество, а не подрывать его; каждый из них надеялся преуспеть и принять участие в общем развитии. Поэтому их враждебность не могла проявляться открыто, даже осознать ее было невозможно: ее надо было подавлять. Однако подавление враждебности не уничтожает ее, а только уводит из сознательного восприятия. Более того, враждебность подавленная, не находящая прямого выражения, разрастается до такой степени, что овладевает человеком целиком, определяя его отношение ко всем окружающим и к себе самому, но в замаскированной, рационализированной форме. Лютер и Кальвин воплотили эту всепоглощающую враждебность. Дело не только в том, что они сами — лично — принадлежали к величайшим человеконенавистникам среди ведущих исторических деятелей, во всяком случае, среди религиозных лидеров. Гораздо важнее, что их учения проникнуты духом враждебности и могли быть привлекательны только для людей, объятых той же напряженной подавленной враждебностью. Ярче всего эта враждебность проявляется в их представлении о боге, особенно в учении Кальвина.
Враждебность и завистливость проявляются и в отношении к людям. Как правило, это принимает форму негодования, возмущения, которое остается характерной чертой среднего класса со времен Лютера и до Гитлера.»
А вот что пишет Фромм о средневековом христианстве:
«Средневековая церковь подчеркивала достоинство человека, свободу его воли, ценность его усилий; она подчеркивала богоподобие человека и его право быть уверенным в любви Бога. Люди ощущались как равные, как братья — уже в силу одного их подобия богу. В позднем средневековье, в связи с развитием капитализма, поднималась волна неуверенности и замешательства, но в то же время все сильнее становились тенденции к признанию роли человеческой воли и человеческих усилий.
Эти идеи, столь резко противоречащие духу Реформации, содержатся также в сочинениях мистиков, в проповедях и в тщательно разработанных правилах проведения исповеди. В них проявляется дух утверждения человеческого достоинства, признание законности проявления всех качеств человека. Вместе с этим уже в XII веке широко распространяется идея подражания Христу, вера в то, что человек может стремиться уподобиться Богу. В правилах для исповедников проявлялось прекрасное понимание конкретного положения отдельных людей и признавалось субъективное различие индивидов. В этих правилах грех рассматривался не как бремя, которое должно давить и принижать человека, а как человеческая слабость, требующая понимания и уважения к грешнику.»
3.2. Анатомия человеческой деструктивности
Годы жизни Фромма говорят сами за себя: 1900–1980; немец, он пережил две мировые войны и нацизм — небывалый ураган насилия (в частности, здесь Фромм много говорит о мировых войнах, дает свой знаменитый психологический портрет Гитлера). И все же, несмотря на это, Фромм в этой книге именно что разоблачает миф о человеческой деструктивности, о якобы присущих человеку врожденной жестокости, агрессии, садизме, тяге к войне и разрушениям.
Сущность человека по Фромму — любовь, свобода, разум. Разные социально-экономические обстоятельства сложиться могут совершенно различно, а в частности так, что правящим группам будет выгодно затмить любовь, свободу и разум. Тяжелые жизненные и социальные обстоятельства травмируют человека. Поэтому для Фромма была определяющей оппозиция между неотчужденной человечностью и отчуждением; рациональной верой и идолопоклонством, гуманистической этикой и авторитарной этикой; в общем, та оппозиция, которую сам Фромм возводил к Библии: различия между пророческой верой и идолопоклонством.
Цитаты:
«Когда война уже разразилась (или даже еще чуть-чуть раньше), она приобрела характер «религиозного» феномена. Государство, народ и честь нации были фетишизированы, превращены в идолов, ради которых обе стороны добровольно стали приносить в жертву своих детей. Преисполненные традиционных представлений о национальной гордости, они переступили через эту любовь и отправили на верную смерть своих мальчиков, которые и сами с готовностью и без промедления ринулись в бой. В этом случае мы также имеем дело с жертвоприношением, и мало что меняется от уточнения, кто кого убьет.
Утверждение, что причины войн следует искать в человеческой агрессивности, не только не соответствует действительности, но и является вредным. Оно переносит внимание с истинных причин на иллюзорные и тем самым уменьшает шансы предотвращения войн.
Животное воспринимает как угрозу только явную опасность, существующую в данный момент, и, конечно, его врожденные инстинкты, а также генетическая память и индивидуальный опыт способствуют тому, что животное часто более остро ощущает опасность, чем человек.
Однако человек, обладающий даром предвидения и фантазией, реагирует не только на сиюминутную угрозу, но и на возможную опасность в будущем, на свое представление о вероятности угрозы. Он может, например, вообразить, что соседнее племя, имеющее опыт ведения войны, когда-либо может напасть на его собственное племя, чтобы завладеть его богатствами; или ему может прийти в голову, что сосед, которому он «насолил», отомстит за это при благоприятных условиях. «Вычисление грозящей опасности» — это одна из главных задач политиков и военачальников. Таким образом, механизм оборонительной агрессии у человека мобилизуется не только тогда, когда он чувствует непосредственную угрозу, но и тогда, когда явной угрозы нет. Т. е. чаще всего человек выдает агрессивную реакцию на свой собственный прогноз.
Человек обладает не только способностью предвидеть реальную опасность в будущем, но он еще позволяет себя уговорить, допускает, чтобы им манипулировали, руководили, убеждали. Он готов увидеть опасность там, где ее в действительности нет. Так начиналось большинство современных войн, они были подготовлены именно пропагандистским нагнетанием угрозы, лидеры убеждали население в том, что ему угрожает опасность нападения и уничтожения, и так воспитывалась ненависть к другим народам, от которых якобы исходит угроза. На самом деле угроза была чаще всего чистой фикцией.
Мало кто согласился бы участвовать в войне, если бы ее необходимость мотивировалась такими целями, как рынки и прибыль. Но когда правительство внушает своему народу, что ему грозит опасность, то мобилизуются нормальные биологические механизмы, направленные на защиту от угрозы. Кроме того, очень часто эти предупреждения об опасности сбываются сами собой: когда государство-агрессор начинает подготовку к войне, это вынуждает государство, на которое готовится нападение, в свою очередь вооружаться, чем оно и предъявляет как бы «доказательства» своих агрессивных намерений.
Только у человека можно вызвать оборонительную агрессию методом «промывания мозгов».
Весьма примечательно в этом смысле, что в начале Второй мировой войны, когда Гитлер напал на Польшу, энтузиазм в народе практически был равен нулю. Несмотря на десятилетия тяжелой милитаристской вакцинации, население ясно дало понять правительству, что оно не намерено вступать в эту войну. (Гитлеру даже пришлось инсценировать нападение на радиостанцию в Силезии, которое якобы совершили поляки, а на самом деле это были переодетые нацисты; тем самым создавалась видимость угрозы и у населения стимулировалось чувство опасности.)
Но несмотря на то что немецкий народ определенно был против войны (даже генералы не спешили), он послушно пошел воевать.
Следует отметить, что мировые войны нашего времени, так же как все малые и большие войны прошлых эпох, были обусловлены не накопившейся энергией биологической агрессивности, а инструментальной агрессией политических и военных элитарных групп. Это подтверждается данными о частоте войн — от первобытных до высокоразвитых культур. Чем ниже уровень цивилизации, тем реже войны. О той же самой тенденции говорит и тот факт, что с развитием технической цивилизации число и интенсивность войн значительно возросли: самое низкое их число у примитивных племен без постоянного лидера, а самое высокое — у мощных держав с сильной правительственной властью.
Настоящее снижение реактивной агрессии возможно лишь тогда, когда вся система, известная нам за последние 6 тыс. лет человеческой истории, будет заменена на нечто принципиально иное. Когда это произойдет, то утопические идеи Будды, пророков, проповеди Иисуса Христа и мечты гуманистов эпохи Возрождения будут восприняты не как утопии, а как разумные и реальные пути реализации основной биологической программы человека, которая служит сохранению и развитию человека как индивида и вида.
Даже генетически заложенная биологическая агрессивность не является спонтанной, а выступает как защита витальных интересов человека — его развития и выживания как рода и вида. Эта оборонительная агрессия в условиях жизни первобытных народов была сравнительно незначительной, ибо человек человеку не был «волком». Тем временем человек претерпел огромную трансформацию. И потому с полным правом можно предположить, что в один прекрасный день круг замкнется и человек построит такое общество, в котором никто не будет испытывать страха: ни ребенок перед родителями, ни родители перед вышестоящими инстанциями, ни один социальный класс перед другим, ни одна нация перед сверхдержавой. Однако достижение этой цели сопряжено с массой сложностей, обусловленных целым рядом экономических, политических, культурных и психологических факторов.
Оптимизм — это отчужденная форма веры. Автор этой книги стоит на позициях рациональной веры в способность человека освободиться из плена иллюзий и условностей, которые он сам себе создал. Верить — значит сметь, значит иметь смелость мыслить немыслимое в рамках реальной возможности. Вера — это ежедневная парадоксальная надежда на приход мессии. Это не пассивное и терпеливое ожидание, а совсем наоборот — активный поиск и использование любой реальной возможности к действию. И уж менее всего уместно говорить о пассивности, когда речь идет об освобождении собственного Я. Разумеется, развитие личности нередко встречает серьезные ограничения со стороны общества. Однако люди, которые утверждают, что в рамках сегодняшнего общества изменение личности не только невозможно, но и нежелательно, — это мнимые радикалы, использующие революционную фразеологию для сокрытия своего противостояния внутренним переменам. На сегодняшний день положение человечества слишком серьезно, чтобы мы могли себе позволить прислушиваться к демагогам (и уж менее всего к деструктивно настроенным демагогам) или же идти на поводу у таких лидеров, которые руководствуются в жизни только рассудком, не включая ни сердце, ни эмоции».
3.3. Здоровое общество
Апология социализма и неожиданно — критика идолопоклонства, то есть отчуждения. Все классовые общества суть идолопоклонические, все отчуждают человечность. Человек поклоняется силам природы, социальным силам, Властям, Деньгам, Нации, Семье, Прибыли, Потреблению и т. д. Идолам бросают вызов идолоборцы — монотеисты, гуманисты, социалисты, марксисты. Они выступают против отчуждения, за общество равенства, полноты человеческих сил и т. д. Самое ценное у Фромма — атеиста, считающего, что монотеизм когда-нибудь отомрет — его понимание того, что подлинный водораздел проходит не между верой и неверием в «сверхъестественное», а по линии идолопоклонство/идолоборчество. По одну сторону стоят язычники, инквизиторы, кальвинисты, нацисты, либералы, сталинисты; по другую — пророки Ветхого Завета, ранние христиане, гуманисты, марксисты. Психика человека так устроена, что у нее всегда так или иначе сложится «система поклонения и оценки», то есть то или иное мировоззрение, та или иная «религия». Вся суть дела в том, насколько ваша «религия» свободна от отчуждения или отображает его. Ранний христианин и демократический социалист борются против отчуждения, они — братья. Кальвинист и сталинист — продукты отчуждения и поддерживают его. Также Фромм делает другое важное замечание: человек един, экономическое, политическое, эмоциональное, экзистенциальное, мировоззренческое суть аспекты единого человеческого феномена. Главная ошибка освободительных движений в том, что они акцентировали один аспект за счет других. Христиане акцентировали экзистенциальные моменты и забывали (как правило) экономические. Марксисты акцентировали экономические аспекты и забывали (как правило) экзистенциальные. Освободительное движение должно учитывать всю полноту человеческой природы — от экономики до «религии».
4. Фромм-марксист
3.1. Марксова концепция человека. Текст и аудиоверсия
Небольшая работа Эриха Фромма, при этом — одна из важнейших в марксистской философии XX века. Здесь Фромм реконструирует мысль Маркса не как «материалиста», «детерминиста», «авторитариста» и пр., а как гуманиста, экзистенциалиста, мыслителя свободы — как в конечном счете представителя библейской традиции:
«Маркс боролся против религии постольку, поскольку она является формой отчуждения и не служит удовлетворению истинных потребностей человека. Марксова борьба против Бога на самом деле была борьбой против кумиров, идолов. Еще в юности он написал как эпиграф к своей диссертации следующие слова: «Не тот безбожник, кто презирает богов толпы, а тот, кто приписывает богам идеи толпы (массы)».
Атеизм Маркса — это наиболее прогрессивная форма рациональной мистики. Маркса обвиняют в безбожии, а он стоит ближе к Мейстеру Экхарту или дзен-буддизму, чем большинство борцов за Церковь и Бога. Собственно человеческие способности — это способность понимать и способность любить. Истоки такого взгляда на человека восходят к ветхозаветным пророкам: греки (эллины) и римляне (Зенон, Сенека, Цицерон) считали равноправие людей естественным правом. Христианство создало некий эрзац справедливого общества. Схоласты же, наоборот, видели на стороне государства естественное право. В Реформации есть более радикальные взгляды. После Реформации большинство мессианских мыслителей выражали свои идеи не в религиозных, а в философских и социологических настроениях.
Косвенно это проявляется в великих утопиях эпохи Ренессанса, в философии Просвещения и у идеологов французской и английской революции, а самую законченную форму эти идеи приобретают в Марксовом понятии социализма…
Нет сомнения, что на Маркса серьезное влияние оказали философы-просветители, и особенно Спиноза, Гете и Гегель, а через них косвенно и христианские мыслители. Ведь христианских мыслителей XIII в., просветителей XVIII в. и социалистов XIX в. объединяет одна общая идея о том, что государство (общество) не должно и не может быть отгорожено от духовных ценностей: политические и моральные ценности должны быть в нераздельном единстве.
Таким образом, марксистский социализм является наследником протестантской этики, христиански-хилиастского сектантства, томизма возрожденцев и просветителей XVIII в.
Это синтез пророчески-христианской мечты об обществе такого уровня, в котором осуществится идея личной свободы, в котором произойдет подлинная духовная реализация человека. Социализм — враг церкви, ибо она ограничивает силы разума; он — враг либерализма, ибо тот отделяет друг от друга общество и моральные ценности. Он — враг сталинизма и хрущевизма из-за их авторитарности и также из-за их наплевательского отношения к человеческим ценностям.
Социализм — это отмена человеческого самоотчуждения, возврат человека к его подлинно человеческой сущности. Он есть истинное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и другими людьми, это разрешение спора, противоречия между сущностью и существованием, между опредмечиванием и распредмечиванием, между свободой и необходимостью, между человеческим индивидом и родом человеческим. Это и есть разгадка тайны истории. Мысль о связи между мессианским пророчеством и Марксовым социализмом подчеркивается многими авторами.
Для Маркса социализм означал общественный порядок, который позволит осуществить возврат человека к себе самому, единство сущности и существования, преодоление разрыва и антагонизма между субъектом и объектом, которое приведет к очеловечению природы. Это будет мир, в котором человек не будет чужим среди чужих, а будет чувствовать себя как свой среди своих.
Самым распространенным заблуждением является идея о так называемом «материализме» Маркса, согласно которой Маркс якобы считал главным мотивом человеческой деятельности стремление к материальной выгоде, к удобствам, к максимальному благосостоянию, «обеспеченности» своей жизни и жизни своей семьи. Эта идея дополняется утверждением, будто Маркс не проявлял никакого интереса к индивиду и не понимал духовных потребностей человека: будто его идеалом был сытый и хорошо одетый «бездушный» человек. Одновременно Марксова критика религии отождествляется с отрицанием всех духовных ценностей (ибо духовность трактуется этими интерпретаторами исключительно как вера в Бога).
Исходя из вышеприведенных представлений, социалистический рай Маркса преподносится нам как общество, в котором миллионы людей подчинены всесильной государственной бюрократии; как общество людей, которые отдали свою свободу в обмен на равенство; это люди, которые удовлетворены в материальном смысле, но утратили свою индивидуальность и превратились в миллионы роботоподобных автоматов, управляемых маленькой, материально более обеспеченной элитой.
Следует отметить сразу, что это расхожее представление о Марксовом «материализме» совершенно ошибочно. Цель Маркса состояла в духовной эмансипации человека, в освобождении его от уз экономической зависимости, в восстановлении его личностной целостности, которая должна была помочь ему отыскать пути к единению с природой и другими людьми. Философия Маркса на нерелигиозном языке обозначала новый радикальный шаг вперед по пути пророческого мессианства, нацеленного на полное осуществление индивидуализма, то есть той цели, которой руководствовалось все западное общественное мышление со времен Возрождения и Реформации и до середины XIX в.
Философия Маркса — это скорее духовный экзистенциализм (излагаемый секуляризованным языком), и именно ввиду своей духовной сущности он не соответствует, а противостоит материалистической практике и материалистической философии нашего века».
3.2. По ту сторону порабощающих нас иллюзий. Текст и аудиоверсия
Книга, посвященная фрейдомарксизму, фроммовскому способу соединения двух радикальных теорий (Маркса и Фрейд), но нам интересно, что Фромм — как почти в любой своей книге — обращается к библейским истокам:
«Обзор сопоставления соответствующих взглядов Фрейда и Маркса на душевные заболевания с очевидностью показывает, что Фрейд в первую очередь имел дело с индивидуальной патологией, а Маркс — с патологией, свойственной обществу и проистекающей из особенностей устройства этого общества.
Понятие отчуждения восходит к ранней стадии зарождения западной традиции, к мыслям ветхозаветных пророков, особенно к их пониманию идолопоклонства. Пророки монотеизма осуждали языческие религии как идолопоклонские не за то, что в них поклоняются нескольким богам вместо одного. Основное различие между монотеизмом и политеизмом не в количестве богов, а в наличии отчуждения. Человек расходует свою энергию, свои художественные способности на создание идола, а затем поклоняется ему, хотя тот не что иное, как плод его собственных усилий. Его жизненные силы вылились в “вещь”, но эта вещь, став идолом, переживается не как результат его собственных созидательных усилий, а как нечто отделенное от него, превосходящее его и противостоящее ему, чему он поклоняется и что господствует над ним. Как говорит пророк Осия (14:4): “Ассур не будет уже спасать нас; не станем садиться на коня и не будем более говорить изделию рук наших: „боги наши‟; потому что у Тебя милосердие для сирот”. Идолопоклонник склоняется перед делом рук своих. Идол представляет в отчужденной форме его собственные жизненные силы.
Принцип монотеизма, напротив, заключается в том, что человек бесконечен, что в нем нет частичного качества, которое можно было бы превратить в целое, наделив самостоятельным существованием. Бог в монотеизме непостижим и неопределим; Бог — не “вещь”. Созданный по образу и подобию Божьему, человек сотворен носителем бесконечного количества свойств. В идолопоклонстве человек поклоняется и подчиняется проекции одного из своих качеств. Он не чувствует себя центром, из которого исходят жизненные проявления любви и разума. Он становится вещью, и его сосед становится вещью, точно так же, как их боги являются вещами. “Идолы язычников — серебро и золото, дело рук человеческих. Есть у них уста, но не говорят; есть у них глаза, но не видят; есть у них уши, но не слышат, и нет дыхания в устах их. Подобны им будут делающие их и всякие, кто надеется на них” (Пс 134).
У современного человека, живущего в индустриальном обществе, изменились форма и степень идолопоклонства. Он стал объектом слепых экономических сил, управляющих его жизнью. Он поклоняется делу рук своих, он превращает себя в вещь. И не один лишь рабочий класс отчужден (в самом деле, пожалуй, квалифицированный рабочий выглядит не столь отчужденным, как те, кто манипулирует людьми и символами); отчуждены все. Процесс отчуждения, существующий в индустриально развитых странах Европы и Америки вне зависимости от их политической структуры, вызвал новую волну движения протеста. Одним из проявлений этого протеста является возрождение социалистического гуманизма. Именно в силу того, что отчуждение во всем индустриально развитом мире достигло того предела, за которым оно граничит с безумием, поскольку подрываются и разрушаются религиозные, духовные и политические традиции и создается угроза всеобщего уничтожения в ядерной войне, многие все яснее видят, что Маркс правильно уловил узловую точку болезни современного человека, что он не только видел эту «болезнь», как Фейербах или Кьеркегор, но и показал, что нынешнее идолопоклонство коренится в современном способе производства и изменить положение можно только путем полного изменения социально-экономической системы в сочетании с духовным освобождением человека».
3.3. Мейстер Экхарт и Карл Маркс. Об обладании или бытии
Фромм — фрейдомарксист и именно будучи таковым изводит гуманизм из библейского наследия. Согласно Фромму, граница пролегает не между верой и неверием, религией и материализмом, а между гуманистической этикой (этикой бытия) и авторитарной этикой (этикой владения). Примеры первой — первохристианство, марксизм Маркса, примеры второй — кальвинизм, сталинизм. В конечном итоге для Фромма образцовым примером гуманистической этики выступают библейские пророки с их посланием свободы, справедливости, направленном против поклонения идолам и богам (то есть во фроммовском понимании — против авторитарной этики). В недописанной книге «Мейстер Экхарт и Карл Маркс. Об обладании или бытии», где великий христианский мистик и основатель марксизма оказываются на «одной стороне», оказываются представителями одной и той же гуманистической этики: мистика Экхарта прочитывается как точка, где иудеохристианская традиция достигает атеизма, но параллельно теория Маркса прочитывается как возвращение к профетизму, ядро иудеохристианской традиции: вот это двойное чтение очень характерно.
5. Фромм-публицист
5.1. Ради любви к жизни. 5.2. Да победит разум! 5.3. О неповиновении
Фромм пережил нацизм, две мировые войны и холодную войну, угрожавшей гибелью всего мира. Все это, однако, толкнуло Фромма не к пессимизму, а к активации всех мощностей современных психологии, социологии, а главное — к активации иудеохристианской традиции. Как и для ранних христиан, для Фромма принципиальна оппозиция пути жизни и пути смерти — «биофилии» и «некрофилии», любви к жизни и влечении к смерти, пророческой этики и идолопоклонства. Вооруженное всеми достижениями научно-технического прогресса современное человечество духовно, однако находится в состоянии идолопоклонства, в плену идолов войны, государства, нации и пр. и пр. Это может привести всех нас к гибели, если мы не сможем вспомнить иудеохристианское послание о зле идолопоклонства. С таких позиций Фромм пишет три книги, которые мы предлагаем в этой заключительной главке: «Да победит разум! Исследование о фактах и вымыслах во внешней политике» [корректный перевод: «Может ли человек преобладать?»] посвящена духовным, психологическим и социологическим способам предотвратить войну; «О неповиновении и другие эссе» — продолжает эту тематику и выходит и на ряд других тем; сборник «Ради любви к жизни» заключает ряд эссе о духовной опустошенности современного общества, происхождении агрессии, актуальности библейских пророков и пр. Цитаты:
«Поистине нет большего различия между людьми, чем различие между теми, кто любит жизнь, и теми, кто любит смерть. Такая любовь к смерти — исключительно человеческое приобретение. Человек — единственное животное, способное скучать, он единственное животное, способное любить смерть. В то время как импотент (я не имею в виду сексуальную импотенцию) не может создать жизни, он может ее уничтожить и тем самым выйти за пределы жизни. Любовь к смерти среди живых – крайнее извращение. Есть истинные некрофилы, и они приветствуют войну и приближают ее, хотя по большей части не осознают своей мотивации и рационализируют свои желания, считая их служащими жизни, чести, свободе. Они, возможно, составляют меньшинство, но есть много людей, которые никогда не делали выбора между жизнью и смертью и которые нашли убежище в бизнесе, чтобы скрыть это. Они не приветствуют уничтожение, но не приветствуют и жизнь. Они лишены радости жизни, которая неизбежно яростно противилась бы войне.
Гёте однажды сказал, что самое глубокое различие между разными историческими периодами заключается в вере и неверии, и добавил, что все эпохи, в которые доминирует вера, — блестящие, вдохновляющие, плодотворные, в то время как те, в которые доминирует неверие, исчезают, потому что никто не хочет посвятить себя бесплодным делам. Гёте говорил о вере как о глубоко укорененной любви к жизни. Культуры, которые создают условия для любви к жизни, это также культуры веры; те, которые не могут породить такой любви, не порождают и веры.
Функция пророка – показывать реальность, показывать альтернативы и протестовать; его функция – громко воззвать, пробудить человека от его привычного полусонного состояния. Пророки в человеческой истории появляются с перерывами. Они умирают, оставив свое послание. Послание воспринимается миллионами, становится для них дорогим. Именно в этом кроется причина того, что идея начинает эксплуатироваться другими, теми, кто пользуется привязанностью к ней людей, для собственных целей: возможности властвовать, контролировать. Назовем людей, которые используют высказанные пророками идеи, жрецами. Пророки живут в соответствии со своими идеями. Жрецы отправляют обряды для людей, которых идеи привлекают. Идея теряет свою жизненность, превращается в формулу. Жрецы объявляют, что очень важно, как идея формулируется; естественно, формулировка всегда становится важной, когда чувство умерло: как иначе контролировать людей, контролировать их мысли, если не с помощью «правильной» формулировки? Жрецы используют идею, чтобы организовать людей, чтобы управлять ими с помощью ее должного выражения, а когда в достаточной мере заглушат их чувства, объявляют, что человек неспособен сознательно направлять собственную жизнь и что они, жрецы, действуют из чувства долга и даже из сострадания, руководя людьми, которые, предоставленные самим себе, боятся свободы. Верно, что не все жрецы действуют таким образом, но большинство поступает именно так, особенно те, кто обладает властью.
После длившегося почти тысячу лет — от начала феодализации Римской империи до позднего Средневековья – процесса, в ходе которого европейский континент был пропитан христианством Европа породила новую культуру. Этот новый период породил также и новую надежду на улучшение и даже усовершенствование человека. Надежда на совершенствование человека, на его способность построить «доброе общество» — одна из самых характерных и уникальных черт западного мышления. Эту же надежду питали пророки Ветхого Завета.
Мы до сих пор поклоняемся идолам. Мы не называем их Ваалом или Астартой, но мы поклоняемся нашим идолам под другими именами. Технически и интеллектуально мы живем в атомную эпоху; эмоционально же мы до сих пор находимся в каменном веке. Мы считаем себя выше ацтеков, которые отмечали свои праздники массовыми — до 20 тысяч — человеческими жертвоприношениями богам, полагая, что это позволит поддерживать правильное развитие вселенной. Мы приносим в жертву миллионы людей ради самых разнообразных «благородных» целей и этим оправдываем любую бойню. Факты остаются теми же, меняется лишь их рационализация. Человек, невзирая на весь интеллектуальный и технический прогресс, все еще привержен идолопоклонничеству в отношении кровных уз, собственности и учреждений. Разумом человека до сих пор управляют иррациональные страсти. Человек до сих пор не прочувствовал и не осознал, что значит быть по-настоящему человеком. Мы до сих пор пользуемся двойными стандартами ценностей для суждений о себе и о представителях других групп. Нет ничего удивительного и тем более обескураживающего в том, что мы до сих пор не достигли зрелости. Тем, кто верит в способность человека стать таким, каким он должен быть, не было бы нужды тревожиться, если бы этот разрыв между эмоциональным и интеллектуальным не имел места на фоне такого технического развития, которое угрожает нам вымиранием или впадением в новое варварство. На этот раз спасти нас может лишь фундаментальное и адекватное изменение.
Наше нынешнее мышление служит симптомом застарелого, глубоко укоренившегося в подсознании пораженчества, отсутствия веры в те ценности, которые мы провозглашаем. Мы прикрываем свое пораженчество, распространяя ненависть.
Самое главное сегодня — это сохранить наш мир, но для того чтобы его сохранить, необходимо сделать некоторые изменения, а для того чтобы сделать эти изменения, надо понять и предвосхитить исторические тенденции.
Все люди доброй воли или, лучше сказать, все, кто любит жизнь, должны образовать единый фронт борьбы за выживание, за продолжение жизни и цивилизации. При всем научном и техническом прогрессе, достигнутом человечеством, оно вполне в состоянии решить проблему голода и нищеты, может позволить себе поиск решений в самых разных направлениях. Есть только одна вещь, которую человек не может себе позволить, — продолжать готовиться к войне, которая на этот раз не приведет ни к чему, кроме вселенской катастрофы. Пока еще у нас есть время для того, чтобы предугадать следующий виток исторического развития и, соответственно, изменить наш курс. Но если мы промедлим, то потеряем инициативу, и порожденные нами обстоятельства, учреждения и оружие возьмут верх и решат нашу судьбу».
