на наш Телеграм
8 февраля исполнилось бы 120 лет Леониду Успенскому, одному из самых известных богословов иконы. Участвовал в Гражданской войне, эмигрировал сначала в Константинополь, потом в Париж. Там учился живописи и под влиянием будущего выдающегося иконописца инока Григория (Круга) обращается к иконописи. В 1934 г. вступает в общество «Икона», а затем (в середине 30-х гг.) — в братство Св. Фотия. Совместно с иноком Григорием (Кругом) принимает участие в росписи храма Трехсвятительского подворья в Париже. С 1944 г. преподавал иконописание в Богословском институте Св. Дионисия, основанном Свято-Фотиевским братством. С 1954 г. преподавал иконоведение (как богословскую дисциплину) на Богословско-пастырских курсах при Западноевропейском экзархате Московского Патриархата в Париже (по 1960 г.), а также в Ленинградской духовной академии.
«Смысл икон» — маленькая книжка, написанная Успенским совместно со своим соратником по братству Св. Фотия, великим православным богословом Владимиром Лосским. Рассказ — простой, «с нуля», но отличающийся полнотой — об иконах от выдающегося богослова Владимира Лосского и выдающегося же иконоведа Леонида Успенского. В «Смысле икон» представлено множество репродукций икон. Богословие иконы, техника иконописания, иконостас и царские врата, иконы Христа, Богоматери, святых, основных праздников.
«Богословие иконы Православной Церкви» Леонида Успенского — фундаментальный, всеобъемлющий труд по богословию иконы, ставший богословской классикой. Успенский излагает здесь богословие иконы в историческом порядке от первохристианского искусства до нашего времени, однако это именно богословие, а не искусствоведение.
Успенский так пишет о важности иконы для Православия: «Православная Церковь обладает бесценным сокровищем не только в области богослужения и святоотеческих творений, но также и в области церковного искусства. Как известно, почитание святых икон играет в Церкви очень большую роль; потому что икона есть нечто гораздо большее, чем просто образ: она не только украшение храма или иллюстрация Священного Писания: она — полное ему соответствие, предмет, органически входящий в богослужебную жизнь. Этим объясняется то значение, которое Церковь придает иконе, то есть не всякому вообще изображению, а тому специфическому образу, который она сама выработала в течение своей истории, в борьбе против язычества и ересей, тому образу, за который она в иконоборческий период заплатила кровью сонма мучеников и исповедников, — православной иконе. В иконе Церковь видит не какой-либо один аспект православного вероучения, а выражение Православия в его целом, Православия как такового. Поэтому ни понять, ни объяснить церковное искусство вне Церкви и ее жизни невозможно».
«Мысли об иконе» — размышления соратника Успенского, выдающегося иконописца русского зарубежья и подвижника инока Григория (Круга) об иконе, ее богословии, сюжетах, иконографии и т. д.
«Почитание икон в Церкви — как зажженный светильник, свет которого никогда не угаснет. Он зажжен не человеческой рукой, и с тех пор свет его не истощался никогда. Он горел и горит и не перестанет гореть, но пламя его не неподвижно, оно горит то ровным светом, то почти невидимо, то разгорается и превращается в нестерпимый свет. И даже когда все, что враждебно иконе, ищет угасить этот свет, одев его покровом тьмы, не иссякает и не может иссякнуть. И когда от потери благочестия иссякают силы в создании икон и они как бы теряют славу своего горнего достоинства, и тут не иссякает свет и продолжает жить и готов опять явиться во всей силе и наполнить торжеством Фаворского Преображения. Думается, что и мы сейчас находимся в преддверии этого света, и хотя еще ночь, но приближается утро».
«Три очерка о русской иконе» Евгения Трубецкого — классический труд об иконе. В начале XX в. произошло важнейшее событие открытия иконы. Черные доски были очищены, и современности открылась вся глубина, красота и странность древней иконы. В деле осмысления этого открытия сыграла ключевую роль русская философия. Первой ласточкой этого дела и явились «Три очерка о русской иконе» Трубецкого. Икона впервые после иконоборческих споров и фактически полного забвения смысла иконы в Новое время подверглась философской интерпретации.
Книгу составили очерки: «Умозрение в красках», «Два мира в древнерусской иконописи» и «Россия в ее иконе». «Умозрение в красках» занимает центральное положение в «Трех очерках…»: икона не как картинка или иллюстрация, а как смысл.
Трубецкой пишет, в связи с открытием звериного образа в начале XX века: «Если в самом деле вся жизнь природы и вся история человечества завершаются этим апофеозом злого начала, то где же тот смысл жизни, ради которого мы живем и ради которого стоит жить? Я воздержусь от собственного ответа на этот вопрос. Я предпочитаю напомнить то его решение, которое было высказано отдаленными нашими предками. То были не философы, а духовидцы. И мысли свои они выражали не в словах, а в красках. И тем не менее их живопись представляет собою прямой ответ на наш вопрос. Ибо в их дни он ставился не менее резко, чем теперь. Тот ужас войны, который мы теперь воспринимаем так остро, для них был злом хроническим. Об образе зверином в их времена напоминали бесчисленные орды, терзавшие Русь. Звериное царство и тогда приступало к народам все с тем же вековечным искушением: все сие дам тебе, егда поклонишися мне. Все древнерусское религиозное искусство зародилось в борьбе с этим искушением. В ответ на него древнерусские иконописцы с поразительной ясностью и силой воплотили в образах и красках то, что наполняло их душу, видение иной жизненной правды и иного смысла мира. Пытаясь выразить в словах сущность их ответа, я, конечно, сознаю, что никакие слова не в состоянии передать красоты и мощи этого несравненного языка религиозных символов».
В работе «Иконостас» Флоренский проводит блестящий анализ иконописи. Флоренский разбирает как искусствоведческую («техническую») сторону феномена иконы, так и богословскую, философскую. Удивительно начало «Иконостаса». Флоренский разбирает логику сновидения, логику «иного мира». Мира, где цель предшествует следствию. Где цель и причина события суть одно. Это один из многих ходов Флоренского, который роднит его с магистральными направлениями западной философии: интерес к сновидению, шире к бессознательному, в данном случае. Но как по-иному видит эти вещи Флоренский! Экскурс в сновидческую логику вводит читателя «Иконостаса» в проблематику иконы — «окна в иной мир», готовит к пониманию «обратной перспективы». Собственно основа, на которой Флоренский строит свою теорию иконы, это двуплан горнего и дольнего, видимого и невидимого. Мистикам, святым дано видеть духовную реальность непосредственно. Церковь же многообразно доносит этот опыт горнего до всех своих членов. Икона и есть такой слепок с опыта святых, вещественно данная духовная реальность. Икона такая «странная», потому что она адекватна предмету своего изображения — «странному», «другому» миру. Реальность диктует средства своего изображения. Как и все книги Флоренского, «Иконостас» — «густая книга», по выражению Розанова. Читатель найдет здесь блестящие искусствоведческие анализы, разборы догмата Седьмого Вселенского собора, паламитского догмата о неизреченном различии энергии и сущности в Боге, рассуждения об иконописном каноне, сравнений православной иконописи с западной религиозной живописью (из которых Флоренский делает смелые культурологические обобщения), о самих материалах иконы: золоте, дереве. И многое, многое другое.
«Икона и иконопочитание. Догматический очерк» — книга протоиерея Сергия Булгакова, попытка цельного богословия иконы, имеющего следующие разделы: догмат иконопочитания в его истории, антиномия иконы, искусство и икона, Божественный Первообраз, икона — ее содержание и границы, освящение иконы и его значение, почитание иконы, разные виды икон. Трубецкой открывает проблематику философии и богословия иконы; Флоренский уже пытается вплотную их актуализировать; Булгаков же подхватывает выпавшую из рук византийской мысли нить богословстования об иконе — не повтор и не пересказ, но и не «вольное философствование», а попытка именно продолжить дело восточнохристианского богословия. Отец Сергий, в частности, пишет:
«Богословской победы защитники иконопочитания не одержали над своими противниками. Это не помешало тому, что оно восторжествовало, будучи засвидетельствовано в истинности своей VII Вселенским собором, признанным в качестве такового, хотя и после долгой борьбы и колебаний, всей Церковью. Но как и до VII собора, иконопочитание вошло в практику Церкви водительством Духа Св., но без догматического определения, так же оно осталось в сущности и после VII Собора, и остается даже и до дня сего. Византийский Восток как будто истощил свою силу в многовековой борьбе с иконоборцами и более уже не возвращался к этому вопросу, ни в церковных определениях, ни в богословии. Перед нами же он вновь становится теперь. Давно уже настало время вновь поставить этот вопрос к догматическому обсуждению. Что такое икона? Возможна ли икона? И как она возможна?»
«Феномен иконы» — книга современного классика, специалиста по восточнохристианской культуре, по ее эстетике Виктора Бычкова. Несколько цитат:
«Эта книга об одном из значительных явлений мировой культуры, об одном из главных феноменов культуры русской — об иконе; о ее сущности, смысле, художественном языке; о ее богословских, философских, эстетических основаниях, постепенно выявлявшихся на протяжении почти двухтысячелетней истории православной культуры. А если посмотреть шире, то — и об одной из главных составляющих православной культуры, вышедшей по своей общечеловеческой значимости далеко за пределы этой культуры. Ведь не случайно победа иконопочитания в Византии празднуется Православной Церковью как Торжество Православия. В иконе сущность православия получила наиболее полное и глубокое художественно-эстетическое воплощение, и без иконы немыслимо само православие как религия и как феномен культуры, как значительное направление культурно-исторического процесса.
Икона — это духовно-художественный символ православия, его главный художественно-
«В этой книге представлены главные аспекты понимания иконы в православном мире на основных исторических этапах (Византия, Древняя Русь по XVII век включительно, Россия Нового времени) и некоторые специфические характеристики русского эстетического сознания, так или иначе связанные с историческим осмыслением иконы, ее места в культуре. Византийскими Отцами Церкви было разработано всеобъемлющее богословие иконы. Древняя Русь по-своему трансформировала его и одновременно на уровне художественной практики и духовного делания создала идеальные образцы иконописи. В XVII в. уже на основе византийской теории, древнерусской иконописи и новых веяний из Западной Европы появляется вербальный вариант русской средневековой эстетики иконы. Наконец, русские религиозные мыслители первой половины XX в. дают современную интерпретацию теории иконы в ее богословском, философском и художественном измерениях и этим ставят точку в многовековой истории развития православной эстетики. На страницах предлагаемой читателю книги предпринята попытка проследить за основными этапами становления богословия, философии и эстетики иконы».
И еще одна современная, но уже вполне классическая книга — «Богословие иконы» Ирины Языковой. Эта книга рассматривает феномен иконы в единстве исторического и богословского подходов. Ирина Языкова последовательно разбирает икону в контексте христианского мировоззрения и библейской антропологии, художественный и символический язык иконы, место иконы в литургическом пространстве, историю иконоборческих споров и догмат об иконопочитании, выработанный в их результате, иконографию Иисуса Христа, Троицы и Богоматери, связь богословия иконы с исихазмом, богословские и эстетические поиски Нового времени, и наконец рассматривает икону в современном контексте, как благовестие современному миру.
И последняя книга в нашем кратком обзоре — «Культура, иконосфера и богослужебное пение Московской Руси» великого композитора и философа Владимира Мартынова. Она как бы суммирует православное богословие иконы, выводя последнее на другие территории мысли. В частности, мартыновский концепт «иконосферы» охватывает не только иконопись, но и гимнографию, богослужебное пение, и все сектора восточнохристианской культуры.
Здесь Мартынов разворачивает свою культурологическую концепцию, без которой понять в должной мере его главные труды — «Время конца композиторов» и «Зона opus posth» — нельзя. Именно: что «музыка» «музыке» рознь, что западноевропейская музыка — крайне нетипичная форма бытования музыки и тем более не образец, наконец о культуре и иконосфере; «время конца композиторов» суть время конца музыки как искусства, но не музыки как таковой — как раз этот конец дарит возможность появлению музыки opus posth — то есть возрожденному сакральному пространству, иконосфере. Богослужебное пение Московии здесь берется как пример иконосферы, звуковой иконы и аскезе в звуках, разворачивающейся в сакральном пространстве.
Таким образом, книга Мартынова — это не только цельная теология, культурология и своего рода аскетика искусства, но и взгляд на судьбы культуры вообще, а в частности и на возможность возрождения иконосферы.
Здесь множество нетривиальных мыслей; вот, скажем, о забвении иконы в Новое время и о ее открытии в начале XX века:
«В катастрофическом разрушении устоев и обрыве традиционных связей парадоксальным образом можно усмотреть и нечто положительное. Многое из того, что отметалось, предавалось искоренению и забвению, не погибло полностью, не уничтожилось без остатка, но лишь исчезло с поверхности, затаилось, как прячется река подо льдом, выключилось из исторического процесса, существуя тайно и не подавая внешних признаков жизни. И именно из-за такого выключения преданные полному забвению явления не были затерты и опошлены всем последующим историческим развитием, не приняли участия во всеобщем прогрессе, приведшем человечество к духовному краху, но, сохранив чистоту и первозданность в нетронутом виде, готовы предстать перед нашим сознанием как посланцы какого-то иного мира, встреча с которым есть напоминание о нашем высшем предназначении.
Именно такой встречей для современного сознания в начале XX века стало открытие древнерусской иконописи, так же, как именно такой встречей является и начавшееся на наших глазах в 80-е годы публичное открытие памятников древнерусского богослужебного пения, ибо оба эти открытия, совершившиеся в начале и в конце нашего грозного века, представляют собой нечто гораздо более значимое, чем просто события, произошедшие в рамках культурной жизни».
А вот об иконописи и других художествах Церкви как об аскетических дисциплинах, а не жанрах искусства:
«Будучи корнем и причиной всех художеств и искусств аскетика представляет собой необходимый фундамент того живого духовного синтеза, который явлен нам в православном богослужении, объединяющем в себе зодчество, гимнографию, иконопись, пение, каллиграфию и другие ремесла, претворяющие образ высшей небесной Красоты в свойственных им материальных средствах – в красках, звуках словах в камне, дереве или в металле. Ни одно из этих искусств не мыслимо и не осуществимо вне аскетической молитвенной практики и поэтому каждое из них может рассматриваться как особая аскетичная дисциплина, а иконописец, певчий, зодчий, гимнограф или каллиграф прежде всего должны быть аскетами и молитвенниками, прошедшими поприще подвига созерцания, ибо только пройдя его и став соучастниками и свидетелями высшей Красоты, они получают духовное право свидетельствовать об этой Красоте путем написания икон, пения на клиросе, строительства храмов, составления молитвословий или переписывания книг. Вот почему можно утверждать, что, соприкасаясь с различными видами древнерусского церковного искусства, мы имеем дело не столько с видами искусства, сколько с отдельными аскетическими дисциплинами, базирующимися на фундаменте единой синтетической системы православной аскезы».
А вот об иконосфере, синергии, обожении:
«Синергийность, или слияние двух энергий — нетварой божественной энергии с энергией человека, — приводит к обожению человеческого естества. Обоженный человек, человек, сделавшийся «причастником Божеского естества», становится иконой высшего мира, ибо он восстанавливает в себе образ и подобие Божие, утраченное им при грехопадении, — именно поэтому человека, преобразившего свое падшее естество обожением, называют преподобным. Соприкасаясь с миром и действуя в мире, человек, ставший преподобным, приобщает, насколько это возможно, к своему обоженному естеству мир, в котором действует и с которым соприкасается. Мир, приобщаемый по мере своих возможностей к обоженному естеству преподобного, сам становится иконоподобным. Иконоподобный мир образует иконосферу, которая и является телом синергийной культуры. Под иконосферой мы будем подразумевать ту часть мира, которая, войдя в соприкосновение с обоженным естеством человека и испытав его воздействие, преображается в икону небесного мира. Обоженное естество человека, ставшее иконой, делается эпицентром иконосферы, а иконосферой в идеале должен стать весь мир, и, значит, весь мир должен стать иконой. Этот мир, преображенный обоженным человеком в икону небесного мира, выходит за рамки эстетики и должен мыслиться уже метаэстетическими категориями, ибо принцип иконности подразумевает именно метаэстетический уровень. Таким образом, икона становится центральным понятием или принципом синергийной культуры. Можно сказать, что икона есть актуализация синергийной культуры, способ ее существования в исторической действительности».
Скажем, иконостас — не «отделяет алтарь от народа», как часто говорят/критикуют, а материально являет Небеса народу, а поэтому:
«Иконостас делает ненужными проповедь, схоластику и богословие как теоретическую дисциплину, ибо у человека, находящегося в силовом поле иконосферы, каждый жест, каждое действие и каждое слово уже есть богословие. В иконосфере сама жизнь становится богословием, а богословие жизнью — именно в этом смысле следует понимать слова Пахомия Великого о том, что истина Божия познается силою жития. Иконосфера держится только на силе молитвы и на силе жития, и если эти силы почему-то ослабевают, то иконосфера неизбежно прекращает свое существование».
