Подпишитесь
на наш Телеграм

 

   ×

Вопрос о языке богослужений в Новозаветной церкви стоять в принципе не мог. Ведь от Господа был призыв: идите и научите все народы, а учить в ситуации миссионерской проповеди можно лишь на языке, понятной аудитории. Ни слова об этом нет и в материалах Вселенских соборов: они отвечали на актуальные вопросы современности, а не создавали какой-то универсальный кодекс для будущего. Вопрос языка богослужений в число актуальных не входил. И к богословию как таковому он не имеет отношения, — считает руководитель Научного центра по изучению церковнославянского языка, кандидат филологических наук Александр Кравецкий.

— Когда и почему возникла идея, что богослужение должно совершаться на одном языке и не может быть многоязычным?

— В святоотеческих текстах можно найти жалобы образованного античного человека на варварские языки. Например, блаженный Иероним пишет, что его прекрасная латынь сейчас сильно испорчена, потому что ему приходится много читать на варварских языках. Учитывая, что он в то время много работал над переводом Священного Писания, под варварскими языками, видимо, тут имеется в виду еврейский текст Ветхого Завета. Это, конечно, высказывания эстета, скажем так. Но таких высказываний можно найти еще очень много, так как для античности существовало только два языка: родной и варварский.

Церковь стала бороться за ограничение числа богослужебных языков в связи с ростом Империи и для того чтобы хоть как-то следить за тем, что происходит на окраинах христианского мира. Церковь пошла по очень простому пути: пускай основные тексты будут на латыни — так из центра могли следить, чтобы священники не впали в ересь и служили по правильным книгам. А дальше, дескать, пускай они сами в меру своего разумения доносят вероучение до паствы. Языком проповеди становятся местные языки, а богослужение идет на латыни с частыми чтениями Писания на местных языках.

Такая схема сосуществования латыни или греческого и местных языков стала повсеместной и в какой-то момент приобрела характер вероучительный. Возникла идея, что служить можно на тех языках, на которых по приказу Пилата на кресте Спасителя было написано: «Иисус Назорей — Царь Иудейский». То есть на латыни, греческом и еврейском.

— В IX веке появляется славянская письменность, и после ряда приключений славянские тексты вместе с христианством приходят на Русь. Что это были за тексты?

— Изначально эти тексты имели характер наднационального богослужебного корпуса книг. Первоначально создавались переводы с греческого с ориентацией на южнославянские диалекты, потом Кирилл и Мефодий принесли эти тексты в Моравию к западным славянам, адаптировали под местный язык, затем эти тексты из Моравии перешли в Болгарию, а после на Русь, к восточным славянам. Эти тексты кочевали между славянскими народами, адаптируясь под местные говоры и воспринимаясь и как свои, и как немножко чужие. Но они были хорошо понятны народу.

Что значит «богослужебные тексты понятны»? С позиции культуры Нового времени «понятно» — это то, что ты можешь пересказать своими словами. Для Средневековья такой задачи перевода и пересказа не стояло, здесь понимание — это, скорее, возможность воспроизвести текст, знать его наизусть.

Обучение славянской грамотности происходило методом заучивания текстов Псалтири, Часослова и Евангелия. При этом текст воспринимается как свой, как близкий, но способен ли был человек его пересказать? У него и задачи такой не было. Для Средневековья неспособность пересказать текст на своем диалекте не воспринималась как проблема.

Каким же образом сосуществовали славянский богослужебный язык и живая диалектная речь? Видимо, это соотносилось таким образом: если ситуация в храме — говорится так, а в обычной жизни — по-другому. Например, когда человек говорит с ребенком или когда читает лекцию на профессиональную тему, его речь сильно отличается по лексике, так же и тут.

— Почему о непонятности богослужения заговорили только в середине XIX века?

— Вопрос понятности и вопрос переводов возникает в эпоху Петра I, во времена разделения российского общества на две культуры. Как известно, Петр произвел азбучную реформу, в результате чего возник гражданский шрифт, которым мы сейчас пользуемся. Далее на протяжении всего XVIII века шел процесс создания современного русского литературного языка. И с конца XVIII — начала XIX века в России существуют фактически две литературы на двух разных языках, ориентированные на два разных сословия. Это любопытным образом связано с социальной структурой общества.

Вплоть до середины XIX века новый русский литературный язык остается социальным диалектом узкого круга образованных людей. Социальная элита постепенно отходит от церковнославянского языка. Статистически этот слой очень мал, но это тот слой, культуру которого мы называем Золотым веком русской культуры.

Их обучение чтению и письму начинается с русского букваря и с французского и немецкого языков. Но подавляющее большинство населения: крестьяне, мещане – если и учатся грамоте, то совершенно по иной схеме. Они учатся по традиционной средневековой модели — по Часослову и Псалтири на церковнославянском. Примеров такого образования в мемуарах масса, например, из мемуаров актера Щепкина: «Едва мне исполнилось 6 лет, я всю премудрость и выучил, то есть Азбуку, Часослов и Псалтирь». Понятно, что в конце XVIII века он мог эти книги читать только на церковнославянском.

По многочисленным свидетельствам, крестьянин, читающий церковнославянские тексты, воспринимался как норма, но это не та ситуация, когда книга — источник знаний. К примеру, Лесков множество раз описывает человека, который ну ничему не учился, только и была у него Библия, которую он читал.

Почему же это важно для нашей темы? Получается, для подавляющего числа населения России переводы с церковнославянского были не нужны. Для крестьян чтение текстов на русском литературном языке могло представлять сложность не меньшую, а то и большую. Задача перевода была нужна, скорее, образованным слоям общества, чье обучение родному языку было ориентировано уже на новый русский литературный язык и на иностранные языки.

— Какими были первые переводы Библии?

— Очень интересен был русский перевод начала XIX века. Он был куда менее славянизирован, чем привычный нам перевод, который вышел в последней четверти XIX века. Это был очень яркий, интересный литературный эксперимент создания русского языка Священного Писания. При этом миссионерский потенциал, по крайней мере на момент создания, казалось, был довольно небольшим, адресовано это было не крестьянству, которое составляло большую часть населения страны, а людям, которые учились русскому литературному языку и которых было немного. Тем не менее опция возникла, и общество начало постепенно к этому привыкать и с этим смиряться.

В 1858 году Синод вернулся к работе над переводом Священного Писания, и начались первые разговоры о переводе богослужебных текстов на русский язык. В церковной периодике появляются переводы отдельных богослужебных последований, сделанные по личной инициативе различными священниками. К этому времени в результате успехов народного образования растет число людей, для которых русский литературный язык более понятен. И эти переводы, которые еще в начале века казались экзотикой, теперь становятся востребованными. В обществе начинается дискуссия о том, нужно ли переводить богослужение. Всё чаще начинает звучать мысль, что богослужение непонятно. Меняется концепция понимания: я могу знать наизусть Псалтирь, но перевести на русский не могу, значит, не понимаю.

— Как церковные власти пытались решить проблему понятности богослужения?

Активные дискуссии об этом начались после 1905 года, когда стали говорить о подготовке Поместного собора, призванного решить основные проблемы, стоявшие перед Церковью. В церковной печати появилось множество статей о языке богослужения и о понятности богослужения.

Аргументация данных статей, несмотря на их огромное количество (несколько сот), была довольно стандартна: сторонники перевода говорили о непонятности славянского языка, приводили всевозможные анекдоты, возникающие из-за непонимания богослужебного текста, и считали, что всё это будет решено в результате перевода. Противники перевода указывали на то, что есть еще невнятное чтение и пение и что сами тексты довольно сложные, все-таки это переводы византийских поэтических текстов, понять которые без понимания контекста тяжело. То есть да, язык непонятен, но все проблемы вы переводом не решите. Конечно, это была такая журналистская полемика: эффектно, громко, но какие-то результаты она принести едва ли могла.

В 1905 году русским архиереям был разослан вопросник о том, какие реформы необходимо провести в Церкви. О языке богослужения вопроса не ставилось, тем не менее очень многие архиереи указали на проблему непонятности богослужения. Одни писали о необходимости перевода, другие – о необходимости упрощения богослужебных текстов. Пути предлагались разные. То, что существенная часть епископата видела в этом проблему, указывает на серьезность вопроса.

В 1907 году при Синоде была создана комиссия, задачей которой был пересмотр и упрощение текстов богослужебных книг. Возглавлял эту комиссию архиепископ Сергий (Страгородский). Комиссия, во-первых, исправляла синтаксис: порядок слов в богослужебных книгах достаточно сложен и ориентирован на греческий синтаксис, сейчас порядок слов приближен к русскому. Во-вторых, убирались слова, которые для русского уха неблагозвучны, к примеру, «воня» в значении «благоухание». Или же просто исправляли паронимы, к примеру, глагол «гнать» – со значением «следовать», «выну» в значении «всегда» и так далее. Была проделана определенная работа, и Синод считал, что постепенно богослужебные книги будут появляться в новой редакции и потихонечку вытеснят старые. Делалось это в режиме полной секретности, пытались, чтобы сведения об исправлении книг никуда не просачивались. На выходных данных новоизданных книг не указано, что они исправлены, лишь внимательный библиограф может увидеть, что не указан номер тиснения, как обычно. То есть конспирация была серьезной. Предусмотрели всё, кроме революции.

Ждали, когда будут распроданы прежние издания, чтобы пустить в продажу новые, но к началу революции большая часть тиража новых изданий была на складе и оказалась уничтоженной. А те, что выпустили, народ не очень понял. Сохранился церковный анекдот уже из 1920-х годов: приходит на праздник второй хор и поет другие тексты, так как издания у хоров разные.

Проект, конечно, очень интересный, но большого влияния на дальнейшую историю он не имел. В массовом масштабе на церковной жизни он никак не отразился. Опубликован проект в итоге был только в 1992—93 годах, когда на основании архивных данных стали всё это изучать.

— Какую роль сыграл Поместный собор 1917 года?

— Как мы знаем, Поместный собор созывался в первую очередь не для того, чтобы обсуждать язык богослужения, а для других вопросов, но на этом Соборе был создан отдел, который назывался «Отдел о богослужении, проповедничестве и храме». Он занимался всем кругом проблем, связанных с богослужением. Отдел подготовил проект о богослужебном языке, в котором декларировал, что основной язык богослужения — церковнославянский, но допускаются переводы богослужебных текстов на русский язык. Этот проект остался просто проектом, как и многие проекты Собора, так как до него у пленарного заседания просто не дошли руки. В результате политических событий никаких работ над текстом богослужебных книг быть в это время не могло.

— Внесли ли какой-то вклад обновленцы?

— Обновленчество 1920-х годов было инициированным властями политическим течением, которое провозгласило много деклараций о необходимости церковных реформ, но на практике таких реформ практически не проводило. Обновленческий Собор 1923 года о языке богослужения выпустил расплывчатую форму о том, что «мы благословляем инициативу» и все. Но в общественном сознании очень четко возникло противопоставление обновленцев и тихоновцев, дескать, обновленцы за русский язык, за новый календарь и за весь набор реформ, а тихоновцы консервативны и ничего такого не хотят. И когда такое противопоставление возникает, всем сторонам приходится играть по этим правилам. Очень характерно, что когда патриарх Тихон в какой-то момент разрешил переход на новый стиль, а потом от этого решения отказался, он аргументировал отказ так: идея скомпрометирована обновленцами, поэтому этого делать не стоит. Риторика очень показательна: если обновленцы что-то делают, то тихоновцам это делать уже нехорошо.

В итоге от обновленчества остался один авторский перевод Литургии от митрополита Антонина (Грановского) и переводы священника Василия Адаменко. Эти книги вышли, но обновленческий Синод их не утвердил, зато когда Василий Адаменко пришел на покаяние к патриарху Сергию, то владыка Сергий благословил эти переводы. Получается, единственное благословление русских переводов пришло от митрополита Сергия, а не от обновленцев. Но репутация этой идеи была в очередной раз очень сильно испорчена.

— Что произошло с идеей переводов в период перестройки?

— В ранний период перестройки русский язык мог звучать в храмах, можно было услышать, как читают Апостол по-русски. Когда люди готовились к причащению, повсеместно читался акафист «Слава Богу за все», но постепенно эта тема оказалась в центре церковной полемики. В значительной степени это было связано с тем, что в начале 90-х легализовалось Преображенское содружество малых православных братств, пытающееся осуществлять переводы богослужения на русский язык и так или иначе его русифицировать. На эти переводы была резко негативная реакция. Претензии общественности были не к качеству этих переводов, а к самой идее перевода.

Сейчас ситуации очень мешает резкая поляризация и представление в обществе, что есть злые обновленцы, которые хотят всё переводить на русский, и есть страшные мракобесы, которые хотят всё оставить на церковнославянском. Для дела это сыграло злую шутку, потому что стало очень сложно нормально заниматься вопросом понятности богослужений. Ведь это предмет, скорее, научно-кабинетной работы, а не полемики.

В качестве курьезного случая могу рассказать такую историю: в 1993 году в «Журнале Московской Патриархии» были опубликованы две статьи. Одна — «Русские переводы: за и против», а другая — материал Собора 1917 года о языке богослужения. Автором одной из этих статей была моя жена, автором другой — я, но когда две статьи публикуют рядом, это воспринимается как полемика двух непримиримых противников. Фамилии у нас разные, и вот нам в одну и ту же квартиру, по одному и тому же телефону стали звонить. Только сторонники русского богослужения звонили мне и сочувствовали, что пригласили «какую-то дамочку меня дернуть», а ей — звонили и благодарили за то, как хорошо она меня дернула.

— Какие проблемы встают перед переводчиками сегодня и что уже сделано в этом направлении?

— В 2010 году Межсоборное присутствие предложило проект о богослужебном языке Русской Церкви. Проект, в общем-то, не реформаторский, а достаточно «беззубый». Там говорилось лишь о том, что должен быть создан общецерковный орган, который бы занимался решением проблемы. Тем не менее проект вызвал бурю на сайте Межсоборного присутствия и портале «Богослов.ру», где эти документы обсуждались. Было оставлено 1180 комментариев, тогда как на остальные проекты число комментариев не превышало сотни. Произошел взрыв народного гнева, в результате чего проект был отложен до лучших времен, и такого органа, который бы занимался проблемой, у нас нет до сих пор.

Но какие-то частные решения возникают. За последние 30 лет было предпринято несколько попыток создания переводов богослужебных текстов на русский язык. Сейчас есть три больших корпуса богослужебных книг, переведенных на русский. Во-первых, это переводы отца Василия Адаменко, о которых я уже говорил. Во-вторых, переводы отца Георгия Кочеткова из Преображенского содружества малых православных братств, переводы иеромонаха Амвросия (Тимрота) и поэта Анри Волохонского. Мы имеем уже достаточно большой набор текстов, основные тексты переведены не по одному разу. К примеру, я знаю 9 различных переводов литургии Иоанна Златоуста, 4 различных перевода чина Венчания и так далее. То есть уже появляется предмет, для того чтобы говорить о качестве перевода. Сторонники мы или противники перевода на русский, перевод нужен хотя бы даже в качестве параллельного текста, с этим, думаю, не будет спорить никто.

— Чем отличаются эти известные вам переводы?

— Можно выделить три подхода:

1. Вариант чистого подстрочника, когда переводят не с церковнославянского, а с греческого. Такие переводы очень полезны, но совсем неудобочитаемы, как и любой подстрочник.

2. Наверное, самый популярный вариант: переводчик отталкивается от славянского текста. Максимально отказывается от славянизмов, но старается сохранить смысл. При таком виде перевода возникает множество проблем из-за межъязыковых различий церковнославянского и русского.

3. На мой взгляд, наиболее продуктивный вариант: переводчик пытается средствами русского языка сделать аналог всего текста. Примерно в такой технике работал Анри Волохонский, он опирался в первую очередь на славянский текст, но делал его аналог средствами русского языка. Такой текст читаем и прозрачен. Пожалуй, из всех русских переводов, которые я видел, это единственное, что не вызывает протеста, где не спотыкаешься.

Как филологическая проблема всё это должно обсуждаться. Я уверен, что в какой-то момент работа переводчиков будет востребована Церковью, но в каком виде — сказать сложно. В любом случае понятно, что есть огромный материал, который нужно готовить, так как в какой-то момент какое-либо решение по этому вопросу всё-таки будет принято.

Подготовил Павел Ершов