на наш Телеграм
С телом у христиан особые отношения. Его называют храмом, но часто воспринимают как помеху: источник стыда, греха, страха. А ведь именно через тело мы живем. Чувствуем, любим, молимся. В нем — вся наша уязвимость и вся возможность встречи. Протоиерей Константин Пархоменко и Марина Филоник — вместе, но по-разному — ищут ответ на вопрос: как человеку быть собой в теле, в вере, в жизни.
Сосуд или соблазн?
— Церковь называет тело храмом. Почему же тогда в церковной культуре оно часто воспринимается как источник греха?
Прот. Константин Пархоменко: Когда говорят, что тело — храм, часто имеют в виду не храм в привычном понимании, а храмину — слово древнеславянское, означающее скорее «сосуд». Речь идет о лампадке — глиняной, хрупкой. В ней горит огонек — душа. А тело — как эта лампада: земное, уязвимое, вмещающее.
Но надо признать, что в истории христианства действительно было влияние и другой линии — платонической. Там тело воспринималось как гробница души, как нечто тленное, постыдное. Ведь тело — это пот, слизь, болезни, запах. Философы говорили: на всем этом нужно поставить крест. Ранние христиане в каком-то смысле подхватили эту повестку: тело — это то, что нужно преодолеть.
И вплоть до XX века отношение к телесности, сексуальности, принятию себя было сильно отягощено такими коннотациями. Особенно в православной среде. Может быть, в какой-то исторический момент это имело смысл: как дисциплина, как защита. Но сегодня эта модель стала архаичной и даже вредной.
Человеку, который и так растет в стыде за свое тело, это не помогает. Наоборот — калечит. А ведь тело — это не враг. Это часть нашего бытия, часть пути. И в нем тоже может гореть свет.
Другая аскетика
— Если тело — помеха, то и молитва, и пост становятся борьбой. А можно ли быть с Богом, даже не любя свое тело?
Прот. Константин Пархоменко: Это важный вопрос, потому что он ставит под сомнение саму модель, в которой мы привыкли жить и молиться. Сегодня все — и тело, и вера, и аскеза — требует серьезного переосмысления…
Ведь классическая аскетика, о которой мы читаем у отцов, больше не работает. То, что называлось подвигом в древности — «отдай кровь и прими дух» — сегодня может просто уничтожить человека. Примеры подвигов в духе Симеона Столпника — не спать, не мыться, почти не есть, стоять ночами у стены — для древнего сознания это было понятно. Для нас — это путь в тяжелое нарушение и тела, и психики.
Но проблема в том, что элементы той аскетики до сих пор присутствуют — в уставах, в проповедях, в церковной культуре. Мы повторяем формы, за которыми уже нет живого содержания. И человек, который не может соответствовать, чувствует вину. А вина, как мы говорили раньше, не приближает к Богу, а наоборот, отдаляет.
Аскетика сегодня другая. Она больше про любовь, про жертвенность, про честность. Про способность откликнуться добром на боль. Да, кто-то постится — но по силам. Кто-то ограничивает себя — но без ненависти к себе. Это не отказ от подвига, это другой подвиг: подвиг человечности и любви.
И если человек не любит свое тело — это не повод для паники. Бог начинает встречу с нами не в идеальных состояниях, а в том, какие мы есть. И если имеется рана, недоверие, стыд — это именно то место, куда может прийти Христос.
Ключ к пониманию — ключ к исцелению
— Откуда в человеке берется такая нелюбовь к своему телу? Иногда — почти стыд за него.
Марина Филоник: Я часто привожу в пример маленьких детей. У них нет стыда. Они бегают голышом по пляжу — и не чувствуют угрызений совести, все естественно. Родители не спешат их одевать, и у ребенка еще нет возможности подумать: «Со мной что-то не так». Он этого просто не знает. И в этом — удивительная первозданная чистота. Пока культура не объяснила тебе, что это стыдно — ты в совершенно свободен.
Но с возрастом ребенок начинает усваивать правила. Он учится ориентироваться на оценку других: «Я сделал это — мама довольна, значит, меня любят». Или наоборот: «Сделал не так — мама недовольна, кричит, наказывает». И даже если родитель ничего не говорит, но просто сердито смотрит — ребенок уже чувствует: что-то не то.
Это эмоциональное подкрепление становится основой. Почему? Потому что это — витальная потребность: сохранить эмоциональную близость со значимыми взрослыми. Иначе — страх быть отвергнутым, а значит, погибнуть. Конечно, в реальности ты не погибнешь, но внутренне это ощущается как угроза выживанию.
И дальше я начинаю подстраиваться. Так формируется база для низкой самооценки и непринятия себя. Я учусь сравнивать себя с другими, оценивать себя по внешним критериям — чтобы сохранить отношения.
Это ключ к пониманию, почему мы стыдимся. И одновременно — ключ к исцелению.
«Полюби себя» не работает
— Мы часто слышим: «Полюби себя, прими себя, вспомни, что Бог тебя любит». Но слова не работают. Ничего не происходит.
Марина Филоник:Это и не сработает, пока ты не получишь опыт принятия от кого-то еще. Пока не появится в твоей жизни человек или среда, где ты можешь быть собой. И быть в этом принят. Это критически важно. Потому что именно в таких отношениях мы начинаем возвращаться к себе настоящему.
Если говорить о телесности, важно, чтобы кто-то принимал тебя таким, какой ты есть — и телесно тоже. Не как абстрактная идея «Бог любит тебя», а как живое эмоциональное взаимодействие: «Ты — окей. Ты — любим. Ты — красивый/красивая».
Потому что по-настоящему себя принять в одиночку почти невозможно. Мы — социальные существа.
Дело не во внешности
— То есть ключ — не во внешних изменениях, а в опыте принятия? А что дает такой опыт? Где его найти?
Марина Филоник: Особенно болезненное время для такого опыта — подростковый возраст. Не знаю ни одного подростка, который бы полностью себя принимал. Это может быть прыщ, форма носа, размер обуви — неважно. Но это нормально. Родителям важно не обесценивать эти чувства. Лучше сказать: «Я понимаю, тебе тяжело. Давай подумаем, чем помочь». Это будет поддержкой.
У взрослых же все усложняется культурным давлением. Эталоны красоты меняются, но желание быть принятым остается. А идеала все равно не достичь. Внутренняя неудовлетворенность — источник страданий. Иногда ее «лечат» пластикой. Но проблема не в теле, а в непринятии. Пока ты не примешь себя — никакие процедуры не помогут.
Я сама через это прошла. Надо мной смеялись — какая я толстая. А сейчас я танцую на улице. Я веду стримы и почти не думаю, что скажут. Потому что поняла: дело не во внешности. А в том, как я живу. Можно быть собой, быть разным. Быть живым.
Церковь примет любого?
— Кажется, что уж в Церкви человека должны принимать вне зависимости от его внешности?
Прот. Константин Пархоменко: В церковной среде я не встречал, чтобы кого-то отталкивали из-за внешности. Церковь принимает человека — и с ожогами, и с морщинами.
Сложность в другом — в отношении к самой телесности. Пот, кровь, сексуальность, боль — все это долгое время было окружено напряжением. И это касается не только прихожан. Например, если священник порежется во время литургии, он должен остановить службу. Потому что кровь в алтаре — это уже нарушение.
Это отголоски старых традиций, обрядовой строгости. Но сегодня важно учиться отпускать эти представления. Не отвергая, но осознавая: телесность — часть духовности. А Церковь — не для идеальных. Для живых.
Система по образу и подобию
— Но ведь и церковная культура — не что-то внешнее. Мы же сами в нее приносим свои установки.
Марина Филоник: Культура, философия, религия — все это создается людьми. И отражает их внутренний опыт.
Человек с низкой самооценкой не просто найдет систему, в которой можно себя винить — он сам ее и выстроит. Построит культ самобичевания, потому что внутри ощущает: «я хуже всех». И таких людей много.
Так рождаются идеи, где тело — грязное, дух — чистый, удовольствие — подозрительно, а боль — путь к Богу.
Это не сверху спущено. Это изнутри выросло. Внутреннее чувство становится основой мировоззрения — и для отдельного человека, и для целых культур.
Типы личности, а не эпохи
— А как отличить: я так чувствую — потому что это мое? Или потому что культура меня так сформировала?
Марина Филоник: Это и то, и другое. Все начинается с того, как человек устроен — его тип реагирования, чувствительность. Но потом он встречается с культурой. И если таких, как он, много, — формируется дискурс, традиция, философия, которая подкрепляет именно этот способ чувствовать. Мы говорим: «О, вот она — истина». А на самом деле — это просто совпадение внутреннего опыта с культурной рамкой.
Важно: это типы личности, а не эпохи. И в Средневековье были телесно позитивные люди, и сегодня — те, кто воспринимает тело как помеху. Кто-то ощущает: настоящая жизнь — не здесь, а «там». И тогда тело становится препятствием, а не местом встречи с жизнью.
Это не про зашоренность, а про глубинный способ быть. И он тоже достоин уважения.
Воскресение тела: надежда на полноту
— Мы так много говорим о телесности в земной жизни. А как Церковь смотрит на тело — уже в вечности?
Прот. Константин Пархоменко: Я часто отпеваю людей. И в такие моменты говорю: мы провожаем не просто тело — и не абстрактную «душу», а личность. То, что делает человека собой.
Если говорить строго научно, то душа, как ее описывает психология, может быть связана с мозгом — а значит, смертна. Но вера говорит о чем-то большем: о бессмертном ядре, о живом «я», которое Господь принимает в Свою полноту.
Мы верим: в конце времен человек воскреснет — не духом без тела, а во всей своей целостности. Каким будет это тело — мы не знаем. Но перед нами есть образ: воскресшее тело Христа. Оно ело и пило. Его узнавали, но не сразу. Оно могло появляться и исчезать. Оно не осталось в земле — не превратилось в мощи, потому что было уже другим, преображенным.
Исследователи Туринской плащаницы даже предполагают, что отпечаток на ней мог возникнуть от вспышки — подобной ядерной. Возможно, это и есть след прикосновения вечности.
Это показывает: воскресшее тело — не фантазия. Оно будет материальным, но другим. Трансформированным. И здесь — надежда.
Предстанем как задуманы
— А вы сами как это представляете, отец Константин? Какими мы будем? Ведь у всех свои особенности — кто-то жил с болью, кто-то с увечьями…
Прот. Константин Пархоменко: Я вспоминаю такую историю. У нас в соборе есть икона блаженной Матроны Московской. Пришел знакомый иконовед, посмотрел и говорит:
— У вас икона неканоническая.
— Почему? — спрашиваю.
— У Матроны глаза открыты. А она же в жизни была слепая.
И тогда я понял: на иконе — Матрона уже в Царствии. В теле, которое преображено. Там нет ни слепых, ни увечных, ни тех, кто стеснялся своего тела. Тело не исчезает, но исцеляется. Оно становится таким, каким было задумано.
А возраст? Есть версия, что мы воскреснем в том возрасте, который соответствует нашему духовному состоянию. Как-то одна женщина попросила помолиться за «отрока Виталия». Я спросил:
— Сколько ему лет?
— Тридцать пять.
— Так он же взрослый.
— Батюшка, по уму — он еще ребенок.
Вот так и мы: воскреснем не по паспорту, а по сути. В том внутреннем возрасте, в котором были наиболее настоящими. Мы предстанем такими, какими были в Боге задуманы. Не идеальными — а целостными. В сиянии, в полноте.
Начнем быть уже сейчас
— Если нас ждет преображение в полноте — без боли, без стыда, то как уже сейчас начать жить с этой надеждой? Как быть собой — в теле, которое не всегда принимаешь?
Марина Филоник: Знаете, чем сирень лучше нас? Она не спорит с собой. Она просто цветет. А мы — да. Мы все время решаем, какой сиренью быть. Или вообще — быть ли сиренью. Я, например, полжизни думала, что должна быть жасмином. Потому что белые лепестки — это «правильно», а мои какие-то не такие. Ленивые, неидеальные. И я злилась на себя за это.
Но вот правда: ты — сирень. Или фиалка. Или шиповник. И в этом нет проблемы. Бог тебя такой и задумал. Не для того, чтобы переделать, а чтобы ты раскрылась.
Мне кажется, это и есть образ духовного и психологического взросления: не стать кем-то другим, а узнать, кто ты. И позволить себе быть. Быть в теле, быть живой, быть настоящей. И да — быть любимой.
Прот. Константин Пархоменко (улыбаясь): Полюби эту сирень — и наслаждайся ее запахом.
Марина Филоник: Наслаждаться — это почти просветление! А если еще батюшка разрешит — вообще счастье.
С чего начать?
— Хорошо, если ты уже чувствуешь: я — это я, и в этом нет проблемы. Но что, если всю жизнь было иначе? Если человек рос в ощущении, что он — ошибка? С чего тогда начинать путь к себе?
Марина Филоник: Если человек долгие годы жил с таким ощущением, изменение может казаться невозможным. Но я правда не верю, что внутри никогда не было ничего живого. Всегда есть — хоть крохотный момент, когда было тепло. Когда кто-то посмотрел не с осуждением. Когда удалось что-то простое — приготовить еду, не опоздать, пройти мимо зеркала без отвращения.
Это крошечные бусинки. Но если начать их замечать — они уже станут нитью. Это не про подвиг. Это про правду: «Вот здесь мне было чуть-чуть хорошо». Даже не «я молодец» — а просто: было чуть легче дышать.
Еще важно — быть рядом с теми, кто не усиливает ощущение «я — ошибка», а дает почувствовать: ты есть. Ты — возможен. После общения с кем ты расправляешь плечи. Это и есть ориентир. Там — твое.
И
можно молиться. Не потому что «надо», а как дыхание:
«Господи, покажи мне, кто я. Научи меня видеть себя Твоими глазами. Помоги
узнать: что во мне живое? Что — настоящее? Что Ты во мне задумал?»
Это не будет сразу. Не будет легко. Но если ты хоть раз в день почувствовал: я — не ужас, это уже огромный сдвиг. Из этих маленьких «можно» и собирается путь. Новый. Живой. Твой.
Начнем?
Один шаг — к телу. Один — к вере. Еще один — к себе. Вот пять точек опоры, которые могут поддержать на этом пути.
Пять шагов к себе
1. Тело — не враг, а место встречи. Через него мы живем, страдаем, любим — и встречаем Бога.
2. Отмечай настоящее. Яичница, солнечное пятно, добрый взгляд — не мелочи, а точки живого. Замечай. Собирай. Живи в этом.
3. Ищи тех, с кем ты можешь быть. Не тех, кто исправляет, а тех, кто принимает. Там — твои.
4. Аскеза любви.Настоящий подвиг — не страдание ради страдания, а честность и любовь. Способность бережно ограничить себя, сохранив уважение к телу и душе.
5. Мы не исчезнем — мы станем собой. Воскресение — не побег от тела, а возвращение в полноту. В то, каким ты был задуман: целостным, живым, сияющим.
Записано по эфиру «Я — не я? Вера, тело и попытка быть собой».
