Диалоги — древний почтенный жанр в философии: диалогичность, собеседничество, спор, диспут — как бы сама материя мышления/общения. Мы уже делали подборку диалогов в русской религиозной философии. А сегодня посмотрим, какие диалоги писали Отцы Церкви.

«Разговор с Трифоном-иудеем» Иустина Философа-Мученика — возможно, запись реально произошедшего диспута Иустина с раввином Тарфоном. В нем содержатся автобиографические данные об Иустине Философе, в частности рассказ о его духовном поиске и обращении ко Христу. Также «Разговор с Трифоном» посвящен христианскому пониманию Ветхого Завета, философскому учению Иустина о Боге, спору об Иисусе Христе. Святой Иустин в своем философском поиске пережил конфликт античного и христианского пониманий философии: как абстрактного мышления и опытного экзистенциального познания. Философия возможна, потому что человеку присуща способность Боговедения (поэтому античная философия не бесполезна, а служит приуготовлением к Евангелию). Философ-Мученик развивает учение о Боге как Творце мира, как о принципе его существования, о Том, Кто является в Теофании, с одной стороны, и как полностью апофатичном, трансцендентном, несообщаемом, «анонимном» — с другой. Здесь предугадывается то центральное для Православия богословие, которое найдет свое завершение в паламизме. Первая тема раскрывается в основном в учении Иустина Философа о Логосе — как посреднике между Богом и миром, как о разумном начале вселенной, но безусловно равночестном и едином с Отцом. Центром его мысли было Воплощение Логоса — это «безумие для эллинов». Его философия выдержана в эсхатологических тонах, в ожидании второго пришествия Вочеловечившегося Логоса. В его сочинениях есть бесценные свидетельства о жизни ранних христиан (в частности, одно из первых подробных описаний Евхаристии). Цитата:

«Философия по истине есть величайшее и драгоценнейшее в очах Божиих стяжание: она одна приводит нас к Богу и делает нас угодными Ему, и подлинно святы те, которые устремили свой ум к философии».

Кратко: «Разговор с Трифоном-иудеем» Иустина Философа-Мученика — возможно, запись реально произошедшего диспута Иустина с раввином Трифоном. В нем содержатся автобиографические данные об Иустине Философе, в частности рассказ о его духовном поиске и обращении ко Христу.

«Октавий» или «Октавиан» — апологетический трактат Марка Минуция Феликса, написанный в форме диалога. Первая попытка такого рода на Западе. «Апологетик» Тертуллиана частично основан на «Октавии» Марка Минуция Феликса Феликса. В сущности, это даже не диалог, а обмен речами. «Октавий» состоит из речи язычника, повторяющего традиционные обвинения в сторону христиан: противоречивость и нелепость христианской веры (Единый Бог, Промысел, воскресение тел, жизнь будущего века и т. д.), новизна (в отличие от язычества как древней веры предков), безнравственность (оргии, детоубийства и т. д. — обычные обвинения в сторону христиан, хрестоматийный пример виктимных признаков по Жирару), угроза римской культуре. Интересно, что «Октавий» опровергает всю критику язычника, кроме обвинения в угрозе римской культуре: религия Рима — изобретение бесов, а величие Рима основано не на помощи богов, а на военной мощи и грабежах. Впрочем, Октавий, как и большинство христиан, отвергает только религиозную и социальную стороны культуры язычников, античная философия привлекается как косвенное доказательство истинности христианской веры. Вообще (как и во всех раннехристианских апологиях) тут есть столь характерное отвращение к религии, как к лжи, глупости, рассаднику суеверий, ведущему к пролитию крови и пр. — провозвестие западного мира. Цитата:

«Все, что теперь римляне имеют, чем владеют и пользуются, — все это добыча их дерзости, все храмы их воздвигнуты из награбленного имущества, посредством разрушения городов, ограбления богов и умерщвления священников. Римляне сильны не потому, что религиозны, но потому, что безнаказанно совершили святотатства. Не преступление ли соединило римлян, не неистовая ли жестокость дала им силу? Кто чтит невинность, тот молится Господу; кто уважает правду, тот приносит жертву Богу; кто удерживается от обмана, топ. умилостивляет Бога; кто избавляет ближнего от опасности, тот заколает самую лучшую жертву. Таковы наши жертвы, таковы святилища Богу; у нас тот благочестивее, кто справедливее.»

Кратко: «Октавий» Марка Минуция Феликса — первая западная апология христианства, написанная в форме диалога критика-язычника и защитника-христианина: здесь интересен специфический «атеистический», гиперкритический (в отношении Римской империи) тон христианина.

«Пир десяти дев» святителя Мефодия Патарского — настоящий шедевр, подражание Платону; только если у Платона общаются мужчины о любви к мальчикам, то у Мефодия — девы о девственности. Святитель Мефодий утверждает — вопреки апологетам «вечности» моральных ценностей, в частности семейных — момент исторической эволюции морали и семьи. Семья не вечна, были разные типы семьи, разные типы семейно-сексуальной этики, учит нас святитель Мефодий:

«Растение девства ниспослано людям с небес по истине к великому преуспеянию; и потому оно не было открыто первым поколениям. Тогда род человеческий был еще немногочислен и ему нужно было размножаться и усовершенствоваться. Посему не было непристойным, что древние вступали в супружество с своими сестрами, до тех пор, пока пришедший закон определил и, запретив казавшееся прежде хорошим, объявил это грехом, называя проклятым открывающего наготу сестры своей Бог попечительно оказывал помощь роду нашему соответственную времени, как родители поступают с детьми. Они не тотчас с самого младенчества приставляют к ним учителей, но позволяя им в детском возрасте забавляться играми, подобно юницам, сначала посылают их к учителям лепечущим вместе с ними; когда же они сбросят юношеский пух ума, то посылают их заниматься высшими науками, а затем еще более высшими. Так, нужно думать, Бог и Отец всех обращался и с нашими предками; пока мир еще не был наполнен людьми, то человек был как бы младенец и ему нужно было прежде размножаться, и таким образом возрастать в мужа. А когда он был населен от концов до концов своих, и человечество беспредельно распространилось, то Бог не допустил людям оставаться при прежних нравах, имея в виду, чтобы они, переходя от одного к другому, постепенно более и более приближались к небесам, пока не сделаются совершенными, достигнув величайшего и высочайшего учения – девства; именно, чтобы они сначала перешли от смешения с сестрами к вступлению в брак с посторонними женщинами, потом чтобы не совокуплялись с многими подобно четвероногим животным, как бы родившиеся для совокупления, затем чтобы они не были прелюбодеями; а потом далее (перешли бы) к целомудрию, и от целомудрия к девству, в котором, научившись возвышаться над плотию, безбоязненно вступили бы в безмятежную пристань нетления. Браки с сестрами прекращены обрезанием Авраама. Со времен пророческих отвергнуто многоженство. Самая супружеская чистота ограничена».

Важнейшая библейская и святоотеческая истина: нет вечной семейной морали, есть ее промыслительно управляемая история. Вопреки консерваторам — мораль и семья относительны, вопреки релятивистам — именно посредством относительности морали и семьи реализуется Абсолютная Истина. Итак, история движется от максимума семьи к ее нулю: от промискуитета через запрет инцеста, через запрет полигамии к установлению идеала моногамии и идеала девства — от размножения к нетлению, от животного к Богу.

Кратко: «Пир десяти дев» Мефодия Патарского — беседа десяти дев о добродетели девства: именно девство есть то высшее, ради чего творился мир, ради чего воплотился Бог. Интересна эволюция от проискуминета через запрет инцеста к ограничению даже брака — ради девства.

«Диалог о душе и воскресении»святителя Григория Нисского. Этот небольшой текст — подражание «Федону» Платона, но вот что в нем интересно. Святитель Григорий здесь — младший, сомневающийся, вопрошающий участник, а участник старший, наставляющий, отвечающий — его сестра Макрина. «Одно из самых интимных произведений Григория» — так писал об этом диалоге выдающийся патролог протоиерей Георгий Флоровский. Вот небольшой кусочек:

«Но если есть у тебя некоторая привязанность к этому телу и печалит тебя расторжение связи с любимым, то и в этом не лишен ты надежды. Ибо увидишь телесное это покрывало, разрушенное теперь смертью, снова сотканным из того же, но не в этом грубом и тяжелом составе, а так, что нить сложится в нечто легчайшее и воздушное, почему и любимое при тебе будет и восстановится снова в лучшей и вожделеннейшей красоте.»

Кратко: «Диалог о душе и воскресении» Григория Нисского. Самое «интимное» сочинение святителя, интересное тем, что в роли младшего, сомневающегося и вопрошающего участника диалога выступает автора, а в роли старшего, наставляющего, отвечающего — его сестра Макрина.

«Диалоги» Сульпиция Севера относятся к числу самых древних источников сведений о монашеской жизни на Западе. «Диалоги» Сульпиция пользовались большим уважением в Средние века и оказали значительное влияние на агиографию этого периода. Для Сульпиция Севера характерно сочетание литературных интересов с острым аскетическим рвением. Особенно важно «Житие Мартина Турского», которое было долгое время как бы второй Библией западного мира: святой Мартин удивительно в себе сочетал крайний аскетизм и безмерную (в том числе «социальную») любовь (действенную любовь к нищим, голодным и пр.). Он является и одним из героев «Диалогов» (собственно он — главная тема «Диалогов», они все вокруг него крутятся; «Диалоги» — собрание его высказываний, каких-то случаев, с ним произошедших, — своего рода сиквел «Жития»). Опять, же сравнивая с Платоном, сложно представить, чтобы какой-то платоновский диалог начинался бы так: «И вот как-то по общественной дороге следовала государственная повозка, полная военных мужей. Воины спрыгнули на землю. И затем начали они избивать Мартина бичами и палками: он же с невероятным терпением, молча подставляя спину, [тем самым] породил у несчастных побивателей дикое исступление: более всего их бесило то, что он, как бы не чувствуя ударов плетей, не обращал он [на них никакого] внимания. Мы, тут же подбежав, нашли его всего окровавленным и полностью истерзанным, и когда Мартин бездыханным рухнул на землю, сразу же погрузили его на осла и, проклиная место его избиения, поспешили поскорее удалиться».

Вот «остроумное слово» св. Мартина, являющего его «социальную» любовь: «Также стоит вспомнить его дружеское, возвышенно остроумное, слово. Когда увидел мерзнущего, почти голого, в одежде из шкур, свинопаса: “Вот, — сказал он, — Адам, [изгнанный из рая], в одежде из шкур пасет свиней; но мы по смерти того ветхого, который поныне в этом сохранился, нового Адама оденем получше”». 

Его любовь была безмерна: скажем, «Диалоги» описывают, как он чудесно спас зайца от охотников (или в приведенном эпизоде с избиением — он «освободил лошадей»); он крайне кроток, смирен и щедр, большой аскет и великий чудотворец: «Мартин в гуще собрания и жизни народа, среди недовольных клириков, среди свирепствующих епископов, когда чуть ли не с каждодневными возмущениями оттуда и отсюда изгонялся, однако против всех стоял неколебимо неодолимой добродетелью».

Кратко: «Диалоги» Сульпиция Севера — диалог учеников Мартина Турского о своем учителе. Интересно здесь совмещение крайнего аскетизма, обильного чудотворства, юмора и «социальной» любви.

«Разговор с Несторием о том, что Св. Дева Богородица, а не Христородица» святителя Кирилла Александрийского — маленький текст, где святитель Кирилл защищает сами основания православной христологии: Иисус — Бог, и это Бог родился, жил, страдал, умер и воскрес:

«Несторий: Ты говоришь, что пострадал Сын? Следовательно, пострадал и Отец. Если же говоришь, что Отец не страдал, то ты делаешь Сына иносущным Ему.

Кирилл: Я не называю ни Отца страждущим, ни Сына – нестраждущим; но безстрастно – Божество, так как безтелесно; страждет же Господь по плоти.

Несторий: Я не говорю, что Слово, став плотию, не страдало; ибо Божество безстрастно. И Безстрастный выше страданий; плоть же страстна и человеческое естество смертно.

Кирилл: И мы исповедуем Божество безстрастным; плотию же Оно приняло страдание.»

Кратко: «Разговор с Несторием о том, что Св. Дева Богородица, а не Христородица» — небольшой диалог, где «героями» выступают святитель Кирилл и еретик Несторий. Как бы «выжимка» православной христологии: это Сам Бог был зачат и рожден, Он Сам жил, страдал и был распят.

«Собеседование православного с варлаамитом, подробно опровергающее варлаамитское заблуждение» — диалог святителя Григория Паламы, вводящий нас в самое сердце богословия — в неизреченное различие сущности и энергий в Боге. Так мы, например, здесь узнаем, что «божественность» — это не имя Божьей сущности, но Ее энергий:

«Подобает разумно внимать тому, что говорится, если хочешь уловить содержащуюся в словах истину. Сущность Божия является неименуемой и сверхименной. Сверхсущественность отнюдь не имеет собственного наименования. Но поскольку [слово] «божественность» не является именем божественной сущности, то чего же оно тогда является именем и что обозначает? «Божественность» – это собственно зрительная сила Бога, [состоящая в том, чтобы] все ведать и присматривать за всем, что определено Его промыслом в отношении всякого [творения]. Называется же божественностью и сущность Божия, но [лишь] в качестве причины собственной энергии, заимствуя это именование от неё. Мы говорим обо всех благих явлениях и выступлениях единого Бога и о благочестиво воспеваемых божественных именах сущего превыше всякого имени, всякого явления и всякого пения, приносимого святыми ангелами и человеками. сущность неименуема, как сверхименная и превосходящая всякий [выражаемый] посредством речи смысл, тогда как все говоримое о Боге обозначает нечто из того, что окрест нее, и что само именование «божественность» выражает собой не природу, а собственно зрительную силу Божию, и что называется божественностью и сверхименная сущность Божия, но не в собственном смысле этого слова. Так что, сверхименное выше именуемого, и сущность превосходит то, что окрест нее. Как же тогда не будет выше этой божественности, то есть, предвечной зрительной силы и энергии Бога сущность Божия, сверхименная, неизглаголанная, окрест коей суть предвечные силы и энергии, которая и сама также именуется божественностью [заимствуя это наименование] от своей энергии? Мы познаем нетварные энергии, но не нетварную сущность. У единой и простой сущности святой и покланяемой Троицы есть много энергий, и все они – нетварные. Так что и ты, если хочешь быть благочестивым, то нетварность, безначальность, бестелесность, благость, творческое [начало] и тому подобное не называй ни сущностными различиями в Боге, ни качествами, но и не сущностями, а тем, что окрест сущности.»

«Собеседование православного Феофана с возвратившимся от варлаамитов Феотимом, или О божественности и о том, что в ней причаствуемо, а что непричаствуемо» Григория Паламы посвящено той же теме.

Кратко: «Собеседование православного с варлаамитом» Григорий Палама — сложнейший, изощреннейший текст о глубочайших тайнах богословия: о неизреченном различии в Боге Его сущности и Его энергий. Скажем, например, «божественность» — это не имя сущности Бога, у которой вообще нет имени, а имя Его проявлений для творения.

«Разговоры между испытующим и уверенным о православии восточной греко-российской церкви» святителя Филарета Московского — удивительно современная книга. Кто из нас не задавался вопросом: «Хорошо, я верю во Христа, верю, что Он — Бог и Спаситель мира, верю Его Вести, но почему Православие?» «Разговоры между испытующим и уверенным» происходят как раз между таким человеком и верующим православным.

Православие — это просто исполнение заповедей Божьих и исповедование Символа Веры, то есть просто христианство, христианство без примесей (но, может быть, православие неправильно толкует заповеди и учение Христовы? — «Ты сего не можешь опасаться, поскольку Церковь Восточная предоставляет истолкование закона собственному твоему рассуждению и совести. Она не имеет самовластного истолкователя своего учения, который бы давал своим истолкованием важность догматов веры и от времени до времени полагал на совести христианские сии новые бремена»).

На другой, не менее важный вопрос: «Что думать о разделениях христиан? Почему так много церквей?» великий святитель отвечает: «Ты непременно хочешь заставить меня судить. Знай же, что, держась слов Священного Писания, никакую Церковь, верующую, яко Иисус есть Христос, не дерзну я назвать ложной». Вот подлинно святоотеческие слова, так непохожие на озлобленное осуждение инославных «ревнителями православия»!

Инославные Церкви — дело суда Божьего, а не человеческого, учит святитель Филарет Московский: «Если бы ты был удостоверен, что находишься точно в Православной Церкви, тогда не согласился ли бы, как частный человек, совсем не судить о других разномыслящих от нее церквях, а предоставить их суду Божию?», «Кратко: вера и любовь возбуждают меня к ревности по святой Восточной Церкви; любовь, смирение и надежда научают терпимости к разномыслящим. Я думаю, что последую в сем точно духу Восточной Церкви, которая при самом начале каждого Богослужения молится не токмо «о благостоянии святых Божиих церквей», но и «о соединении всех».

Кратко: «Разговоры между испытующим и уверенным о православии восточной греко-российской церкви» Филарета Московского — апология православия перед инославными конфессиями, прежде всего перед католичеством. Интересно здесь, то что сейчас бы этот текст сочли бы «экуменическим».

«О смирении (разговор между старцем и учеником его)» святителя Игнатия (Брянчанинова) — небольшое сочинение о смирении: обо всех парадоксах этой специфически христианской добродетели. Вот кусочек:

«Ученик. Мне представляется несообразным, как тот, кто со всею тщательностью исполняет евангельские заповеди, приходит к сознанию, что он величайший грешник? Кажется, последствием должно быть противное. Кто совершает постоянно добродетели, и совершает с особенным усердием, тот не может не видеть себя добродетельным.

Старец. Последнее относится к делающим мнимое добро «из себя», из своего падшего естества. Противоположные последствия являются от исполнения евангельских заповедей. Подвижник, только что начнет исполнять их, как и увидит, что он исполняет их весьма недостаточно, нечисто, что он ежечасно увлекается страстями своими, то есть, поврежденною волею, к деятельности, воспрещаемой заповедями. Затем он с ясностью усмотрит, что падшее естество враждебно Евангелию. Усиленная деятельность по Евангелию яснее и яснее открывает ему недостаточество его добрых дел, множество его уклонений и побеждений, несчастное состояние падшего естества, отчуждившегося от Бога, стяжавшего в отношении к Богу враждебное настроение. Озираясь на протекшую жизнь свою, он видит, что она – непрерывная цепь согрешений, падений, действий, прогневляющих Бога, и от искренности сердца признает себя величайшим грешником, достойным временных и вечных казней, вполне нуждающимся в Искупителе, имеющим в Нем единственную надежду спасения. Образуется у него незаметным образом такое мнение о себе от делания заповедей. С достоверностью можно утверждать, что руководствующийся в жительстве Евангелием, не остановится принести полное удостоверение в том, что он не знает за собою ни одного доброго дела. Исполнение им заповедей он признает искажением и осквернением их.

Ученик. Такое воззрение на себя не приведет ли к унынию или отчаянию?

Старец. Оно приведет к христианству. Для таких-то грешников и снизошел Господь на землю.»

«Смиренномудрый не должен выказывать свое смирение «смиреннословием», но довольно для него говорить «прости меня», или «помолись о мне». Одобрение миром смиреннословия уже служит осуждением ему. Преуспевшие в монашеской жизни стяжавают особенную свободу и простоту сердца, которые не могут не вынаруживаться в их обращении с ближними. Они не нравятся миру! Он признает их гордыми. Мир ищет лести, а в них видит искренность, которая ему не нужна, встречает обличение, которое ему ненавистно.»

Кратко: «О смирении» Игнатия (Брянчанинова) — диалог «ученика» и «старца» о всех парадоксах смирения. В частности, святитель пишет, что истинное смирение считывается грешниками как гордыня, а то что они считывают как «смирение» есть на деле особая форма гордыни и тщеславия.